ареное мясо — но ничего этого не помню.
— Ты не ответил, был ли у тебя сообщник, когда ты убивал Ребекку.
— Насрать мне на это. Ты говоришь, что приходил сюда, но я тебя вижу впервые…
— А по-моему, ты помнишь, что я здесь был.
— Правда?
— И я думаю, иногда ты врешь.
— Я вру?
— Пару минут назад ты сказал о сигаретах, которые получил от меня в прошлый раз.
— Я только хотел проверить, на моей ли ты стороне, — улыбаясь ответил Роки.
— Так что ты помнишь?
— А зачем мне отвечать тебе? — спросил Роки, отхлебнул кофе и облизал губы.
— Твой сообщник начал убивать сам.
— Значит, так вам и надо, — пробормотал Роки и вдруг затрясся.
Кружка выпала у него из рук, остатки кофе брызнули на пол. Подбородок у Роки дрожал, глаза закатились, веки опустились и слегка подергивались. Эпилептический припадок продолжался несколько секунд. Потом Роки пришел в себя, вытер рот, поднял взгляд; он, кажется, все помнил.
— Раньше ты рассказывал о каком-то проповеднике, — сказал Эрик.
— Я был один, когда убивал Ребекку Ханссон, — тихо сказал Роки.
— Тогда кто этот «грязный проповедник»?
— Какая разница?
— Просто скажи правду.
— Что мне за это будет?
— А что ты хочешь?
— Чистый героин. — Роки посмотрел Эрику в глаза.
— Тебе разрешат покидать территорию больницы, если ты поможешь, — сказал Эрик.
— Я все равно не помню, все стерлось, это бессмысленно.
Эрик подался вперед в мягком кресле.
— Я помогу тебе вспомнить, — сказал он наконец.
— Никто мне не поможет.
— С точки зрения неврологии — нет. Но я помогу тебе вспомнить, что произошло в тот день.
— Как? — спросил Роки.
— Я погружу тебя в гипноз.
Роки сидел неподвижно, упершись головой в стену. Глаза прикрыты, губы слегка шевелятся.
— В гипнозе нет ничего пугающего. Это просто род медитации, когда человек может достичь очень глубокого расслабления, — попытался объяснить Эрик.
— Я читаю журнал «Кортекс» и помню длинную статью о нейропсихологии и гипнозе, — сказал Роки и взмахнул рукой.
Глава 60
Они перебрались в палату Роки, закрыли дверь и приглушили свет. Слабая лампочка освещала календарь из «Плейбоя». Эрик поставил штатив, закрепил камеру под нужным углом, отрегулировал баланс белого и поправил микрофон.
Красный кружок показал, что запись началась.
Чюрклунд сидел на стуле, широкие плечи обмякли и скруглились, как у медведя. Голова свесилась на грудь. Он круто скользнул в глубокое расслабление и прекрасно отвечал на индукцию.
Настоящего мастерства требует не гипноз сам по себе, а поиск точной глубины, способность погрузить пациента в состояние, в котором мозг максимально расслаблен, но в то же время способен отличать реальные воспоминания от фантазий.
Эрик стоял наискосок позади Роки и медленно вел обратный отсчет, готовя Роки к тому, чтобы тот извлек воспоминания из глубин памяти.
— Двести двенадцать, — монотонно говорил он, — двести одиннадцать… скоро ты окажешься перед домом Ребекки Ханссон…
Когда пациента погружают в глубокий гипноз, гипнотизер сам часто впадает в подобие транса — так называемый гипнотический резонанс.
Эрику необходимо было отделить свое полностью присутствующее здесь «я» от «я» наблюдающего.
Это наблюдающее «я» в его персональном трансе всегда находилось будто под водой. Такой стала его личная картина гипнотического погружения.
Ведя, подобно лоцману, пациентов через их воспоминания, Эрик погружался в теплое море, плыл мимо крутых скал или кораллов.
Таким образом, Эрик всецело присутствовал в том развитии событий у пациента, сохраняя в то же время безопасную дистанцию.
— Восемьдесят восемь, восемьдесят семь, восемьдесят шесть, — монотонно продолжал Эрик. — Сейчас есть только мой голос, ты слушаешь его… С каждой цифрой ты еще больше расслабляешься… восемьдесят пять, восемьдесят четыре… здесь нет ничего опасного, ничего угрожающего…
Ведя обратный счет, Эрик погружался вместе с Роки Чюрклундом в удивительную розовую воду. Они следовали вниз за якорной цепью с волосатыми водорослями в ржавых звеньях. Снизу они видели нижнюю часть большого судна, чьи винты неподвижно застыли на серебристой поверхности.
Оба опускались вниз.
Глаза Роки были закрыты, из бороды устремлялись вверх пузырьки воздуха. Он держал руки по швам, но от тока воды его одежда подрагивала.
— Пятьдесят один, пятьдесят, сорок девять…
Из фиолетовой темноты взмыла вверх огромная подводная скала, серо-черная, словно пепел.
Роки поднял голову и попытался сфокусировать взгляд, но видны были только белки его глаз. Рот открылся, веки снова сомкнулись. Волосы колыхались над головой, пузырьки вырывались из ноздрей.
— Одиннадцать, десять, девять… Ты расскажешь то, что на самом деле помнишь о Ребекке Ханссон, когда я произнесу…
Погружаясь в воду, Эрик одновременно наблюдал за Роки, сидящем на стуле в комнате. Ниточка слюны повисла у того изо рта; на нем была белая сорочка, вытертая на швах в подмышках.
— Три, два, один… Теперь ты откроешь глаза и увидишь Ребекку Ханссон, как ты видел ее в последний раз…
Роки стоял перед ним на вершине подводной скалы, одежда развевалась от мягкого морского течения, волосы колыхались над головой, как медлительные языки пламени. Роки открыл рот; большие пузыри выплыли оттуда и побежали вверх перед его лицом.
— Расскажи, что ты видишь, — спокойно попросил Эрик.
— Я вижу ее… Я стою в саду на задах дома… Через балконную дверь я вижу, что она сидит на диване и смотрит телевизор. Спицы шевелятся, голубое вязание подрагивает от этих движений у ее бедер… Она говорила, что не хочет видеть меня, но думаю, она раздвинет-таки ноги.
— Что происходит?
— Я стучу в стеклянную дверь, она снимает очки и впускает меня… говорит, что ей пора спать, потому что завтра будний день… но что мне можно переночевать, коли захочу…
Эрик не перебивал — просто ждал следующего сегмента воспоминаний, чтобы картины соединились друг с другом.
— Я сажусь на диван и легонько трогаю цепочку у нее на шее… Старый рисунок из «Хюсмудерн» лежит на полу… Ребекка откладывает вязание на стол, и я кладу руку ей между ляжек, но она отодвигается, говорит, что не хочет… но я медленно тащу ночную рубашку верх…
Роки тяжело дышал.
— Она сопротивляется, но я знаю, она ждет этого, я читаю это в ее глазах, она хочет прямо сейчас… я целую ее и сую руку ей между ног…
Он улыбнулся сам себе, сидя на стуле, но тут же посерьезнел.
— Она говорит: пойдем в спальню, и я кладу палец ей в рот, она сосет его и… Перед…
Роки оборвал сам себя и уставился в пустоту широко открытыми глазами.
— Кто-то есть перед домом! Я видел лицо. Кто-то был в окне.
— Перед домом? — уточнил Эрик.
— Это лицо, я подхожу к стеклянным дверям, но ничего не вижу… темно, комната освещена, отражается в стекле… и тогда я вижу, что кто-то стоит позади меня… я резко оборачиваюсь, готовый ударить, но это Ребекка… она пугается и гонит меня прочь из дома… и я иду в прихожую, забираю деньги из ее сумочки и…
Он замолчал, тяжело дыша, и энергия в комнате изменилась, понемногу возникло гнетущее ощущение опасности.
— Роки, я хочу, чтобы ты задержался у Ребекки, — сказал Эрик. — Тот же вечер, ты у нее дома и…
— Я ушел в «Зону», — вяло перебил Роки.
— Хочешь сказать — в тот же вечер, позже?
— На фиг мне стриптизки на большой сцене, — прошептал Роки, — на фиг мне толкачи. Я хочу…
— Ты возвращаешься к Ребекке?
— Нет, мы сидим в туалете для инвалидов, чтобы нас оставили в покое.
— О ком ты?
— О моей девушке… которую я люблю. Тина, она… Она отсасывает мне без кондома, ей все равно, потому что она торопится, она вся липкая от пота.
Эрик спросил себя, не нужно ли поднять пациента из гипноза, — он чувствовал, что Роки слишком быстро движется сквозь свои воспоминания, и не знал, сможет ли и дальше удерживать его на нужном уровне.
— Тина кашляет над раковиной и смотрит на меня в зеркало испуганными глазами… Я знаю, ей очень хреново, но…
— Тина — твой сообщник? — Эрик взглянул в беззащитное лицо Роки.
— Они, черт бы их побрал, должны мне сто тысяч, я получу деньги на следующей неделе, — пробормотал Роки. — Но сейчас я могу позволить себе только… эту сраную ваксу для ботинок, ее надо растворить в кислоте, чтобы ширнуться.
Роки беспокойно задергал головой, с трудом дыша.
— Здесь тебе ничто не угрожает. — Эрик постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — Ты в полной безопасности, расскажи обо всем, что произошло.
Роки снова обмяк, но лицо было в испарине и в глубоких морщинах.
— Я еще сижу, позволяю ей взять ложку… кайф ушел, но мне обалдеть как хорошо, меня начинает клонить в сон, и я вижу, как она готовит руку к уколу… адаптер крутится, сворачивается штопором, наверное, она не сможет раскрутить его потом… я слишком далеко, чтобы помочь ей, я слышу, как она просит помочь, чуть не плачет…
Роки тихо заскулил, и атмосфера стянулась в черную иглу.
— Что происходит теперь? — спросил Эрик.
— Дверь открывается. Какой-то говнюк взломал замок… Я закрываю глаза, мне надо отдохнуть, но замечаю, что это проповедник — он нашел меня…
— Откуда ты это знаешь?
— Я чувствую это по грязной вони застарелого героина. Это абстиненция, у нее минеральный запах, как у рыбьих потрохов…
Роки снова замотал головой; дыхание слишком участилось, и Эрик подумал, что должен вывести Роки из гипноза, — но не вывел.
— Что происходит? — прошептал он.
— Я открываю глаза, а этот проповедник выглядит ну так странно… У него, наверное, гепатит — глаза совершенно желтые… Проповедник втягивает сопли, и у него вдруг оказывается жуть какой тоненький голос.
Роки задыхался, он вертелся на стуле и между словами постанывал от страха.
— Проповедник подходит к Тине… она сделала себе укол, но не может распустить шнур… Господи, Отец наш небесный, спаси мою душу…