– Ты классная, – говорит Вера и застенчиво приподнимается с места, чтобы поцеловать маму в шею.
Отец Макреди искоса посматривает на священника, сидящего на переднем пассажирском сиденье его старенького «шевроле». Ему кажется, что защитить в семинарии диплом по психологии недостаточно для того, чтобы играть роль эксперта. У этого отца Рурка еще молоко на губах не обсохло. Он, наверное, даже не родился, когда его, отца Макреди, уже направили служить капелланом во Вьетнам. К тому же бостонская семинария – это башня из слоновой кости. Сидя там, не научишься по-настоящему помогать прихожанам. Но конечно же, вслух отец Макреди ничего такого не говорит.
– Так, значит, пастырская психология, – дружелюбно произносит он, сворачивая в сторону дома Мэрайи Уайт. – Почему вы выбрали именно эту специальность?
Отец Рурк закидывает ногу на ногу. Из-под черной брючины выглядывает флисовый носок, поверх которого надета сандалия.
– Полагаю, у меня дар – умение понимать людей. Я бы, вероятнее всего, стал психиатром, если бы не почувствовал другое призвание.
И острую потребность всем об этом рассказывать.
– Что ж, я не знаю, как много ваш ректор сообщил вам о Вере Уайт…
– Совсем немного, – говорит Рурк. – Я просто должен встретиться с ней и оценить ее психическое состояние.
– Строго говоря, это уже сделано. Психиатрами-мирянами.
Рурк поворачивается к отцу Макреди:
– Вероятность того, что этот ребенок действительно окажется визионером, почти нулевая. Вы понимаете это?
Отец Макреди улыбается:
– Стакан воды никогда не кажется вам наполовину полным?
– Когда мы говорим о человеческом разуме, половины недостаточно.
Отец Макреди останавливает машину в поле напротив подъездной дорожки к дому Уайтов, между домом на колесах и группой пожилых женщин, сидящих на складных стульях. Оглядевшись по сторонам, семинарист разевает рот:
– Вау! Да у нее уже целая толпа почитателей!
Некоторое время священники мило беседуют с полицейским-католиком, охраняющим подъездную дорожку. Слава богу, он без колебаний пропускает их, услышав от отца Макреди, что им назначена встреча.
– Это правда? – спрашивает Рурк, когда они идут к дому.
– Не совсем.
Постучав в переднюю дверь, отец Макреди замечает маленькую, как у эльфа, рожицу, высунувшуюся из окна. Слышится звук отпираемого замка, и дверь распахивается.
– Уже заживают, – говорит Вера, показывая священникам руки. – Глядите, теперь мне нужны только пластыри!
Отец Макреди присвистывает:
– Они у тебя с картинками! Супер!
Бросив взгляд на второго священника, Вера прячет руки за спину.
– Мне нельзя с вами разговаривать, – вдруг спохватывается она.
– Тогда, может, твоя мама с нами поговорит?
– Она наверху, душ принимает.
Рурк делает шаг вперед:
– Отец Макреди рассказал мне, как вы с ним хорошо побеседовали, когда ты лежала в больнице, и мне тоже очень захотелось с тобой познакомиться.
Отец Макреди видит, что Вера колеблется. Кто знает, может, эта пастырская психология и правда небесполезная вещь.
– Вера, твоя мама меня знает. Она точно не будет возражать.
– Вы, наверное, все-таки подождите, пока мама не спустится.
Рурк поворачивается к отцу Макреди:
– Ну тогда я просто не знаю, что мне делать со всеми теми играми, которые я привез.
Вера трет рукавом дверную ручку, отчего та начинает блестеть.
– Игры? – спрашивает она.
Выйдя из душа и вытирая голову полотенцем, я слышу внизу мужские голоса. От испуга у меня подводит живот.
– Вера! – кричу я, быстро одеваюсь и сбегаю по лестнице.
Моя дочь сидит на полу с отцом Макреди и еще одним священником, незнакомым. Держа в руке зеленый восковой мелок, она обводит ответы в какой-то анкете. Нетрудно догадаться, что это психологический тест. Я стискиваю зубы и мысленно делаю заметку: надо позвонить в полицию и попросить, чтобы поставили патрульного-протестанта.
– Вера, я же говорила тебе не открывать дверь.
– Это я виноват, – вкрадчиво отвечает отец Макреди. – Я сказал ей, что вы не будете возражать. – Поколебавшись, он кивком указывает на своего коллегу. – Это отец Рурк из бостонской семинарии Святого Иоанна. Он приехал сюда специально, чтобы поговорить с Верой.
От разочарования у меня вспыхивают щеки.
– Как вы могли! А я-то считала, вы на нашей стороне! – Отец Макреди открывает рот, чтобы извиниться, но я не даю ему ничего сказать. – Не пытайтесь придумать отговорку, которая все уладит. Такой отговорки не существует!
– Мэрайя, у меня не было выбора. Католическая церковь требует от меня соблюдения определенного порядка…
– Но мы не католики!
Отец Рурк тихо поднимается на ноги:
– Вы не католики. Но ваша дочь привлекла внимание католических верующих. И Церковь хочет убедиться, что их не ведут по ложному пути.
У меня перед глазами встают картины распятий, я вижу мучеников, сжигаемых на кострах.
– Мэрайя, при нас нет фотокамер, – говорит отец Макреди. – Мы не будем на всю страну рассказывать о том, какие хлопья Вера ела сегодня утром. Мы просто хотим немного побеседовать с ней.
Вера встает и берет меня за руку:
– Мама, все хорошо. Правда.
Я смотрю на дочь, потом на священников.
– Тридцать минут, – говорю я твердо и, скрестив руки на груди, сажусь рядом с Верой, чтобы наблюдать за ходом беседы.
Отец Рурк со своими анкетами и чернильными пятнами мог бы спокойно уехать домой первым же поездом. И без всякого компьютерного анализа понятно, что Вера Уайт не утратила связи с реальностью и никакого психоза у нее нет.
Рурк бросает взгляд на отца Макреди: тот выуживает из расписной вазочки с «Эм-энд-эмс», стоящей на журнальном столике, желтые конфетки и отправляет их в рот. У матери девочки за двадцать минут ни один мускул на лице не дрогнул. Рурк в замешательстве. Вера не только психически здорова, но и совершенно не производит впечатления ребенка, глубоко погруженного в религию. Недавно Рурка отправляли в Плимут к одной визионерке, так она, не закрывая рта, болтала о том, что поведал ей Господь. А Вера Уайт вообще почти ничего не говорит.
Решив сменить тактику, Рурк достает из кармана четки и начинает рассеянно их перебирать.
– Ух ты! – восхищается Вера, глядя на полированные бусины. – Красивые!
– Хочешь посмотреть?
Кивнув, она берет четки и надевает на шею, как ожерелье.
– Их так носят?
– Нет. Они для того, чтобы молиться Богу. – Встретив Верин непонимающий взгляд, отец Рурк объясняет на примере: – «Отец наш, сущий на небесах, да святится имя Твое…»
Вера, смеясь, прерывает его:
– А вот и неправильно!
– Что – неправильно?
Девочка закатывает глаза:
– Бог – это мать.
– Прости, что?
– Леди. Бог – леди.
Лицо Рурка багровеет. Бог – женщина? Ну уж нет! Священник поворачивается к миссис Уайт: та приподнимает брови и пожимает плечами. А отец Макреди – сама невинность.
– Ой! – говорит он. – Кажется, я забыл об этом упомянуть?
Поздно вечером, в начале одиннадцатого, раздается звонок в дверь. Надеясь, что Вера не проснется, я бегу вниз и открываю. На пороге стоит Колин.
Выглядит он ужасно: волосы с одного бока примяты, как будто он на них лежал, плащ жеваный, глаза красные от недосыпания. Губы сердито сжаты в тонкую прямую линию.
Оглянувшись через плечо, он бросает взгляд на машины и микроавтобусы, стоящие в поле через дорогу и освещенные полной луной. Сонная Вера спускается по лестнице и тормозит, уткнувшись в меня. Ее ручки обхватывают мою талию.
Увидев дочь, Колин наклоняется и тянется к ней, но она, поколебавшись, прячется за мою спину.
– Бога ради, – цедит он, – что ты сделала с моим ребенком?
– Забавная формулировка, – отвечает Мэрайя.
Колину приходится призвать на помощь все свое самообладание, чтобы не оттолкнуть ее и не подхватить дочь на руки. До этого момента он совершенно не представлял себе, какая картина его ждет. Телевидению он не верил. Мало ли что сочиняют журналюги! Например, в «Нэшнл инквайрер» голову Элизабет Тейлор приклеили к телу Хизер Локлир. Может, на самом деле Вера просто обожгла ладошки о плиту или упала с велосипеда и поранилась. За нечетким фотоснимком кровоточащих детских ручек может стоять что угодно.
Поругавшись с Джессикой, Колин купил билет эконом-класса и первым же рейсом вылетел из Лас-Вегаса домой. После перелета долго ехал на машине, взятой напрокат, совершенно измучился, и что он видит? Полиция преграждает ему путь к его же бывшему дому, а у подъездной дорожки зеваки разбили целый палаточный лагерь.
– Я вхожу, – говорит Колин сквозь зубы.
Вера, отпустив мать, бежит наверх.
– Нет. Теперь это мой дом.
Колину нужно несколько секунд, чтобы взять себя в руки. Мэрайя говорит ему «нет»? Он делает решительный шаг вперед, но она останавливает его:
– Колин, я не шучу. Если будет нужно, я вызову полицию.
– Вызывай! – кричит он. – Чертовы копы уже стоят, черт подери, на въезде!
Он утомлен, ему трудно справиться с раздражением и негодованием. Подавая на развод, он без колебаний отдал опеку над ребенком матери. Ему и в голову не приходило, что бывшая жена захочет ему помешать, когда он будет готов ввести Веру в свою новую жизнь. Раньше Мэрайя реагировала на вещи адекватно, а если нет, то преодолеть ее сопротивление не составляло труда. Но сейчас, видимо, все изменилось.
– Послушай… – спокойно начинает Колин. – Можешь мне рассказать, что за история вышла с Вериными руками?
Мэрайя смотрит на свои босые ступни:
– Это непросто.
– А ты постарайся.
Поколебавшись, она раскрывает дверь шире и впускает его.
Уложив Веру обратно в постель, я рассказываю Колину все: про воображаемую подругу, про антипсихотические препараты, про священников и раввинов, которые ходят к нам в дом, как на работу, про воскрешение моей матери. Сначала Колин молча таращится на меня, потом начинает смеяться: