– Я смотрю на это иначе. Мне кажется, Бог выбрал еврейскую девочку и добавил в ее «набор» еще и стигматы, потому что хотел привлечь внимание многих людей. Разных людей. Христиане, евреи – мы все сейчас за ней наблюдаем.
– Но почему сейчас? Зачем Ему было ждать тысячу лет? Это имеет какое-то отношение к миллениуму?
– Разумеется, – отвечает священник. – Люди издавна связывали апокалипсис с рубежом тысячелетий, ожидая искупления своих грехов.
– По еврейскому календарю даже до конца века остается еще сорок три года, – смеется раввин.
– У нас звонок, – объявляет ведущий, нажимая на кнопку.
– Она служанка дьявола, она…
– Спасибо, – говорит Кинг и переключается на другую линию. – Здравствуйте, вы в эфире.
– Я хочу сказать, что Вера Уайт – молодец. Даже если она все выдумывает, уже давно пора кому-нибудь предположить, что Бог – женщина.
– А как по-вашему, джентльмены? Бог – мужчина?
– Нет, – отвечают раввин и священник в один голос.
– Бог – ни то ни другое. А также и то и другое, – поясняет Малруни. – В видении физические признаки далеко не главное. Важен сам факт явления Господа в зримом обличье, доказывающий набожность визионера и его приверженность христианской добродетели…
– Вот это меня всегда и возмущало, – бормочет равви Соломон. – Вы считаете, что только христиане могут быть добродетельными.
– Сейчас речь не о…
– Знаете, в чем ваша проблема? – напирает раввин. – Вы гордитесь широтой своего мышления, но проявляете ее только до тех пор, пока ваш визионер видит то, что вам нравится. Вы сидите у себя в колледже, а с девочкой даже не встречались, но она вам мешает, и поэтому вы пытаетесь дискредитировать ее своей теологией.
– Минуточку! – возмущается отец Малруни. – У меня-то хотя бы есть теология! А вы хиппи от радикального течения, которое относит себя к иудаизму, но при этом использует буддийскую философию и индейскую символику.
– В классической иудейской теологии тоже есть место для женского образа Бога.
Священник мотает головой:
– Поправьте меня, если я заблуждаюсь, но разве «Адонай Элохейну» в еврейских молитвах не означает «Господь наш Бог»?
– Означает, – соглашается равви Соломон. – Но есть и другие слова, которыми иудеи называют Бога. Например, Хашем – «имя». Это совершенно нейтрально в отношении пола. Есть также Шехина – «присутствие Бога», что обычно ассоциируют с женским началом. А мое любимое – Шаддай. Его всегда склоняют в мужском роде и переводят как «Бог Холма» или «Бог Горы». Это слово очень похоже на слово «шаддаим», означающее «груди».
– Мало ли что на что похоже! – фыркает отец Малруни. – Это не теология, а какие-то детские игры!
– Да вы… – Равви Соломон чуть не вскакивает со своего кресла, но Ларри Кинг удерживает его прикосновением руки.
– Вера Уайт: целительница или мошенница? – произносит ведущий невозмутимо. – Мы вернемся через минуту.
Камера выключается. Багрянец, заливший лицо священника, не предвещает ничего хорошего. Глаза раввина горят злобой.
– Вы мне, конечно, поднимете рейтинг, – говорит Кинг, обращаясь к ним обоим, – но постарайтесь не убить друг друга, ладно? У нас еще двадцать минут эфира.
Озеро Перри, Канзас. 25 октября 1999 года
Полная луна в Канзасе – удивительное зрелище. Она яркая и висит так низко над равниной, что кажется, вот-вот лопнет, задев землю. Свет такой луны выманивает диких зверей из укрытий, заставляет кошек танцевать на столбах заборов, а сов-сипух громко кричать. Человека она тоже меняет: когда смотришь на нее, кровь сильнее стучит в жилах, а голова кружится под песню голых ветвей и болотного камыша. Именно такая луна выпятила пузо навстречу Мэрайе и Иэну ночью понедельника – за несколько часов до его поездки к Майклу.
Это стало для них привычкой – немного подышать свежим воздухом, перед тем как Мэрайя пойдет спать, а Иэн вернется к работе. Сидя на крыльце, они разговаривают о простых вещах: о том, что видели, как гуси летели на юг, о том, что небо очень звездное, о том, что в воздухе уже чувствуется зима. Они сидят бок о бок, закутанные в пледы, и сопротивляются холоду до тех пор, пока щеки не порозовеют, а носы не начнут шмыгать.
Сегодня Иэн, вопреки обыкновению, молчалив. Он знает, что должен делать – выполнять свою работу, – однако тянет с этим. Он уже несколько раз открывал рот, но смотрел на Мэрайю, и ему хотелось еще немного отложить начало конца.
– Пойду-ка я, пожалуй, – зевает Мэрайя.
Она оглядывает крыльцо: не оставила ли здесь Вера каких-нибудь вещей? Ворча, подбирает пару ботинок. Потом видит потрепанную Библию в кожаном переплете и, думая, что девочка нашла ее где-нибудь в домике, пытается спрятать книгу в складках своего пледа, пока Иэн не заметил:
– Вообще-то, это моя.
– Библия?
Он пожимает плечами:
– Я часто отталкиваюсь от нее, когда пишу свои тексты. И вообще, это прекрасное чтение. Хотя, разумеется, я воспринимаю то, что в ней написано, как вымысел, а не как факт. – Иэн закрывает глаза и закидывает голову. – Ах, черт, я вру вам, Мэрайя!
Он чувствует, как она напрягается, мысленно отстраняясь от него.
– Что, простите?
– Я вам солгал. Сегодня я читал Библию просто потому, что… потому, что захотел. И не только в этом я не был с вами честен. Я позволил вам думать, будто я специально полетел за вами в Канзас-Сити, но на самом деле у меня, вероятно, уже был куплен билет, когда вы еще даже не собирались никуда ехать. Я часто приезжаю сюда, чтобы кое с кем повидаться.
– Кое с кем, – повторяет Мэрайя, и хотя Иэн ожидал услышать в ее голосе холодность, ему все равно очень неприятно.
Она, наверное, подумала о продюсере, режиссере документального кино или еще о ком-нибудь, кто захочет сделать жизнь Веры достоянием общественности.
– С родственником, у которого аутизм. Майкл живет здесь неподалеку в специальном заведении, где за ним ухаживают. Самостоятельно жить в большом мире он не может. Я никому о нем не рассказываю: ни продюсеру, ни моим помощникам. Это информация для меня очень личная. Когда я увидел вас с Верой в самолете, то знал, что вы подумаете, будто я за вами слежу. Мне не хотелось говорить вам, зачем я приехал на самом деле. Поэтому я сделал то, чего вы от меня ждали, – увязался за вами. – Иэн проводит пальцами по волосам. – В итоге произошло нечто не входившее в мои планы. – Он отводит взгляд в сторону. – Вера… Она целыми днями у меня на глазах, и чем больше времени я с ней провожу, тем чаще спрашиваю себя: может, я ошибался на ее счет? – Он с трудом сглатывает. – Днем я навещаю Майкла, потом возвращаюсь сюда, вижу Веру, и в голове у меня так и крутится: «А вдруг? Вдруг она говорит правду? Вдруг она могла бы вылечить Майкла?» В следующую же секунду мне становится стыдно. Разве можно мне, известному скептику, верить в такие вещи? – Иэн поворачивается к Мэрайе; его глаза блестят, голос дрожит. – Ей это правда под силу? Она действительно совершает чудеса?
По глазам Мэрайи он читает, что она смотрит на него как на человека, который страдает. Она берет его за руку и тихо говорит:
– Конечно, мы съездим с вами к вашему родственнику. Если Вера сумеет чем-то помочь – поможет, а если нет, то, значит, вы не заблуждались.
Не говоря ни слова, Иэн подносит ее руку к губам. Казалось бы, он воплощенная благодарность. Микрофончик и маленький диктофон, спрятанные в его одежде, только что зафиксировали обещание, полученное им от Мэрайи.
26 октября 1999 года
Локвуд – неприятное место. Коридоры выкрашены в цвет фисташкового мороженого. Двери тянутся унылыми рядами, к каждой приделан ящичек для медицинской карты. Комната, куда мистер Флетчер приводит Мэрайю и Веру, гораздо симпатичнее остальных. Здесь есть полки с книгами и столики, на которых разложены игры. Звучит классическая музыка. Вере вспоминается библиотека в Нью-Ханаане, только там не было медсестер в мягкой белой обуви.
Мама почти ничего не объяснила Вере. Только сказала, что у мистера Флетчера есть больной родственник, которого нужно навестить. Вера не стала возражать: сидеть в домике у озера ей давно надоело. А здесь в некоторых комнатах есть телевизор. Может, ей удастся посмотреть канал «Дисней», пока взрослые разговаривают.
Мистер Флетчер идет к угловому столику, за которым сидит человек с колодой карт. Тот даже не поворачивается к посетителям, а только говорит:
– Иэн пришел. Во вторник в три тридцать. Как обычно.
– Как обычно, – повторяет мистер Флетчер, чей голос сейчас кажется странно высоким и резким.
Когда мужчина, сидящий за столиком, оборачивается, Верины глаза расширяются: она приняла бы его за мистера Флетчера, если бы настоящий мистер Флетчер не стоял рядом.
От удивления Мэрайя открывает рот. Близнец?! Теперь все становится понятно: почему Иэн никому не рассказывал о нем, почему ездил к нему регулярно, почему так хотел устроить для него встречу с Верой. Их с дочкой Иэн попросил пока не приближаться, а сам медленно подходит к брату:
– Привет, Майкл.
– Бубновая десятка. Восьмерка треф.
Карты одна за другой веером ложатся на стол.
– Восьмерка треф, – повторяет Иэн, садясь.
Иэн сказал Мэрайе, что у Майкла тяжелый случай аутизма. Для выживания ему необходимо очень строго поддерживать определенный порядок, любое нарушение которого выводит его из равновесия. Даже столовые приборы на салфетке всегда должны лежать одинаково, а визиты Иэна должны длиться час, и ни минутой дольше. Еще Майкл не выносит прикосновений. Иэн говорит, это навсегда.
– Пусти, – шепчет Вера, пытаясь высвободить свою руку из материнской.
– О нет, – говорит Майкл, когда ему выпадает туз.
– Туз в рукаве, – произносят братья в унисон.
Что-то в этой сцене глубоко трогает Мэрайю. Иэн сидит в нескольких дюймах от человека, которого можно принять за его отражение в зеркале, и пытается откликаться на ничего не значащие слова. Поднеся пальцы к повлажневшим глазам, Мэрайя запоздало понимает, что выпустила руку дочки.