Единственный способ все-таки вывести Веру Уайт на чистую воду – поговорить с ней лично. И сегодня отец Рампини намерен это сделать. Он наметил следующий план: во-первых, уточнить природу женского образа, который якобы является девочке – пускай она утверждает, будто видит Деву Марию, но только не Бога; во-вторых, доказать ложность видения; в-третьих, осмотреть руки ребенка и перечислить признаки, свидетельствующие о том, что стигматы стигматами не являются.
Отец Макреди вызвался сам представить отца Рампини Мэрайе Уайт, а его попросил молчать. Тот из профессиональной вежливости согласился.
– Подождите здесь, – говорит женщина. – Я приведу Веру.
Макреди, извинившись, заходит в туалет – он съедает по утрам столько колбасы, что можно лошадь убить, а не только вывести из строя кишечник. Оставшись один, Рампини осматривается. Старый фермерский дом в удивительно хорошем состоянии: оголенные потолочные балки тщательно ошкурены, полы натерты до блеска, белая мебель блестит, на стенах свежие флоковые обои. Интерьер можно было бы принять за картинку из журнала, если бы не очевидные признаки того, что здесь живут люди: между бананами, лежащими в красивой вазочке, воткнута кукла Барби, на шишечку, венчающую столбик лестничных перил, надета детская рукавичка. Никакой религиозной атрибутики отец Рампини не видит: ни крестиков, сплетенных перед Вербным воскресеньем и просунутых за раму зеркала, ни свечей на столу в столовой, которые зажигают в Шаббат.
Услышав на лестнице шаги, отец Рампини расправляет плечи и готовится испепелить еретичку взглядом. Вера Уайт тормозит в трех футах от него и улыбается. У нее не хватает одного переднего зуба.
– Здрасте, – произносит она. – Вы отец Рампенис?
Ее мать багровеет:
– Вера!
– Рампини, – поправляет он. – Отец Рампини.
Появившийся в дверном проеме Макреди смеется:
– Наверное, тебе лучше называть его просто «отец».
– Хорошо.
Вера берет Рампини за руку и тащит его вверх по ступенькам. Он сразу же мысленно отмечает две вещи: ее ладони заклеены пластырем, а глаза обладают магнетической притягательностью. Встретившись с ней взглядом, отец Рампини вдруг вспоминает, как впервые увидел снег на родительской ферме в Айове и все никак не мог насмотреться на ослепительно-чистое белое поле.
– Идемте же! – говорит Вера. – Я думала, вы хотите со мной поиграть!
Отец Макреди складывает руки на груди:
– Я останусь здесь. Выпью чашечку кофе с твоей мамой.
По лицу Мэрайи Уайт отец Рампини видит, что она рассчитывала присутствовать при беседе. Тем лучше. Без нее вытянуть из девочки правду будет проще.
Вера приводит священника в свою комнату и усаживает на пол. На коврике лежит кукла Мадлен [27] и ее многочисленные наряды. Рампини достает блокнот и набрасывает кое-какие идеи. Насколько он помнит, Мадлен жила в католической школе. Возможно, Вера Уайт, которую все считают совершенно непросвещенной в религиозном отношении, на самом деле знает не так уж и мало.
– Что мы на нее наденем? – спрашивает девочка. – Лыжный костюмчик или нарядное платье?
Отец Рампини очень давно не играл с детьми. Ему гораздо привычнее иметь дело с мошенниками и еретиками, а затем излагать свои выводы в пространных отчетах. Поэтому в первый момент он теряется. Много лет назад, пожалуй, не растерялся бы. Но теперь он совершенно другой человек.
– Я бы хотел поиграть не с этой твоей подругой, а кое с кем другим.
Вера сжимает губы:
– О Ней я говорить не хочу.
– Почему?
– Потому что, – отвечает Вера, натягивая на Мадлен колготки.
Странно, думает Рампини. Ложные визионеры обычно болтают о своих видениях без умолку. А из истинных приходится выманивать сведения хитростью.
– Готов поспорить, что она очень красивая, – не сдается он.
Вера смотрит на него из-под ресниц:
– Вы Ее знаете?
– Я работаю в таком месте, где все изучают Слово Божие. Потому-то я и хотел с тобой поговорить. Мне очень интересно сравнить то, что знаю я, с тем, что знаешь ты. У твоей подруги есть имя?
– А то! – фыркает Вера. – Бог.
– Она так и сказала тебе: «Я Бог»?
Вера надевает на куклу башмачок:
– Нет. Она сказала: «Я твой Бог».
Отец Рампини записывает это.
– Она приходит всегда, когда нужна тебе?
– Наверное.
– А сейчас она может прийти?
Вера оглядывается через плечо:
– Сейчас Она не хочет.
Вопреки здравому смыслу священник смотрит туда же, куда посмотрела девочка. Ничего.
– Она носит голубое платье? – спрашивает он, намекая на плащ Девы Марии. – С капюшоном?
– Как дождевик?
– Точно!
– Нет. На Ней всегда одно и то же: коричневая юбка и кофта, которые смотрятся как платье. Похоже на то, как одеты люди в фильмах про старые времена. Волосы тоже коричневые и доходят вот досюда. – Вера дотрагивается до своего плеча. – А сандалии у Нее такие, в которых можно ходить на пляж и даже в воду и мама не будет ругаться. Они еще на липучках бывают.
Отец Рампини хмурится:
– У нее сандалии на липучках?
– Нет, у Нее без липучек и цвет противный. А вообще похоже.
– Наверное, ты очень долго ждала эту свою подругу, прежде чем увидела ее в первый раз.
Вера не отвечает. Она роется в шкафчике и достает оттуда настольную игру «Лайт-брайт»[28] – доску, на которой с помощью маленьких пластиковых штучек выкладывается светящийся рисунок. У отца Рампини екает сердце: он вспоминает, что задолго до рукоположения подарил такую же игру своему сынишке. Ее, оказывается, все еще выпускают!
Вера смотрит на него с любопытством:
– Хотите взять желтенькие?
Рампини заставляет себя мобилизоваться:
– Так… ты просила о том, чтобы ее увидеть?
– Каждую ночь.
Отец Рампини повидал достаточно много ложных визионеров и знает: религиозные фанатики, которые годами молятся о явлении Иисуса и которых Он наконец посещает, всегда оказываются просто чокнутыми. Даже у той очаровательной пожилой монахини из Медфорда, к которой отца Рампини направляли прошлой зимой, к сожалению, были не все дома. Другое дело – дети из Фатимы. Они не ждали Деву Марию, а просто пасли овец. А святая Бернадетта собирала кусочки древесины возле свалки.
Божественные видения возникают из ниоткуда и не по заказу. А Вера говорит, что долго призывала «своего Бога». Это можно воспринять как свидетельство религиозности.
– Я очень-очень хотела иметь подругу, – продолжает девочка. – И когда ложилась спать, мечтала попасть на звезду. А потом пришла Она.
Отец Рампини колеблется, прежде чем сделать в своем блокноте новую запись. Желание иметь друга не совсем то же самое, что молитвы о Божественном явлении. Но среди детей бывали визионеры, которые, так сказать, играли в полях Господних. Святой Герман Иосиф играл с Марией и маленьким Иисусом, святая Юлиана Фальконьери видела, как Сын Божий плетет ей гирлянду из цветов.
Взгляд отца Рампини падает на заклеенные пластырем ручки Веры. Она берет крошечные пластиковые стержни и вставляет их в сетчатое поле игры.
– Я слышал, ты поранилась?
Девочка быстро прячет кулачки за спину:
– Я больше не хочу разговаривать.
– Почему? Потому что я спросил про твои ладошки?
– Вы будете надо мной смеяться, – говорит она тихо.
– Знаешь, – мягко продолжает отец Рампини, – я ведь видел многих людей с похожими ранками.
– Правда? – заинтересованно спрашивает Вера.
– Если ты разрешишь мне взглянуть, я смогу сказать, такие же они у тебя или другие.
Вера кладет одну ручку на пол и медленно, как лепестки, раскрывает пальчики. Потом другой рукой отлепляет пластырь. В середине ладони маленькое сквозное отверстие. Ткани вокруг него не повреждены ни с тыльной, ни с внутренней стороны. Гвоздей, как у Франциска Ассизского, под кожей нет.
– Болит? – спрашивает Рампини.
– Сейчас уже нет.
– А когда у тебя шла кровь, – произносит священник медленно, – ты думала об Иисусе?
– Я не знаю никого с таким именем, – хмурится Вера.
– Так зовут Бога.
– Нет, Бога зовут не так.
Семилетние дети иногда воспринимают все очень буквально. Почему Вера заупрямилась? Бог действительно сказал ей, что Он не Иисус? Или Он попросту никак Себя не назвал? Или ее видение не Божественное, а сатанинское?
Рампини решает продолжать расспрашивать девочку. Гадать, как в сказке про Румпельштильцхена, пока не назовет имя верно. Не Мария и не Иисус. Тогда, может, Вельзевул? Яхве? Аллах? Неожиданно для себя самого отец Рампини спрашивает не это, а другое:
– Не могла бы ты сказать, что чувствуешь, когда Бог с тобой разговаривает?
Вера молча рассматривает собственные колени. Отец Рампини, глядя на нее, вспоминает, как впервые увидел своего сына. Как малыш, шевеля пальчиками, трогал грудь Анны, пока она качала его. Позднее, когда Рампини стал изучать теологию, ему объяснили: земные чувства не важны. Служение мессы и совершение таинств – вот моменты наибольшей близости к Богу. Но об этом преподобный отец сейчас не думает. За пятьдесят три года жизни ему только дважды казалось, что его сердце переполняется чем-то божественным: когда он увидел жену с новорожденным сыном и шесть лет спустя, когда Святой Дух снизошел на него, как ранний снегопад на родное поле. Тогда боль аварии, забравшей у Рампини семью, притихла, уступив место прощению.
Священник не сразу замечает, что Вера взяла один из пластиковых стерженьков, красный, и засунула себе в ранку на правой ладони. До половины. Рана не расширяется и не кровоточит. Девочка шевелит рукой, стерженек выпадает. Потом Вера включает игру в сеть, и отец Рампини даже вздрагивает от того, как ярко вспыхивает на доске собранный из пластиковых деталек алый цветок.
– Когда Она со мной разговаривает, я чувствую это вот здесь, – отвечает Вера и подносит сжатый кулачок к сердцу священника.
Отец Рампини давно знает, что мир, в котором он вращается, скептики считают несовместимым со здравым смыслом, но для него самого католицизм в целом и особенно католическая теология – это царство логики. А вот земная жизнь действительно иррациональна. Разве может быть разумное объяснение тому, что пьяный водитель, благополучно проехав мимо трехсот машин, врезался именно в ту, в которой находились его, Рампини, жена и ребенок? В религии есть и порядок, и благодать, поэтому для человека, потерявшего семью, она стала спасением во многих смыслах слова.