– Вы должны проигнорировать мой первый отчет, – говорит он приказным тоном. – Я официально представил вам второй. Его, и только его вы должны считать действительным.
Не отводя взгляда от лица Рампини, старый епископ отправляет листок, который держал в руках, в ящик стола.
– Второй, говорите? – произносит он. – А это какой из двух?
10 ноября 1999 года
Когда Иэн входит в кабинет Малкольма Меца, тот даже не встает.
– Ну что ж, очень рад вас видеть. – Адвокат откидывается на спинку стула. – Я ваш большой поклонник.
Иэн в упор смотрит на него:
– Мой гонорар – девяносто тысяч. Столько мне платят за рекламу в моем шоу. На ваш судебный процесс я смотрю как на нечто в этом роде: вы хотите, чтобы я продал вам часть своего времени, отвлекшись от того, что собирался говорить.
Мец, к его чести, даже не моргает.
– Не вижу в этом проблемы. – На самом деле ему неизвестно, готов ли клиент платить такие деньги, но не сворачивать же переговоры прежде, чем они начнутся! – Если, разумеется, вы понимаете, что у нас не телешоу. На кон поставлена жизнь ребенка.
– Оставьте эту ерунду для зала суда, – говорит Иэн. – Я знаю, чего вы хотите.
– И чего же?
– Доказательств того, что Вера Уайт – простая марионетка, а ее мать – кукловод.
– И у вас, конечно, – улыбается Мец, – эти доказательства есть?
– Если бы у меня их не было, тогда зачем вы ко мне обратились?
– Не знаю, – подумав, отвечает адвокат. – Судя по вашему рейтингу, вы, пожалуй, сумели бы убедить судью даже в том, что солнце завтра не встанет.
– Видимо, вы и правда мой поклонник, – смеется Иэн.
– Почему бы вам просто не сказать мне, что у вас есть?
– Отснятый скрытой камерой вполне приличный видеоматериал, где Мэрайя Уайт натаскивает девочку, как выступать перед толпой. Признание женщины, чей ребенок якобы излечился от СПИДа, в том, что Мэрайя заплатила ей три тысячи долларов за выступление на национальном телевидении. Письменное заключение двух экспертов по поводу того, как Милли Эпштейн вернулась к жизни. Там что-то связано с электрическим током.
– А руки?
– Вы про так называемые стигматы? Это оптический обман.
– Оптический обман?
– Да бросьте! Вы же видели, как в цирке фокусники глотают огонь и пропускают предметы сквозь кулак.
– Но как ей удалось одурачить стольких врачей?
– Над этим я сейчас работаю. Предполагаю, что их не дурачили. Когда дело доходило до медицинского осмотра, Вера действительно в себя чем-то тыкала.
– Зачем? – спрашивает Мец недоверчиво.
– Удивительно слышать от вас такой вопрос. – Иэн откидывается на спинку стула. – Для привлечения внимания, разумеется.
Адвокат прищуривается:
– А позвольте спросить, почему эти материалы до сих пор не появились в эфире?
– Потому что я планирую начать кое с чего покрупнее. И даже не спрашивайте: это не продается. – Иэн складывает пальцы домиком. – Насколько я себе представляю, ваше разбирательство поможет мне как следует разогреть аудиторию перед грандиозным финалом. За ту сумму, которую я озвучил, вы получите видеоматериалы и письменные свидетельства, а также возможность прикрыться моей репутацией и мое присутствие на сцене. Но это, черт возьми, все!
– Я вас понял, – медленно кивает Мец.
– Еще вы должны понять, что я занятой человек. Я согласен выступить в суде с той информацией, которую сейчас вам озвучил, и готов обсудить с вами мои показания, но мы сделаем это здесь и сейчас.
– Исключено. Я не готов. Мне надо…
– Со мной работы будет в два раза меньше, чем с обычным свидетелем. Я уже знаю, как действовать. Вам остается только набросать, какие факты и в каком порядке вы хотите услышать.
На несколько секунд воцаряется тишина. Двоим мужчинам, каждый из которых исполнен сознания собственной значительности, тесно в маленькой комнатке.
– Еще одна репетиция перед судом, – говорит Мец.
– А вы умеете торговаться, сэр, – улыбается Иэн.
Приоткрыв дверь, Мэрайя видит на пороге Кензи ван дер Ховен, которая спрашивает:
– Вера выйдет поиграть?
Мэрайя смеется, хотя планировала держаться серьезно:
– Сегодня холодновато. Может, пообщаетесь в доме?
Заранее оговоренный визит назначенного судом опекуна позволяет ей вздохнуть спокойно. Целый день она огрызалась на Веру из-за того, что та все время путалась под ногами. Оно и понятно, если им обеим приходится сидеть взаперти.
Вера влетает в комнату на роликах. При виде черных следов, которые появляются на плитке, Мэрайя прикусывает язык, чтобы в двадцатый раз на дню не рявкнуть на ребенка – тем более в присутствии опекуна. Она просто ловит Верин взгляд, вздергивает бровь, а потом с раздражением смотрит на пол.
– Упс! – восклицает Вера и, шлепнувшись на попу, расстегивает на роликах липучки. – Кензи, вы ко мне пришли?
– Ага. Хочешь поиграть?
– Еще как!
– Если понадоблюсь, – улыбается Мэрайя, – я на кухне, готовлю обед.
Провожая ее взглядом, Кензи чувствует у себя в руке маленькие пальчики.
– Идемте, я покажу вам свою комнату, – говорит Вера. – Она классная!
– Правда? А какого она цвета?
– Желтого.
Они вместе поднимаются по лестнице и входят в комнату с солнечными стенами и белой кроватью под балдахином. Вера заскакивает на постель и несколько раз подпрыгивает, встряхивая распущенными волосами. Потом приземляется на пятую точку, спрыгивает на ковер и начинает экскурсию:
– Вот мои наборы лего. А вот набор для рисования, который Санта подарил мне в прошлом году. А вот такая я была через два часа после того, как родилась.
Кензи добросовестно изучает фотографию крошечного младенца с помидорно-красным личиком.
– Ты много времени проводишь в своей комнате?
– Когда как. Мама возражает против телевизора в моей комнате, поэтому мультики я смотрю внизу. Иногда мне хочется порисовать в кухне на столе, и тогда я с набором для рисования иду туда. Или рисую на полу в гостиной. А раньше я занималась балетом.
Вера поднимает руки над головой и медленно кружится.
– А теперь не занимаешься? – спрашивает Кензи, наблюдая за ее движениями. – Почему?
Девочка садится на пол и, теребя петельку на ковре, пожимает плечами:
– Из-за разных вещей. Мама плохо себя чувствовала.
– А потом?
– Потом пришла Бог.
Кензи внутренне холодеет:
– Ясно. А это было хорошо?
Вера ложится на спину и, потянув коврик за края, заворачивается в него:
– Глядите, я в коконе.
– Расскажи о Боге, – просит Кензи.
Действительно превратив себя в подобие куколки, Вера подкатывается поближе. Видно только ее лицо.
– С Ней мне хорошо, тепло. Как будто я села на кучу одежды, которая только что из сушилки. Но я не люблю, когда Она делает мне больно.
Кензи наклоняется к девочке:
– Она делает тебе больно?
– Она говорит, так надо. Я знаю, что Ей самой этого не хочется. Потом она всегда говорит: «Мне жаль».
Кензи смотрит на залепленные пластырем ручки девочки. Ей, опекуну по назначению суда, всякое пришлось повидать. В том числе много очень неприятного.
– Бог приходит разговаривать с тобой, когда в комнате темно? – спрашивает она, и Вера кивает. – Ты к ней прикасаешься? Видишь ее лицо?
– Иногда. А иногда просто знаю, что Она тут.
– Потому что тебе больно?
– Нет. Потому что пахнет апельсинами.
При этих словах Кензи, встрепенувшись, смеется:
– Правда?
– Угу. – Вера просовывает руку в кукольный домик и достает оттуда фигурку. – Поиграем?
Кензи рассматривает уменьшенную копию фермерского дома.
– Как красиво! – восклицает она, трогая пальцем крошечную балясинку, выточенную из дуба. – Это тебе тоже Санта принес?
– Нет, это мама смастерила. У нее такая работа.
Опираясь на свой довольно богатый опыт, Кензи предполагает, что Вера либо сама наносит себе ранки, либо их наносит ей кто-то очень близкий. Кто-то, кто внушил себе, будто заставляет девочку страдать из любви к ней. Разглядывая кукольный домик, изготовленный очень ловкими и аккуратными руками, Кензи напряженно думает. Она видела много примеров жестокого обращения с детьми, и все равно каждый раз ей тяжело поверить в то, что нормальный с виду родитель может мучить собственного ребенка.
– Милая, это делает с тобой твоя мамочка? – спрашивает Кензи.
– Что – это?
Кензи вздыхает: дети, которые подвергаются насилию, почти никогда не говорят, кто их обижает. Во-первых, они боятся кары, обещанной за разглашение тайны. Во-вторых, у них искажено восприятие: как это ни печально, они считают причиняемую им боль проявлением внимания. В-третьих, дети часто не показывают следов насилия, потому что показывать-то и нечего. Очень немногие получают синяк под глаз или сотрясение мозга при ударе о стол. Чтобы выступила кровь – это редкость.
В открытую Мэрайя, конечно, дочку не мучает. Вера вроде бы не сторонится ее. Избыточное внимание прессы, допустим, не на пользу маленькой девочке. Да и общения со сверстниками ей не хватает. Но это еще не насилие.
Вдруг дверь открывается. На пороге появляется Мэрайя, явно не ожидавшая увидеть Веру и Кензи. В руках у нее стопка постельного белья.
– Извините, – смущенно бормочет она. – Я думала, вы в игровой комнате.
– Что вы, что вы! Я просто любовалась вашим кукольным домиком. Никогда не видела ничего подобного.
Мэрайя, покраснев, кивает и, оставив белье на тумбочке, направляется к выходу:
– Не буду вам мешать.
– Да вы могли бы и…
– Нет-нет. Все в порядке.
И она выходит, оставляя после себя легкий цитрусовый аромат.
Предыдущей подопечной Кензи была девятилетняя девочка, которая жила с бабушкой и дедушкой, потому что мать от нее отказалась. Супруги посещали церковь по воскресеньям, их внучка ходила в школу хорошо одетая и каждое утро получала горячий завтрак. А примерно раз в неделю просыпалась среди ночи оттого, что дед ее насиловал. «Только попробуй кому-нибудь пожаловаться, – говорил он. – Окажешься на улице».