– Доктор, вы видели Веру Уайт?
– Нет, однако не потому, что не предпринимал попыток. Сегодня я три раза пытался к ней попасть, но мне отвечали, что она слишком слаба и говорить не может.
– А с Мэрайей Уайт вы беседовали?
– Нет. Я только изучил информацию о ее лечении в психиатрической больнице и о состоянии душевного здоровья на данный момент.
– Обладает ли она отличительными признаками вероятной носительницы синдрома Мюнхгаузена?
– Да, причем многими. Нарушения в поведении ее дочери начались после того, как она сама испытала сильный стресс. Как на первый взгляд вполне ответственная мать, она привела ребенка к психотерапевту, но, заметьте, медикаментозное лечение не помогло. Когда у девочки началось кровотечение, она доставила ее в отделение экстренной помощи. Причем больше всего настораживает то, что у ребенка не просто травма, а именно стигматы. Поскольку это явление крайне редко регистрируется официально, медики знакомы с ним только по учебникам. Как врач может сказать, что девочка не стигматик, если настоящих стигматиков он никогда в жизни не видел?
– Это все, доктор?
– Нет. Необходимо добавить, что миз Уайт давно страдает психическими отклонениями. Из-за проблем в отношениях с мужем она пыталась покончить с собой. Это привело к тому, что ее внезапно окружили заботой и вниманием десятки врачей и медсестер. Некоторые люди воспринимают участие медперсонала как замену любви. Поэтому неудивительно, если после нового стресса миз Уайт стала добиваться, чтобы в больницу попал ее ребенок. Каждый раз, передавая девочку в руки медиков, она сама, как посредник, получает сочувствие, подобное тому, которое получила в свое время в психиатрической больнице.
– Может ли она ранить собственную дочь, не осознавая этого?
– Вероятно, хотя сказать определенно, не осмотрев ее, конечно, нельзя. Могу лишь констатировать, что в прошлом она страдала от тяжелой депрессии и потрясение, вызванное новой внебрачной связью мужа, было вполне способно спровоцировать диссоциативное расстройство. Чтобы больше не испытывать боли, она предпочитает мысленно абстрагироваться. Это происходит в моменты особенно остро ощущаемого одиночества. Именно тогда она и ранит дочь.
– Как вы думаете, какова будет реакция миз Уайт, если ее обвинят в причинении вреда собственному ребенку?
– Она будет все категорически отрицать. Такое ужасное обвинение очень огорчит и рассердит ее. Она скажет, что любит дочь и желает ей только здоровья.
Остановившись возле стола ответчицы, Мец спрашивает:
– Доктор Берч, Вера, как вы знаете, в больнице. Если на протяжении какого-то времени мать не будут к ней подпускать, что, на ваш взгляд, произойдет?
Психиатр вздыхает:
– Я не удивлюсь, если девочка внезапно выздоровеет.
Вечер 3 декабря 1999 года
Мы с Джоан сидим вдвоем в опустевшем зале суда.
– Что будете делать? – спрашивает она.
– В больницу не поеду, если вы об этом.
– Я не об этом. Я хотела узнать… есть ли у вас другие планы.
– Пожалуй, вернусь домой, приму горячую ванну, а потом суну голову в духовку.
– Не смешно. – Джоан дотрагивается до моей руки. – Хотите, позвоню доктору Йохансену? Уверена: учитывая обстоятельства, он найдет для вас время. Поговорите с ним…
– Спасибо, не нужно.
– Тогда пойдемте куда-нибудь, выпьем…
– Джоан, я ценю вашу заботу. Но сегодня мне компания не нужна.
– Понятно. Значит, я поеду в больницу, узнаю про Веру, расскажу вашей маме про запретительное постановление и попрошу ее позвонить вам домой.
– Спасибо, Джоан. Вы идите, а я еще немножко посижу.
Она уходит. Слушая затихающее цоканье ее каблуков по коридору, я опускаю голову на руки и закрываю глаза. Напрягаю все внутренние силы, представляя себе Веру. Может, она почувствует, что я мысленно с ней.
Когда в зал входит служитель с машиной для полировки пола, я встаю. К моему удивлению, в коридорах и вестибюле еще довольно много суетящихся людей. Оказывается, если наше разбирательство на сегодня закончилось, это не значит, что закончились и все остальные. Вот какая-то женщина плачет, прислонившись к стене, а пожилой мужчина обнимает ее за плечи. Трое малышей бродят между рядами пластиковых стульев. Подросток стоит ссутулившись, как знак вопроса, у телефона-автомата и что-то яростно шепчет в трубку. Видеть Иэна я не хочу и все-таки разочарована тем, что он не ждет меня в холле.
Пошел снег – первый за эту зиму. Крупные снежинки падают на асфальт и тут же тают, как сон. Засмотревшись на них, я почти до последнего не замечаю, что Иэн стоит возле моей машины.
– Нам нужно поговорить.
– Нет, не нужно.
Он хватает меня за руку:
– Ты не хочешь со мной разговаривать?
– А ты, Иэн? Ты действительно хочешь, чтобы я разговаривала с тобой? Ждешь благодарности за свой звонок этому идиоту из «Бостон глоб»? Может, мне сказать тебе спасибо за то, что по твоей наводке он раскопал историю про Гринхейвен, а Малкольм Мец, вдохновившись этим, приписал мне какое-то психическое расстройство? Будто я калечу собственного ребенка?
– Мец и без меня замутил бы все это…
– Не смей оправдываться! – Я сажусь в машину и пытаюсь закрыть дверь, но Иэн ее удерживает.
– По-моему, я в тебя влюблен, – произносит он.
– С чего бы это? С того, что мне посчастливилось родить чудо-ребенка, который поднимет рейтинг твоего шоу?
– А что я должен был сказать? Когда я позвонил Макманусу, я тебя еще не знал. Потом не хотел тебе говорить, чтобы ты меня не возненавидела. А про Веру… Господи, ну я же вынужден был отделаться общими фразами! Или, по-твоему, я должен был на весь мир провозгласить, что считаю твою дочь настоящей целительницей?
– По-моему, Иэн, когда ты там стоял, ты о Вере вообще не думал. Ты ни о чем не думал, кроме своей репутации в шоу-бизнесе.
У него напрягаются челюсти.
– Может быть, я и думал о своей репутации, но о Вере думал тоже. И о тебе. Что мне сделать, чтобы тебя убедить? Могу отдать деньги, которые получил от Меца, Вере на колледж. Или какой-нибудь церкви. Могу выйти на публику и сделать какое угодно заявление. Я совершил ошибку и сожалею об этом. Почему ты не хочешь просто поверить мне?
Потому, думаю я. Моя дочь просто верила, и посмотри, что с ней случилось. Сделав сильный рывок, я все-таки захлопываю дверь.
– Мэрайя! – умоляюще произносит Иэн хриплым голосом. – Разреши мне поехать с тобой.
– Нельзя всегда получать что хочешь, – говорю я. – Даже тебе нельзя.
Я расскажу вам, что человек чувствует, когда готов умереть.
Много спишь, а когда просыпаешься, тебе хочется поскорее снова заснуть.
Целыми днями не ешь, поскольку пища продлевает существование.
По сто раз подряд перечитываешь одну и ту же страницу.
Перематываешь свою жизнь, как видеокассету, видишь эпизоды, от которых хочется плакать, эпизоды, на которых хочется остановиться, и эпизоды, которые хочется скорее прокрутить, но желания просто смотреть этот фильм дальше не возникает.
Забываешь причесаться, принять душ и одеться.
Наконец однажды ты чувствуешь, что у тебя остались силы только для одного решения, последнего, и ты его принимаешь, после чего тебе сразу становится легко. Начинаешь считать время, как не считала уже несколько месяцев. У тебя вдруг появляется секрет, при мысли о котором ты улыбаешься, и люди говорят, что ты прекрасно выглядишь, хотя на самом деле ты чувствуешь себя ракушкой, готовой разбиться на множество кусочков.
Я помню, как собиралась умирать. Брала в руки бритву и надеялась, что сумею сделать аккуратный глубокий разрез. Пыталась подсчитать, сколько минут пройдет, прежде чем я услышу голоса ангелов. Мне хотелось только одного: избавиться от себя, от этого тела и от будущего, в котором нет ничего, кроме боли.
В общем, я это проходила. Как никому другому, мне знакомо желание сдаться, когда не можешь больше терпеть. Однако, сама не зная почему, я отчаянно борюсь. Хватаюсь за соломинку, чтобы у Веры получилось то, в чем я когда-то потерпела поражение.
– Температура сто шесть[37]. Долго это продолжаться не может.
Подтверждая слова доктора, Верины ручки и ножки вытягиваются, а потом она начинает метаться из стороны в сторону.
– Опять приступ! – кричит доктор.
Медсестра осторожно оттаскивает Милли от постели девочки:
– Мэм, пропустите меня, пожалуйста.
Врач берет Веру за одно запястье, сестра – за другое. Детское тельце выгибается и дергается в неровном ритме ярмарочного аттракциона.
– Снова кровь пошла, – бормочет медсестра.
– Надавите и приподнимите, – командует доктор.
По нажатию кнопки кровать приподнимается, две сестры давят на Верины ладони. Шум их возни внезапно пронзают высокие гудки, заставляющие Милли резко повернуть голову к монитору над кроватью внучки.
– Носилки! В реанимацию! – кричит доктор, делая непрямой массаж сердца.
В течение нескольких минут палата наполняется медперсоналом.
– Ресслер, готовьте дыхательный мешок, вводите трубку. Компрессии грудной клетки пятнадцать в минуту. – Врач проверяет у Веры пульс и выкрикивает новые команды: – Уайетт, ставьте центральный катетер и вливайте лактат Рингера на максимальной скорости. Литр раствора. Эбби, кровь на клинический анализ, тромбоциты, группу и резус.
– Давайте выйдем, мэм, чтобы врачи могли помочь вашей внучке.
Выпровоженная медсестрой в коридор, Милли стоит, прислонившись лицом к стеклянной двери детской реанимации, и видит, как кто-то разрывает Верину больничную сорочку, чтобы приладить к маленькой груди дефибриллятор. Сама того не осознавая, Милли подносит руку к собственному сильному сердцу.
Через полчаса
Джоан сидит рядом с Милли в комнате отдыха для пациентов. Она вообще не любит больницы, но здесь ей почему-то – она и сама не может понять почему – особенно некомфортно. Она ободряюще улыбается матери Мэрайи, чтобы та продолжала рассказ.