Среди ночи звонит телефон.
– Мэрайя, – говорит Кензи ван дер Ховен, – пожалуйста, послушайте меня внимательно.
Проходит двадцать минут, и вот я уже вхожу в здание больницы, нацепив на нос мамины запасные очки и дурацкий парик, оставшийся после Вериного школьного маскарада. Я уверенно направляюсь к лифтам, возле которых Кензи, как и обещала, ждет меня. Как только мы входим в один из них, я с благодарностью ее обнимаю. По телефону она сказала, что Вере не лучше, что у нее была еще одна остановка сердца, что она может даже умереть.
– Теперь мне уже нет дела до судьи, – призналась Кензи. – Ваше место рядом с ребенком.
Она не стала говорить об очевидном: о том, что мое отсутствие не пошло Вере на пользу, а, наоборот, ускорило процесс угасания.
Я тихо иду за Кензи по коридору, боясь, что кто-нибудь выскочит из-за угла, покажет на меня пальцем, крикнет: «Вот она!» – и здравствуй, тюрьма. Стараясь ни о чем подобном не думать, я ищу внутри себя ядро спокойствия, чтобы сохранить самообладание, когда увижу Веру, как бы плохо она ни выглядела.
Еще в лифте я заметила, что в больнице странно пусто. Даже в два часа ночи мне навстречу должны бы попадаться невыспавшиеся врачи, усталые родственники больных, женщины с малышами. Словно прочитав мои мысли, Кензи оборачивается и говорит:
– Ходят слухи, что Вера многих излечила. Одним своим присутствием.
Я не знаю, как к этому отнестись. Если моя дочь действительно совершила чудо, то какой ценой? Вера начала слабеть после того, как оживила мою маму. А со сколькими больными людьми она контактировала в последние два дня? Теперь понятно, почему ей становится все хуже и хуже.
Исцеляя других, она убивает себя.
Сразу же после звонка Кензи я подумала о том, что надо бы вызвать Вериного отца.
– Позвоните Колину, – говорю я.
– Уже позвонила. Это он попросил меня позвонить вам.
– Но…
– Ему тоже наплевать на постановление. Он сказал, что вы должны быть здесь.
Вот мы входим в отделение детской интенсивной терапии, куда Веру перевели, пока я отсутствовала. Кензи ведет меня к палате. Остановившись у стеклянной стены, я вижу маму: она сидит на стуле возле кровати. Меня поражает то, как сильно она постарела. А Вера… Ее бы я вообще не узнала. Вся в проводах и трубочках, она кажется совсем маленькой на узкой кровати.
Медсестра передвигается по палате как тень. Когда я вхожу, мама молча меня обнимает и уступает мне стул. Я вдруг начинаю понимать тех матерей, которые, чтобы спасти своего ребенка, поднимают автомобили и подставляют грудь под пули. Я бы все отдала, лишь бы поменяться с Верой местами. Забрать ее страдания себе.
– Я никогда не говорила тебе, – шепчу я, наклоняясь к ее лицу, – как сильно сожалею о том, что долгое время была поглощена собой. Я знала: ты меня дождешься. – Я дотрагиваюсь до ее щеки. – Теперь я буду тебя ждать. Когда бы ты ни вернулась – через несколько дней или даже месяцев, – я никуда от тебя не денусь.
Я закрываю глаза и слушаю шум машин, подсоединенных к Вере. Какой-то аппарат начинает пищать ровнее и чаще. Медсестра поднимает глаза и хмурится.
– Что-то происходит, – говорит она, читая распечатанную кардиограмму. – Вызову-ка я лучше доктора Блумберга.
Как только она выходит из комнаты, Вера распахивает глаза. Ее взгляд фокусируется сначала на Кензи, потом на моей маме, потом останавливается на мне. Вера шевелит губами, пытаясь что-то сказать. Доктор Блумберг, влетев в палату, снимает с шеи стетоскоп. Наклоняется над Верой и, осматривая ее, тихо бормочет:
– Подожди, детка, тебе пока нельзя разговаривать.
Он удерживает Верины плечики, а сестра по его команде вынимает из ее горла эндотрахеальную трубку. Вера кашляет, захлебываясь слюной. Наконец у нее прорезается голос.
– Мамочка, – произносит она хрипло, и ее перебинтованные ручки обхватывают мое лицо.
Глава 16
…Я был в морях
Пустынных одинок.
В таких морях, где даже Бог
Со мною быть не мог.
С. Т. Кольридж. Сказание о Старом Мореходе[38]
6 декабря 1999 года
Из-за сильного мороза снежинки не прилипают к асфальту, а кружатся под брюхом машины Мэрайи. Ложась на ее пути, они тут же вспархивают, чтобы не попасть под колеса. Мэрайя не отрываясь смотрит на дорогу. Она сосредоточенно думает о том, куда едет и когда прибудет на место.
– Доктор Берч, – говорит Малкольм Мец, – удалось ли вам в минувшие выходные побеседовать с Верой Уайт?
– Я был в больнице и видел девочку, но не разговаривал с ней.
– Почему, доктор?
– Она не могла говорить, поскольку находилась в коме.
– В таком случае вы, наверное, побеседовали с кем-нибудь из врачей?
– Да, я довольно долго разговаривал с лечащим врачом Веры. Он рассказал мне о симптомах и о результатах анализов.
– Пожалуйста, поделитесь с нами тем, что вам удалось выяснить.
– Причиной госпитализации стали кровоточащие раны на руках, происхождение которых неясно. Уже в больнице у девочки поднялась температура. Жар сопровождался конвульсиями, вскоре отказали почки. Произошла остановка сердца. При этом ничто не указывало ни на заболевание легких, ни на инфаркт миокарда, ни на миокардит, ни на кардиомиопатию. Словом, врачи борются с симптомами, не зная причины.
– Возможно ли, что какие-то из этих симптомов вызваны действиями матери ребенка?
– При определенных условиях, думаю, да, – отвечает Берч. – Поскольку с пятницы миссис Уайт отсутствовала в больнице, я считаю, что ею, скорее всего, могли быть спровоцированы кровотечение и повышение температуры. Но я бы воздержался от окончательного вывода до тех пор, пока не поговорю с Верой.
Мец останавливается прямо перед свидетельским местом:
– Доктор Берч, не могли бы вы дать суммирующее определение медицинскому случаю Веры Уайт?
– Опять же, пока я не побеседую с ребенком лично, мой вывод – это только гипотеза. Но если собеседование подтвердит то, что подсказывает мне интуиция, то я смогу сказать: Вера Уайт – жертва делегированного синдрома Мюнхгаузена. Жизнь девочки в опасности, и, для того чтобы вернуть ей физическое и душевное здоровье, ее необходимо надолго изолировать от матери. Очевидная альтернатива – отец. Он может дать ребенку все необходимое: поддержку, любовь, здоровую среду. Если, конечно, врачи сумеют восполнить тот ущерб, который уже нанесен здоровью девочки. Но полагаю, Вера выйдет из комы и при условии изоляции от матери и грамотного психотерапевтического лечения быстро пойдет на поправку.
– Спасибо, доктор, – говорит Мец и поворачивается к Джоан. – Свидетель ваш.
Джоан опирается обеими руками о стол. На ней эффектный розовый костюм, придающий ей чувство уверенности.
– Доктор Берч, вы здесь по просьбе мистера Меца?
– Да.
– Он вам платит?
– Возражаю! – вмешивается Мец.
– Хорошо, тогда такой вопрос: какой у вас опыт работы?
– Двадцать три года.
– За эти двадцать три года сколько у вас было пациентов?
– Ох… Наверное, человек пятьсот. Или даже шестьсот.
– Понятно, – кивает Джоан. – Скольким из этих пятисот-шестисот человек вы лично поставили диагноз «делегированный синдром Мюнхгаузена»?
– Шестидесяти восьми.
– Во всех ли шестидесяти восьми случаях вы лично разговаривали с матерью ребенка?
– Да.
– Во всех ли шестидесяти восьми случаях вы лично разговаривали с самим ребенком?
– Да.
– Общались ли вы как специалист с Мэрайей Уайт?
– Нет.
– Общались ли вы как специалист с Верой Уайт?
– Нет. Господи, она же в коме!
– Тогда на каком основании вы ставите столь редкий диагноз? На основании прочитанных вами газетных статей, на основании отзывов врачей, на основании сохранившихся в психиатрической клинике документов семилетней давности… или просто на основании слухов?
– Нет…
– Разве вы можете поставить диагноз, не побеседовав ни с ребенком, ни с матерью?
Щеки доктора вспыхивают.
– Можно поставить диагноз условно. Я всего в шаге от окончательного вывода.
Джоан вздергивает бровь:
– Понимаю. Итак, вы условно заявляете, что у Мэрайи Уайт делегированный синдром Мюнхгаузена. Но вероятно, имеющиеся симптомы могут свидетельствовать и о каком-либо другом заболевании?
– Миз Стэндиш, всегда можно предположить что-то еще. Но я много лет изучаю синдром Мюнхгаузена, и этот диагноз представляется мне наиболее вероятным.
Джоан смотрит в свои записи:
– Вы когда-нибудь слышали о соматизированном расстройстве?
– Разумеется.
– Не могли бы вы объяснить нам, что это такое?
– Это расстройство, при котором у пациента обнаруживаются симптомы, вызванные психологическими причинами. Иначе говоря, в том, что он болеет, виновата его собственная психика. Например, ребенок может покрываться сыпью при каждом визите отца. В таких случаях внешние симптомы являются выражением внутренней психологической проблемы. Иногда дети подобным образом подсознательно привлекают к себе внимание.
– Вы видели таких пациентов?
– Много раз.
– Это расстройство гораздо менее редкое, чем синдром Мюнхгаузена, верно?
– Да.
– А правда ли, доктор, что соматизированное расстройство и синдром Мюнхгаузена часто выглядят похоже?
– Да. В обоих случаях симптомы не имеют органической этиологии. В первом случае потому, что они сфальсифицированы, во втором – потому, что вызваны психологической причиной.
– Понятно. А как соматизированное расстройство диагностируется?
– Проводится беседа с родителями и с ребенком. Также необходим ряд медицинских анализов.
– То есть используется та же стратегия, что и для синдрома Мюнхгаузена?
– Да. Но определяющим фактором здесь является исчезновение симптомов в результате изоляции от родителя. Если у ребенка соматизированное расстройство, он продолжает болеть и в отсутствие матери.
Джоан улыбается: