– Спасибо, – говорит Джоан и быстро садится, чтобы мать клиентки опять не начала импровизиро-вать.
Мец сосредоточенно изучает Милли Эпштейн. Он прекрасно понимает, почему Джоан так быстро закруглилась: от этой ведьмы не знаешь, чего ждать. Как и Джоан, он не будет задавать вопросы о переселении души или о втором рождении, чтобы не стать всеобщим посмешищем в юридических кругах. Надеясь ослабить бдительность свидетельницы, Мец улыбается. Пускай подумает, что он не такая уж пиранья, как Джоан наверняка о нем говорит.
– Миссис Эпштейн, вы очень любите Мэрайю, правда?
Лицо Милли смягчается.
– Очень.
– Уверен, вы всегда были с ней близки.
– Да.
Мец облокачивается на ограждение места для свидетеля:
– Вы были на ее школьном выпускном?
– Она произносила речь как лучшая ученица, – с гордостью сообщает Милли.
– А колледж тоже окончила с отличием?
– Со всеми высшими оценками.
– Потрясающе! А я на первом курсе английский еле сдал, – шутит Мец. – И конечно, когда она замуж выходила, вы тоже были рядом?
Уголки рта Милли опускаются вниз.
– Да.
– Не сомневаюсь, что это вы научили ее быть хорошей матерью.
– Ну не знаю… – говорит Милли, краснея.
– Думаю, вы подсказывали ей, как помочь Вере пережить этот сложный период. Я прав?
Милли вскидывает подбородок:
– Я никогда не переставала твердить: если ты мать, то всегда должна защищать своего ребенка. Вот и все.
– И Мэрайя все время защищала Веру?
– Да!
Взгляд Меца словно бы пришпиливает Милли к стулу.
– А сейчас вы защищаете Мэрайю?
Милли смотрит на судью:
– И что? Все?
Ротботтэм постукивает пальцами по столу:
– Не совсем. Видите ли, у меня тоже есть к вам пара вопросов. – Он смотрит сначала на Джоан, потом на Меца. – Наши уважаемые адвокаты, похоже, постеснялись кое о чем заговорить.
Польщенная тем, что судья уделяет ей особое внимание, Милли прихорашивается:
– Давайте, Ваша честь.
– В газетах я читал о вашем… гм… воскрешении.
– Да, – Милли начинает рыться в сумочке, – тут у меня где-то было свидетельство о смерти…
– Не ищите, – улыбается судья. – Будет достаточно, если вы нам просто расскажете.
– Про свидетельство о смерти?
– Нет, про ваше воскрешение. Например, как долго вы пребывали в состоянии клинической смерти?
– С час, – пожимает плечами Милли. – Все подписали, печать поставили, вручили меня Мэрайе.
– А что, собственно, с вами произошло?
– Мы с Иэном Флетчером состязались, кто кого перекричит. Потом я помню, как лежу на полу и не могу дышать. После этого не помню ничего. – Выждав эффектную паузу, Милли подается вперед. – И вдруг я просыпаюсь в больнице, Вера меня обнимает.
Судья изумленно качает головой:
– Есть ли этому медицинское объяснение?
– Насколько я знаю, Ваша честь, врачи так ничего и не поняли.
– Миссис Эпштейн, а что думаете вы сами?
Милли серьезно смотрит на судью:
– Я думаю, внучка вернула меня к жизни.
– Как вы относитесь к ее видениям?
– Я верю ей. Боже мой, если бы после того, что со мной случилось, я ей не верила, то была бы идиоткой. – Она улыбается. – Или хуже. Покойницей.
– Спасибо, миссис Эпштейн. Мистер Мец, у вас есть еще вопросы? – (Адвокат истца качает головой.) – В таком случае теперь перерыв нужен мне.
Мэрайя смотрит, как дочь выходит из зала суда вместе с Кензи. Запретительное постановление по-прежнему действует, и теперь, когда Вера выздоровела, Мэрайе, как ни удивительно, стало еще труднее соблюдать дистанцию. Она вытягивает шею, провожая своего ребенка взглядом.
Только бы Кензи хорошо позаботилась о девочке!
Заметив краем глаза Иэна, Мэрайя тут же отворачивается.
– Соберитесь, – говорит Джоан. – После доктора Фицджеральда вызовут вас.
– Так скоро?
– Да. Вы справитесь?
Мэрайя хватается за живот:
– Не знаю. Ваших-то вопросов я не боюсь, а вот Мец…
– Послушайте, – отвечает Джоан, – что бы он вам ни говорил, смотрите вон туда. – Она указывает на Верино место. – Тогда вы все выдержите.
Едва доктор Элвин Фицджеральд усаживается на свидетельское место, Мец вскакивает:
– Разрешите подойти! – (Адвокаты подходят к судье.) – Я хочу знать, разговаривал ли он с Верой.
– Нет, – говорит Джоан, едва удостоив Меца взглядом, – поскольку я знала, что иначе вы будете жаловаться. Если понадобится, оба эксперта, ваш и наш, поговорят с ней позднее. А я уже сейчас, до беседы доктора Фицджеральда с Верой, могу с его помощью показать то, что мне нужно показать.
– Ладно, – несколько помрачнев, цедит Мец.
– Доктор Фицджеральд, – начинает Джоан, – расскажите, пожалуйста, для протокола о ваших профессиональных достижениях.
– Я окончил медицинский факультет Чикагского университета, затем занимался исследованиями в области детской психологии в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, руководил крупным проектом по изучению синдрома хронической усталости и соматоформного расстройства.
– В этом зале мы очень много слышали о делегированном синдроме Мюнхгаузена. Как по-вашему, наблюдаются ли в случае Мэрайи и Веры Уайт отличительные признаки этого психического отклонения?
– Да, многое в этом случае соответствует описанию, которое мы находим в четвертом издании «Диагностического и статистического справочника».
Джоан замечает, как Мец разинул рот, удивленный тем, что свидетель противоположной стороны пока почти дословно повторяет показания доктора Берча.
– А есть ли что-нибудь, что не укладывается в это описание?
– Да. Во-первых, Верины симптомы реальны и очень необычны. Сымитировать стигматы, знаете ли, гораздо сложнее, чем, скажем, вызвать у ребенка тошноту. Во-вторых, я не согласен с доктором Берчем относительно галлюцинаций. Если Мэрайя Уайт лечилась в психиатрической больнице, это вовсе не значит, что она способна научить Веру убедительно симулировать божественные видения. Примерно с тем же успехом можно сказать: «Кто прокатился на автобусе с командой „Чикаго буллз“, тот играет в баскетбол, как Майкл Джордан». – Фицджеральд усмехается. – В-третьих, синдром Мюнхгаузена – хроническое заболевание. Такие родители постоянно таскают ребенка из одной больницы в другую, чтобы врачи не успели ничего заподозрить. А миссис Уайт несколько раз обращалась за помощью к одному и тому же специалисту, доктору Блумбергу, и просила, чтобы он тщательно обследовал Веру.
– Это все расхождения?
– Ну что вы, я еще только разогреваюсь. Как правило, за плечами у женщин, страдающих делегированным синдромом Мюнхгаузена, эмоционально неблагополучное детство. О Мэрайе Уайт такого сказать нельзя. Но главное – это то, что есть альтернативные диагнозы, которым данный медицинский случай соответствует ничуть не в меньшей степени.
Джоан изображает удивление:
– Правда? Какие же?
– В первую очередь соматоформное расстройство. Это такое заболевание, при котором эмоциональные проблемы пациента находят физическое выражение. Представьте себе, например, что у ребенка перед каждой контрольной начинает сильно болеть живот от волнения. Ему действительно плохо, хотя причины для расстройства пищеварения вроде бы нет. Или вспомните истерию пациенток Фрейда. Они годятся в прабабушки тем, кому сегодня ставят диагноз «соматоформное расстройство». – Доктор поднимает руки, показывая на пальцах нечто вроде шкалы. – Эти заболевания соотносятся друг с другом примерно так. На одном конце спектра обыкновенная симуляция, к которой мы все иногда прибегаем. Человека, к примеру, назначили присяжным заседателем, а он хочет уклониться и поэтому говорит, что у него грипп. Это сознательная ложь для достижения осознаваемой цели. На другом конце спектра – соматоформное расстройство: пациент страдает от симптомов, которые выглядят и ощущаются как настоящие. Он не понимает, что вызывает их сам, и тем более не знает зачем. Делегированный синдром Мюнхгаузена находится где-то между этими полюсами: симптомы фальсифицируются, вероятно, сознательно, но цель человеком не осознается.
– То есть, доктор, разница в наличии или отсутствии намерения?
– Именно. В остальном эти два заболевания схожи. В случае соматоформного расстройства, как и в случае делегированного синдрома Мюнхгаузена, врач осмотрит ребенка и не сможет установить органической причины симптомов. Ни КТ, ни МРТ, ни десятки других исследований ничего не покажут, потому что суть проблемы не в физиологии. При соматоформном расстройстве симптомы спровоцированы стрессом, а при синдроме Мюнхгаузена – матерью. В первом случае они реальны, во втором сфальсифицированы. Чтобы отличить одно от другого, как правило, нужно знать контекст развития болезни и представлять себе интересы задействованных лиц.
– То есть важно понять, кто пытается привлечь к себе внимание: мать или ребенок.
– Совершенно верно.
– Доктор, наблюдаются ли у Веры признаки соматоформного расстройства?
– Проблема, от которой она страдает, имеет неорганическое происхождение: руки кровоточат, но ткани не повреждены. Сымитировать такие раны трудновато. Вероятно, у девочки галлюцинации, но психоза нет. Наконец, ее болезнь может быть вызвана стрессом: она подсознательно считает, что, болея, сумеет устранить стрессообразующий фактор.
– Способен ли развод родителей сыграть роль такого фактора?
– Вы схватываете на лету, миз Стэндиш, – улыбается Фицджеральд. – Да, ребенок, не отдавая себе в этом отчета, думает: «Если я заболею, мама и папа будут вместе ухаживать за мной и помирятся». Он неосознанно вызывает у себя симптомы заболевания и таким образом привлекает к себе внимание. До личной беседы с Верой это, разумеется, только гипотеза, но я могу предположить, что психика девочки заставляет тело болеть в надежде на воссоединение семьи. И, как видите, это работает. И ее мать, и ее отец сегодня здесь, не так ли?
– Если бы это было правдой, могла ли миссис Уайт каким-либо образом