– Да, – произносит Мэрайя.
– Хорошо. Тогда скажите: за время этого разбирательства Колин убедил вас в том, что он сможет позаботиться о Вере лучше, чем вы?
– Нет, – растерянно отвечает Мэрайя.
– А доктор Орлиц, психиатр, назначенный судом, убедил вас в этом?
– Нет, – уже увереннее говорит Мэрайя.
– А доктор Де Сантис, психиатр, нанятый истцом, убедил вас, что Колин будет лучшим родителем, чем вы?
– Нет.
– Тогда, может быть, вас убедил Аллен Макманус?
– Нет.
– Мистер Флетчер?
– Нет.
– Остается доктор Берч. Убедил ли он вас в том, что Колин для Веры – лучший опекун, чем вы?
Улыбаясь Джоан, Мэрайя подносит микрофон чуть ближе к кубам и говорит громко и твердо:
– Нет. Не убедил.
Все наши свидетели выступили, и судья объявил очередной перерыв. Я сижу в маленьком кабинете, который выделили нам с Джоан, и жду. Через несколько минут дверь открывается и входит Иэн.
– Джоан сказала мне, что ты здесь.
– Это я попросила ее.
Он, видимо, не знает, что ответить.
– Спасибо за доктора Фицджеральда, – продолжаю я.
Он пожимает плечами:
– Я в некотором роде должен тебе.
– Ничего ты мне не был должен.
Я встаю из-за стола и подхожу к Иэну. Он держит руки глубоко в карманах, как будто боится до меня дотронуться.
– Наверное, мне тоже следует тебя поблагодарить, – бормочет он. – За то, чего ты не сказала.
Я качаю головой. Иногда не получается подобрать нужные слова. Тишина между нами разлилась широко, как океан, но я все равно нахожу силы дотянуться до него, обвить его руками. Он соединяет пальцы в замок у меня на спине. Его дыхание колышет мои волосы. Он будет со мной. Сейчас мне больше ничего не нужно.
– Мэрайя, – шепчет он, – мне кажется, ты моя религия.
Ротботтэм вызывает опекуна по назначению суда.
– Адвокаты и я изучили ваш отчеты. Хотите ли вы что-либо добавить к нему?
Кензи энергично кивает:
– Хочу. Прежде всего я считаю необходимым сообщить суду о том, что это я позволила Мэрайе Уайт прийти в больницу вчера в два часа ночи.
У Меца отвисает челюсть. Джоан разглядывает свои колени. Судья просит Кензи объясниться.
– Ваша честь, я знаю: вы вправе обвинить меня в неуважении к суду и заключить под стражу. Но прежде чем вы это сделаете, я прошу вас меня выслушать, потому что я очень привязалась к этому ребенку и очень не хочу, чтобы произошла ошибка.
Судья осторожно изучает Кензи взглядом:
– Продолжайте.
– Как вы знаете, я уже представила суду свой отчет. Встретившись со многими людьми, я пришла к выводу, что если девочке угрожает какая-то опасность, то ей лучше сменить обстановку. Поэтому в документе, который вы держите в руках, я высказалась за то, чтобы передать опеку над Верой ее отцу.
Мец, осклабившись, хлопает клиента по плечу.
– Однако, – продолжает Кензи, – в субботу вечером врач сказал миссис Эпштейн, что Вера, возможно, умирает. Я посчитала, что система правосудия США не вправе мешать матери попрощаться с ребенком. И я приняла решение. Позвонила миссис Уайт и вызвала ее в больницу. Тогда, Ваша честь, я думала, что просто проявляю доброту и что на моем отчете это никак не отразится. Но произошло неожиданное. – Кензи качает головой. – Честное слово, я не в состоянии это объяснить. Могу только сказать, что собственными глазами видела, как ребенок, доживавший последние минуты, при появлении матери сразу же вышел из комы. – На несколько секунд Кензи замолкает. – Я понимаю, Ваша честь: зал суда не то место, где делятся личными наблюдениями. И все-таки я хотела бы рассказать одну историю, потому что она повлияла на мое решение. Мои прабабушка и прадедушка прожили вместе шестьдесят два года. Потом у него случился удар, и он умер. Она ничем не болела, но через два дня тоже умерла. У нас в семье считают, что от разбитого сердца. Врачи, конечно, такого диагноза не поставили, но они занимаются человеческим телом, а не душой. Горе может убить человека. В таком случае, судья Ротботтэм, кто сказал, что радость не может вернуть его к жизни? – Кензи подается вперед. – Ваша честь, прежде чем стать опекуном по назначению суда, я была адвокатом. Я умею мыслить как юрист. Я пыталась проанализировать эту ситуацию чисто рационально, но такой подход здесь не действует. Я беседовала с разными людьми: одни рассказывали мне про видения, плачущие статуи и Страсти Христовы, другие – про религиозное шарлатанство. Я слышала о тяжелобольных, которые внезапно выздоравливали, случайно соприкоснувшись с Верой в лифте больницы. В последнее время я наблюдала много необъяснимых вещей, и ничто из увиденного мной не указывало на Мэрайю Уайт как на возможную виновницу болезни ее дочери. Наоборот, я думаю, она вернула девочку к жизни. Следовательно, разлука с матерью отнюдь не будет благотворна для Веры. – Кензи прокашливается. – Поэтому извините меня, Ваша честь, но я прошу вас полностью проигнорировать мой отчет.
Зал наполняется гулом недоумения. Мец что-то яростно шепчет Колину. Судья проводит рукой по лицу.
– Ваша честь, – говорит Малкольм, вставая, – я бы хотел произнести заключительное слово.
– Я, знаете ли, даже не сомневался в том, что вы бы этого хотели. – Ротботтэм вздыхает. – Но вас я уже выслушал. Как и миз Стэндиш и миз Ван дер Ховен. Чему верить – ума не приложу. Давайте-ка мы сделаем обеденный перерыв, и это время я предпочел бы провести с Верой.
Мэрайя оборачивается и видит расширенные от удивления глаза дочки.
– Так что скажете? – спрашивает судья, встает со своего места и проходит в ту часть зала, где сидят зрители. – Вера, ты пообедаешь со мной?
Девочка смотрит на маму, та едва заметно кивает ей. Ротботтэм протягивает руку, Вера подает ему свою, и они вместе выходят из зала.
Вере нравится кресло судьи. Оно крутится и крутится – быстрее, чем на работе у папы. Еще ей нравится музыка, которая играет в судейском кабинете. Взглянув на компакт-диски, занимающие целую полку, она спрашивает:
– А есть у вас песни из мультиков?
Включив для гостьи «Короля Льва» в бродвейском исполнении, судья снимает мантию. Вера ахает.
– Ты чего? – спрашивает он.
Она опускает глаза и чувствует, что щеки вспыхнули, как будто ее поймали за поеданием печенья перед обедом.
– У вас под этой черной одеждой есть еще и обычная?
– С утра была, – смеется судья, садясь напротив. – Я рад, что тебе стало лучше.
– Я тоже, – кивает Вера и берет сэндвич с индейкой, лежащий перед ней на массивном столе.
Ротботтэм придвигается поближе:
– Ты с кем хочешь жить: с мамой или с папой?
– Хочу с обоими, но ведь так не получится?
– К сожалению, нет. Вера, а правда, что с тобой разговаривает Бог?
– Угу.
– Ты понимаешь, что из-за этого многие люди тобой интересуются?
– Да.
Несколько секунд судья молчит, потом спрашивает:
– А откуда мне знать, что ты не обманываешь?
Вера поднимает личико:
– Когда идет суд, вы ведь как-то понимаете, кто врет, а кто нет?
– В суде все дают присягу, то есть клянутся на Библии.
– Значит, если я обманываю, то получается, что те люди просто говорят какие-то слова над какой-то книжкой?
Ротботтэм усмехается. А еще говорят, в суде нет места для Бога! Сейчас Он, несомненно, здесь. Только к Вере, если верить журналистам, приходит не Он, а Она.
– Люди с давних пор считали, что Бог – мужчина, – говорит судья.
– В первом классе учительница рассказывала нам, что раньше люди верили во всякие разные вещи, потому что не знали ничего лучше. Например, не купались в ванне, чтобы не заболеть. А потом кто-то увидел микробы под микроскопом и стал думать про болезни по-другому. Можно верить во что-то очень сильно и все равно ошибаться.
Ротботтэм смотрит на девочку: уж не пророк ли она и в самом деле?
Сдвинув очки на кончик носа, судья Ротботтэм обводит взглядом истца, ответчицу и наводнивших зал журналистов.
– Несколько дней назад, в самом начале этого разбирательства, я сказал вам: «В суде есть только один Бог, и это судья». Но одна очень мудрая молодая дама указала мне на то, что я, вероятно, заблуждаюсь. – Ротботтэм берет в руки Библию. – Как мистер Флетчер, давая присягу, остроумно подметил, правосудие во многом опирается на традицию и религиозные различия часто не учитываются. Говорить о религии – не моя задача. Я здесь для того, чтобы говорить о Вере Уайт. Эти два предмета взаимосвязаны, но не взаимоисключающи. Насколько я понимаю, в этом зале мы рассматриваем два вопроса: разговаривает ли Бог с Верой Уайт и причиняет ли Мэрайя Уайт вред своему ребенку? – Ротботтэм откидывается на спинку кресла и складывает руки на животе. – Начну со второго вопроса. Мне понятно беспокойство отца девочки. На его месте я бы тоже волновался. Я слышал потрясающие заявления из уст мистера Меца и его многочисленных экспертов, миз Стэндиш и ее экспертов и даже из уст миз ван дер Ховен, назначенной на время разбирательства опекуном Веры. Мой вывод таков: я не считаю, что Мэрайя Уайт способна сознательно или несознательно навредить собственной дочери. – Из правой части зала доносится непроизвольное «ах». Судья, прокашлявшись, продолжает: – Теперь первый вопрос. Все присутствующие, включая меня, хотели бы знать, правда ли, что этот ребенок творит чудеса. Но суд не должен устанавливать, какое происхождение имеют Верины видения и кровоточащие раны: Божественное или нет. Мы не должны выяснять, кто она: иудейка, христианка или мусульманка, мессия или антихрист. Мы не должны спорить о том, может ли Бог сообщить что-то важное семилетней девочке. Мы должны понять следующее: когда сама эта девочка хотела сказать что-то, что казалось ей важным, кто ее слушал? – Судья Ротботтэм закрывает лежащую перед ним папку. – На основании всех свидетельских показаний я пришел к выводу, что уши Мэрайи Уайт всегда были в полном распоряжении Веры.
Глава 18
…Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше.