– Ты же слышишь, что я не желаю в ней копаться! – опять закричал Аронсен прямо в бурю. – Я могу найти занятие получше!
Аксель сказал, что может достать ему покупателя, но Аронсен язвительно засмеялся над подобной мыслью:
– Здесь в округе нет ни одного человека, который мог бы купить мой участок.
– Нет, как раз здесь. Но могут найтись и другие.
– Здесь только дрянь и нищие, – с бешенством продолжал Аронсен.
– Уж какие есть. А только Исаак из Селланро может купить ваш участок в любой день, – обиженно сказал Аксель.
– Не думаю, – сказал Аронсен.
– Мне все равно, что вы думаете, – отвечал Аксель и повернулся уходить.
Аронсен крикнул ему вслед:
– Подожди немножко! По твоему, Исаак мог бы избавить меня от «Великого», так, что ли?
– Да, – отвечал Аксель, – и от пяти таких «Великих», если говорить о средствах и деньгах!
Идя на рудник, Аронсен прошел мимо Селланро стороной, ему не хотелось, чтоб его видели; на обратном пути он зашел на усадьбу и имел беседу с Исааком.
– Нет, – сказал Исаак и только покачал головой, – я об этом не думал и не собираюсь.
Но когда к Рождеству приехал домой Елисей, Исаак стал уже не так несговорчив. Правда, он никогда не слыхал ничего глупее, как покупать «Великое», во всяком случае, фантазия эта исходила не от него; но если Елисей находит, что лавка – дело для него подходящее, – надо об этом подумать.
Сам Елисей относился к этому так себе, середка на половинке, совсем не против, но и не равнодушен. Если он оснуется здесь, дома, то ему, до известной степени, конец: деревня не город. Осенью, когда в городе происходила регистрация жителей их местности, он избегал показываться, не желая встречаться с земляками, они принадлежали к другому миру. Неужели теперь ему самому предстоит вернуться в этот мир?
Мать его настаивала на покупке, Сиверт тоже, они уговаривали Елисея, и однажды все втроем поехали в «Великое» осмотреть «поместье».
Но, очутившись пред перспективой лишиться участка, Аронсен вдруг стал точно другим человеком: ему нет надобности продавать!
Если он уедет, участок может оставаться и без него, это бумконстантный участок, роскошный участок, он всегда успеет его продать.
– Вы не дадите столько, сколько я за него хочу, – сказал Аронсен.
Обошли комнаты, побывали на скотном дворе, в складе, осмотрели жалкие остатки товаров: несколько губных гармоник, часовые цепочки, коробочки с розовой бумагой, висячие лампы с стеклянными подвесками – все вещи неходкие среди хуторян. И в заключение – немножко бумазеи и несколько ящиков гвоздей.
Елисей ломался и осматривал все с видом знатока.
– Таких товаров мне не нужно, – сказал он.
– Их можно не брать, – ответил Аронсен.
– А за участок, как он есть, со всеми товарами, скотиной и всем прочим, я могу предложить вам полторы тысячи крон, – сказал Елисей. – Ему было все равно, что ни сказать, предложение его было просто своего рода озорство, ему хотелось показать себя.
Поехали домой. Сделка не состоялась, Елисей предложил Аронсену слишком дешевую цену и страшно оскорбил его:
– Я считаю недостойным слушать тебя, – сказал Аронсен, переходя на «ты», – этакий городской щелкопер, вздумал учить торговца Аронсена, какие должны быть товары!
– Насколько мне известно, я не пил с вами на «ты», – проговорил Елисей, не менее оскорбленный. Того и гляди, между ними вспыхнет вражда не на живот, а на смерть.
Но почему Аронсен с первой же минуты оказался так несговорчив и не захотел продавать? Этому были причины. У Аронсена снова пробудились некоторые надежды.
В селе состоялось собрание для обсуждения положения, создавшегося вследствие отказа Гейслера продать свою скалу. Страдала от этого не только их местность, весь округ совершенно замер. А почему люди не могли жить так же хорошо или так же плохо, как жили до пробных разведок медной скалы?
Не могли!
Они привыкли к манной каше и белому хлебу, к фабричной ткани для платья, к высоким заработкам, к расточительности, привыкли к большим деньгам, сделались людьми. А теперь деньги опять исчезли, ушли, словно стая сельдей в море, Господи помилуй, опять нужда, что делать?
Не подлежало никакому сомнению, что бывший ленсман хотел отомстить селу за то, что оно помогло амтману сместить его, и не подлежало также сомнению, что село не сумело оценить этого человека. Он не ушел. Самым простым средством, одним только бесстыдным требованием четверти миллиона за какую– то скалу, он приостановил развитие села. Разве он не был силен? Об этом мог порассказать Аксель Стрем из Лунного, недавно встретивший Гейслера. У Варвары Бреде было дело в городе, и она вернулась домой оправданная, а Гейслер присутствовал в суде во время разбора дела. Те же, кто думали, что Гейслер покатился под гору не хуже иного нищего, пусть посмотрят дорогие машины, которые он прислал Акселю в подарок.
Итак, этот человек держал в своих руках судьбу округа, приходилось с ним считаться. За сколько, в крайнем случае, продаст Гейслер свою скалу? Это надо выяснить. Шведы предлагали ему двадцать пять тысяч, Гейслер отказался.
Ну, а если село, если община доложит остальное для того, чтоб сделка все– таки состоялась? Если сумма будет не слишком несообразная, это стоит сделать. Торговец на берегу и торговец Аронсен в «Великом» тайно согласились сделать дополнительные взносы: лишний расход, который они понесут теперь, с течением времени окупиться.
Кончилось тем, что двоих уполномоченных отправили для переговоров с Гейслером. И теперь ожидали их возвращения.
Вот потому-то у Аронсена и появились некоторые надежды, и он полагал, что может упрямиться с покупателями на «Великое». Но упрямиться ему пришлось недолго.
Через неделю уполномоченные вернулись с решительным отказом. И с самого начала плохо вышло то, что один из уполномоченных был не кто иной, как Бреде Ольсен, а все оттого, что у него было много свободного времени.
Уполномоченные разыскали Гейслера, но он только покачал головой и усмехнулся. – Поезжайте домой, – сказал он. Но Гейслер оплатил им обратную дорогу.
Стало быть, так округу и погибать!
Побесновавшись некоторое время и совсем растерявшись, Аронсен в один прекрасный день отправился прямо в Селланро и заключил сделку. Вот что сделал Аронсен. Елисей поставил на своем, участок с постройками, скотом и товарами достался ему за тысячу пятьсот крон. Правда, при сдаче оказалось, что жена Аронсена припрятала большую часть ситцев, но на такие пустяки люди, подобные Елисею, не обращают внимания. – Не надо быть мелочными, – сказал он.
В общем же, Елисей был вовсе не в восторге: отныне жизненная карьера его была припечатана, деревня похоронит его! Приходилось отказаться от блестящих планов: конторщиком он уже не был, ленсманом не будет, не будет даже городским жителем. Перед отцом и домашними он гордился, что сторговал «Великое» как раз за ту цену, какую сказал, пусть видят, как хорошо он во всем разбирается! Но этот маленький триумф недорого стоил. Кроме этого, ему льстило, что он мог взять доверенного Андресена, составлявшего в некотором роде придачу к лавке, – Аронсен, до открытия новой торговли, не нуждался в своем доверенном. Елисея очень приятно пощекотало, когда Андресен пришел и попросил не увольнять его; в первый раз Елисей почувствовал себя начальником и хозяином.
– Можешь оставаться! – сказал он. – Мне понадобится доверенный здесь, на месте, на то время, когда я буду уезжать по делам и завязывать сношения в Тронгейме и Бергене, – сказал он.
И Андресен был неплохим доверенным, это он доказал сейчас же; он много работал и следил за всем, когда хозяин. Елисей находился в отсутствии.
Только вначале своего пребывания здесь доверенный Андресен разыгрывал из себя важную персону, в этом был виноват его хозяин Аронсен. Теперь стало по другому. Весной, когда болота оттаяли немножко и в глубину, Сиверт из Селланро приехал в «Великое» и стал мотыжить землю у своего брата, и тогда вышел мотыжить и доверенный Андресен – чего ради, неизвестно, это вовсе не входило в его обязанности; но, во всяком случае, вот какой он был человек!
Земля оттаяла еще настолько мало, что как следует измотыжить нельзя было, но, пока что, они сделали половину работы, и это уже было много. То была мысль старика Исаака – осушить болота в «Великом» и заняться там земледелием; мелочная же торговля пусть будет только чем-то побочным, просто ради того, чтоб людям не ездить в село, если понадобиться катушка ниток.
И вот Сиверт и Андресен мотыжили рядом, по временам останавливаясь передохнуть и весело разговаривая. Андресен каким-то образом раздобыл золотой и двадцать крон, и Сиверту очень хотелось приобрести эту блестящую монетку, но Андресену было жалко с ней расстаться, он держал ее в сундуке, завернутой в папиросную бумагу. Сиверт предложил побороться на монету, кто одолеет, тому она и достанется, но Андресен побоялся рискнуть; Сиверт предложил двадцать крон бумажками и кроме того вызвался один взмотыжить все болото, если Андресен отдаст ему монету; но тогда доверенный Андресен обиделся и сказал: – Да, чтоб ты потом рассказал у себя дома, что я не могу работать на болоте! – В конце концов, они сошлись на двадцати пяти кронах бумажками за золотой, и Сиверт побежал ночью домой в Селлаиро и выпросил бумажки у отца.
Причуды юности, прекрасной юности жизни! Бессонная ночь, миля туда да миля назад, а день опять за работой – пустяк для сильного молодого человека, а золотой был красивенький. Андресен вздумал было посмеяться над Сивертом по случаю этой странной сделки, но против этого у Сиверта было хорошее средство, ему стоило только сказать словечко о Леопольдине:
– Да, кстати, Леопольдина просила тебе кланяться! – И Андресен сейчас же смолк и покраснел.
То были веселые дни для обоих, они стояли не болоте и в шутку перебранивались, работали и опять перебранивались. Изредка к ним выходил Елисей и помогал, но он скоро уставал, он не отличался ни сильным телом, ни сильной волей, но был милейший человек.