— Ну что ж, спасибо капитану, попробуем его рыбки. А где же мои вещи?
Погорелый достал ящик и увесистую связку газет, письма.
Лев и подошедший комиссар сразу набросились на почту. Газеты оказались устаревшими, а вот письма — они, если не прочитаны, никогда не теряют своей новизны.
Кому достались письма — тот страшно обрадовался, когда же Верховец протянул конверт Шестакову — тот не сразу поверил, что и ему есть весточка.
— От Липы, почерк ее узнаю…
У Льва задрожала рука, потянувшаяся за конвертом. Как от Липы? Ведь 21 октября нашими войсками оставлен Донецк…
Медленно, осторожно, как будто в нем мина, вскрыл конверт, извлек письмо, прочитал его. На душе полегчало: семья вместе с отцом и матерью заблаговременно эвакуировалась в глубокий тыл. Вот только неизвестно куда, где их искать.
— Ну что ж, Вася, спасибо тебе еще раз. За письмо. Если бы не ты — я бы не знал, что с семьей…
Погрузка в железнодорожный эшелон заняла немного времени. Через два дня полк был под Грозным, в Гудермесе. Здесь всем предоставили месячный отдых. Расположились на окраине города, у базара. Именно это обстоятельство явилось причиной довольно крутых порядков, установленных Шестаковым. Базар — пестрый, многоязыкий и бойкий. Там было что угодно.
Полк прибыл из Одессы. Весть эта молниеносно облетела город, и стоило в нем появиться кому-либо из летчиков или техников — их тут же окружали местные жители. А на базаре сразу же подносили вино, персики, гранаты. Отказаться — обидеть людей.
Как-то дежурный по гарнизону капитан Карахан за такой «неотказ» объявил сержанту Филатову десять суток ареста. Пришлось срочно найти более-менее подходящий подвал, на скорую руку оборудовать его, приставить к нему караульного и посадить туда незадачливого сержанта.
Это было последнее ЧП такого рода в полку.
Назавтра вступил в действие жесткий распорядок дня: ранний подъем, физзарядка, завтрак, занятия до обеда и после него, ужин, политмассовая работа в вечерние часы, отбой. Все загружены до предела, хватало работы и командирам, и комиссарам.
Многим такая жизнь показалась значительно труднее, чем на фронте. А для Шестакова и Верховца — сложнее: надо было не дать людям расслабиться, позволить себе лишнее, ведь впереди ждала все та же война и силы требовалось сохранять, а не распылять.
Николай Андреевич собрал комиссаров эскадрилий, партийный и комсомольский актив.
— Семьдесят три дня обороны Одессы каждый наш солдат, сержант и офицер, каждый коммунист и комсомолец служил образцом выполнения своего воинского долга, — сказал он. — Некоторые думают: сейчас можно дать себе послабление. Только думать так — значит забывать, что на нас смотрит народ. Смотрит и гадает: а какие же они, фронтовики, защитники наши? Вы понимаете, какая это для всех нас ответственность!
Полезным и волнующим получился этот разговор.
А закончился он несколько неожиданным предложением комиссара эскадрильи Феодосия Дубковского.
— В Грозный прибыли вещи наших погибших летчиков, — обратился он к Верховцу. — Я слыхал, что их собираются сдать на гарнизонный склад. А почему бы нам самим не отправить их родственникам? Адреса многих нам известны, а какие не знаем — майор Никитин поможет найти в документах. Напишем письма родителям, женам.
Николаю Андреевичу по душе пришлось это предложение. Он решил обговорить его с Шестаковым. Тот внимательно выслушал:
— Молодец Дубковский! Правильное предложение. Я заметил: вещи погибших со временем приобретают особую ценность. Они как бы хранят в себе тепло тех, кому принадлежали…
День, когда упаковывали и отправляли личные вещи отдавших свою жизнь в боях с фашистами летчиков, был на удивление тихим. Все занимались необычным волнующим делом: одни писали письма, другие сколачивали ящики для посылок, третьи выводили на них адреса.
В обычной обстановке летчиков, как правило, не заставишь в руки взять перо. Но здесь они с исключительным старанием описывали недолгую, но яркую боевую жизнь каждого своего товарища.
Когда грузили посылки, чтобы отвезти на почту, полк выстроился в почетном карауле. Стояли, не шелохнувшись, каждому казалось, что куда-то навсегда увозят частицу его самого и что они только сейчас навсегда прощаются со своими фронтовыми друзьями.
Удивительные перемены произошли после этого в полку. Все подтянулись, больше никто не появлялся небритым или в неглаженном обмундировании. В общежитиях навели идеальный порядок, в них нельзя было зайти, не почистив сапоги, не стряхнув с себя пыль.
Этого и добивался Шестаков. При такой организации можно заняться главным, что его заботило: изучением, анализом, обобщением боевого опыта, накопленного в Одессе.
Схватку за схваткой вспоминали летчики, разбирали свои ошибки и оплошности, обсуждали удачные тактические приемы.
Особенно много разговоров вызвал применявшийся в последние дни обороны разворот «Все вдруг!». Родился он следующим образом. Иван Королев однажды в сложной обстановке боя развернулся с предельно минимальным радиусом. И ничего не случилось: самолет от перегрузок не рассыпался, в штопор не сорвался. Рассказал об этом Шестакову. Тот немедленно взлетел с Королевым, на высоте они опробовали новый разворот. Получилось. Красиво, четко, слаженно. Лев сразу оценил преимущества такого разворота: внезапность, лучшая групповая маневренность и, главное, для врага в новинку.
Не многие успели испытать этот новый прием, потому и разговоров о нем было немало: хотелось уточнить все детали.
Полк жил предстоящими боями. Фашисты под Москвой, и каждому понятно — главные сражения еще впереди.
Находясь в далеком Гудермесе, летчики, техники, механики твердо верили: враг будет разбит, победа будет за нами. Эту веру ничто не могло поколебать.
И когда пришел приказ следовать на переучивание в запасный авиационный полк в Кировобад, все несказанно обрадовались, воспрянули духом: скоро все они будут участвовать в решительной схватке с ненавистным врагом.
Командир запасного авиационного полка полковник Ветошников Владимир Порфирьевич, узнав, что шестаковцы привезли с собой учебно-тренировочные самолеты, готов был расцеловать их. Техники у него было мало, а полки с фронта поступали на переучивание один за другим. И каждый длительное время ждал своей очереди, чтобы «оседлать» новые машины. В итоге летчики теряли навыки техники пилотирования, что потом затягивало переучивание.
Ветошников быстро сдружился с Шестаковым; он любил волевых, требовательных и предусмотрительных командиров. Кроме того, его подопечные, томясь в ожидании, в отличие от других не причиняли Bетошникову ни малейшего беспокойства: дисциплина в полку поддерживалась образцовая, занятия по изучению материальной части ЛаГГ-3 проводились строго по расписанию, без каких бы то ни было срывов. Да к тому же и полеты проводят на своих УТИ-4.
Правда, всем изрядно надоела эта учеба. Как-никак фронтовики, прошли настоящую боевую школу в небе героической Одессы! Но не было новой техники — что тут поделаешь? Страна только начала форсированными темпами выпускать истребители ЛаГГ-3, более соответствовавшие требованиям войны.
Ветошников, видя, что и сам Шестаков, и его комиссар сгорают от нетерпения поскорее попасть на фронт, пообещал им ускорить переучивание полка. Это несколько приподняло настроение личного состава.
А 11 февраля 1942 года произошло событие, которого совершенно никто не ожидал.
В этот день, как обычно, пришли центральные утренние газеты. Развернули их — на первой странице крупным шрифтом набран Указ Президиума Верховного Совета СССР о присвоении звания Героя Советского Союза начальствующему составу Красной Армии. За образцовое выполнение боевых заданий на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом отвагу и геройство высокое звание присваивалось майорам Льву Львовичу Шестакову, Юрию Рыкачеву, летчикам полка капитану Михаилу Асташкину, старшим лейтенантам Агею Елохину, Алексею Маланову, Петру Полозу, Алексею Череватенко, лейтенантам Ивану Королеву, Василию Серогодскому, Виталию Топольскому, Михаилу Шилову, старшему политруку Семену Кунице.
Несколько позже пришел Указ о награждении орденами и медалями других летчиков, а также инженеров, техников, механиков полка.
Золотой дождь наград, внезапно выпавший на полк, был достойной платой за все перенесенные им невзгоды и страдания. Окрыляло сознание, что за его делами пристально следило командование. Каждому думалось, что в разыгравшейся всеобщей трагедии он — маленькая, незаметная песчинка, подхваченная штормовой бурей и влекомая по ее воле только ей одной ведомыми путями. Казалось, кому какое дело до каждой такой песчинки, исчезни она бесследно — никто даже не вспомнит. Ведь какая война идет! Сколько совершается подвигов, о которых никому не известно…
Многие воины полка были удостоены высоких правительственных наград посмертно. В том числе и летчики Михаил Асташкин, Семен Куница, Алексей Маланов, Виталий Топольский, Михаил Шилов — славные соколы, не знавшие страха в борьбе.
Золотые Звезды, ордена и медали от имени Советского правительства вручил в Баку Председатель Президиума Верховного Совета Азербайджанской ССР. Первым к нему пригласили Льва Шестакова. Коренастый, подтянутый, со строгим, по-мужски красивым лицом, на котором отливали голубизной выразительные, широко открытые глаза, он четкой, пружинистой походкой сильного, знающего себе цену человека подошел к Председателю Президиума. Тот крепко пожал ему руку, лично прикрепил к его груди солнечно сверкавшую Золотую Звезду, поздравил, а потом, не сводя глаз с Шестакова, восхищенно сказал:
— Очень много слышал о ваших подвигах, именно таким и представлял вас себе.
Лев смутился, зарделся румянцем. Он впервые слыхал такие слова в свой адрес. Заметив это, председатель, чтобы приободрить его, сказал улыбаясь:
— Наши горцы считают, если сердце к заслуженной похвале не глухо — живет в нем большая сила духа.