Однако, если необходимо быстро получить доступ к сложному знанию, лучшего средства, чем хорошая книга, не существует.
В единственной на весь город librairie,[19] где в основном продавались географические карты, описания путешествий и прочие полезные для морского дела издания, мы нашли только три медицинских тома и сразу их купили.
То был Cochlearia Curiosa[20] Андреаса Молленброка, De Morbis Aftificum Diatriba[21] Бернардино Рамадзини и хирургический атлас.
Полистав страницы последнего, где на гравюрах были изображены рассеченные мышцы, переломанные кости и вспоротые животы, девочка побледнела до зеленоватого оттенка. Я ожидал нового приступа малодушия, но она лишь скрипнула зубами.
– Знаешь, что мы сделаем? – шепнула она, повернув ко мне голову. – Мы строго-настрого запретим капитану нападать на другие корабли. Бог с нею, с корсарской добычей.
Отплытие было назначено на утренний прилив. До самого вечера мы сидели в гостинице, штудируя врачебные книги и делая выписки.
На что я любознателен, и то заклевал носом (в смысле, клювом), а Летиция все шелестела страницами да скрипела пером. В конце концов, я погрузился в дрему. Мне снились двенадцатиперстная кишка, открытый перелом малой берцовой кости и скорбутные десны.
Очнулся я от звука хлопнувшей двери. Помигал, чтоб прояснить взгляд, повертел головой.
Комната была пуста. На столе белел раскрытый том, над только что потушенной свечой вился дымок.
Я догадался, что Летиция, утомившись от занятий, вышла подышать воздухом.
Разве мог я допустить, чтобы она бродила ночью одна по улицам портового города?
Открыв окно, я вылетел наружу.
Девочка вышла из дверей и зашагала, не разбирая дороги. Ее плечи были понуро опущены, шляпа надвинута на глаза. В минуту уныния человека нельзя оставлять одного.
Без колебаний я опустился ей на плечо и бодро воскликнул: «Вот и я! Чудесная погода, не правда ли?»
– Только тебя не хватало, – мрачно ответила она. – Если уж увязалась за мной, по крайней мере не трещи. Голова лопается…
Я охотно объяснил бы ей, что всякую новую науку нужно постигать не наскоком, а постепенно. Не станет же понимающий человек залпом вливать в глотку драгоценное старое вино? Нет, он будет смаковать каждый глоток, наслаждаться вкусом, цветом, букетом. Учение – одно из приятнейших занятий на свете. Правильно прожитая жизнь вся должна состоять из учения, я глубоко в этом убежден. Даже если в зрелости ты сам стал Учителем, все равно продолжай учиться. Вероятно, мне предстоит жить очень долго, и я уже догадываюсь, в чем будет состоять главная драма моего существования. Я накоплю бездну знаний, опыта, мудрости, но все эти сокровища пропадут втуне. Учителем ни для кого я не стану. Ибо я попугай и неспособен излагать свои мысли внятным для людей образом. Как мучительно в свое время пытался я освоить искусство письма! Сколько испортил бумаги в каюте капитана Ван Эйка! Но неуклюжая моя лапа с четырьмя мозолистыми пальцами, увы, не может начертить ни одной буквы…
Однако я отвлекся.
Мы с Летицией гуляли по тесным, зигзагообразным улицам Сен-Мало с полчаса, пока не оказались в квартале кабаков, таверн и прочих веселых заведений. Здесь было шумно и светло – на стенах и возле вывесок горели фонари.
Отовсюду неслись крики, песни, ругань, хохот. Двое матросов, пошатываясь, как при шторме, упорно и безрезультатно пытались расквасить друг другу физиономии. Тяжелые кулаки бессмысленно рассекали воздух. Оба противника были слишком пьяны. Наконец, один из них, слишком сильно размахнувшись, упал. Второй покачнулся и рухнул на врага сверху.
– О-о-о! – заорал кто-то так громко, что я вздрогнул. – Малыш Эпин! Вздумал развеяться напоследок?
Это был штурман Кербиан. Он мочился у стены, под фонарем с красными стеклами, и махал нам свободной рукой.
– Ты пришел в правильное место, сынок! У толстухи Марго ты получишь все, что нужно моряку перед плаваньем! А-а, я понял! Ты нарочно сюда пришел! Потому что я тебя пригласил, да? Ну и молодец. Папаша Пом всегда держит слово. Пойдем! Угощаю!
Он схватил мою питомицу за руку и, не слушая возражений, затащил в дверь, над которой висела вывеска с изображением грудастой голой девки верхом на корабельной пушке.
– Это наш лекарь! – громко объявил Кербиан, переступив порог. – Слышите вы? У нас на «Ласточке» теперь собственный врач, как на королевском фрегате! Хороший парень, Люсьен Эпин! Видите, какой шикарный у него попугай?
Я приосанился, но никто на нас даже не обернулся. За столами пили и разговаривали – по-моряцки, то есть все разом, стараясь друг друга переорать.
Немало подобных заведений видел я за последние четверть века. Они всюду более или менее одинаковы. Разница в том, что в одних борделях девки сидят с матросами в питейном зале, а в других ждут клиентов по комнатам. «Толстуха Маро» относилась ко второму типу. Наверх вела крутая узкая лестница, по которой как раз спускался негр с золотой серьгой в ухе; наверху у перил стояла не обремененная одеждами красотка, посылая вслед клиенту воздушные поцелуи. Заодно крутила бедрами, надеясь приманить из зала нового кавалера.
– А я расположился вот тут, – икнув, объявил Кербиан, подводя нас к угловому столику, где сидел незнакомый мне человек в парике – субтильный, рыжебровый, с веснушчатым острым личиком. У его локтя лежала щегольская треуголка с зеленой опушкой из перьев. Незнакомец вообще смотрелся франтом. – Это тоже штурман, как и я. Правда, ир… ик… ирландец, но это все равно. Все штурманы братья! Десять минут как подружились, а будто сто лет вместе проплавали. Так, Гарри?
– Истинно так, старина, – ответил рыжий, разглядывая Летицию – как мне показалось, не слишком дружелюбно. – Так вы, юноша, врач с «Ласточки»?
– Люсьен Эпин, к вашим услугам.
– Гарри Логан. Бичую в этом чертовом Сен-Мало третий месяц. Не так просто найти работу, если говоришь по-французски с английским акцентом.
– Странно, что вы здесь, когда ваша страна воюет с Францией, – сказала моя питомица, усаживаясь. Очевидно, поняла, что Пом все равно не отвяжется.
– Я враг проклятых протестантов и голландского узурпатора! Мой король – Джеймс, и я никогда не изменю присяге!
Ирландец стукнул маленьким, но твердым кулачком по столу, и Пом шумно его одобрил, предложив немедленно выпить за «доброго короля Жака».
Уж скоро пятнадцать лет, как всю континентальную Европу наводнили так называемые якобиты, сторонники свергнутого Якова Стюарта. Средь них много католиков, а среди католиков много ирландцев, что объяснило присутствие мистера Логана в Сен-Мало и его ненависть к «голландскому узурпатору», то есть королю Вильяму, одновременно являвшемуся штатгальтером Соединенных нидерландских провинций.
– В жизни не видал таких попугаев, – молвил веснушчатый, переводя на меня взгляд своих быстрых голубых глаз. – А я немало постранствовал по свету. Как тебя звать, красавец? Хочешь рому?
Он плеснул на стол из своего стакана, и я с удовольствием подобрал несколько капель чудесного мартиникского напитка. М-м-м, как же я люблю это ощущение – по горлу словно стекает расплавленная бронза, отзываясь горячим звоном в пищеводе и благовестом в голове!
Ирландец засмеялся и налил мне еще, а Летиция удивилась:
– Ты у меня пьянчужка, Клара?
Вовсе нет! Учитель говорил: «Мудрая сдержанность не означает отказа от радостей жизни».
Логан налил и новому знакомому, тоже самым любезным образом. Кажется, я ошибся, предположив, что наше появление чем-то раздосадовало этого веселого человека.
– Люблю ученых молодых людей, – воскликнул он, обнимая Летицию за плечо. – Выпьем за знакомство?
– Выпьем. – С замечательной выдержкой она хлопнула Логана по спине и лихо выпила – слава богу, не до дна.
То, что она закашлялась, а на глазах выступили слезы, вызвало у обоих штурманов взрыв хохота.
– Ничего, привыкнешь! – крикнул папаша Пом и тоже выпил. – Моряк без рома, что баба без румян! Верно, Гарри?
Рыжий штурман с достоинством заметил:
– Я тоже пользуюсь румянами. И пудрой. Уважающий себя джентльмен должен выглядеть прилично. Во всяком случае, на берегу, где столько хорошеньких женщин.
Он не шутил. Присмотревшись, я заметил, что его лоб неестественно бел, а щеки чересчур розовы. К тому же от мистера Логана исходил аромат фиалок – не совсем обычный запах для морского бродяги.
– Гарри по этой части мастак! – Кербиан восторженно покрутил головой. – Он мне тут начал рассказывать про ямайских мулаток – прямо слюни потекли. А Эпин у нас пока девственник! Ха-ха-ха!
– Я полагаю, это излечимо, – заметил ирландец. – Не правда ли, господин лекарь?
– О-хо-хо! – пуще прежнего закатился Пом. – Это он пошутил! Ты понял, малыш? А сам даже не улыбнулся! Мне нравится этот рыжий чертяка! Конечно, излечимо. Прямо сейчас мы тебя, Малыш, и вылечим. Тут самое подходящее место! В море баб нету. Хорошо туркам, у них, говорят, матросы с утра до вечера жарят друг дружку. А мы христиане, нам не положено! А-ха-ха!
Пока он веселился собственной шутке, которую Летиция, судя по озадаченному выражению лица, не совсем поняла, я думал, что нисколько не сожалею о физической любви, каковой никогда не знал и не узнаю. Чувственность затуманивает рассудок и сближает мыслящее существо со зверем, все бытие которого сводится к двум желаниям: есть да спариваться. И умнейшему из людей, пока он молод, невозможно подняться над своей животностью. Даже католические монахи, дающие обет безбрачия, не избавлены от этой унизительной тяги. Они подавляют в себе инстинкт усилием воли, постом и молитвой, но это не означает, что искушение оставляет их в покое. Полная духовность и настоящая мудрость доступны человеку, лишь когда он достигает старости и освобождается от бремени страстей.