Но дальнейший ход беседы показал, что моё предположение ошибочно. Хоть я и мало что поначалу понял, однако сообразил: шпионство тут, кажется, ни при чём.
— Да, поездка заняла целых двадцать дней, — сказала госпожа Летиция де Дорн. — Местности, где идут бои, пришлось объезжать стороной. Но обозы и войска движутся по всем дорогам, это совершенно несносно. Однако, слава Богу, теперь я в Сен-Мало, так что давайте не будем терять времени. Вот задаток, о котором мы условились. Полторы тысячи ливров. — Она поставила на стол ларец, а сама села в кресло. — Вторую половину вы получите, когда корабль доставит сюда моего отца. Вся сумма выкупа в сундуке, который я оставила в гостинице. Я передам сундук капитану.
Лефевр открыл ларец и начал пересчитывать деньги, очень быстро и ловко. Он складывал монеты столбиками. Сразу было видно, что это занятие для него приятнее всего на свете.
— Всё точно, — сказал он, закончив, и сделал скорбное лицо. — Но… К моему глубокому сожалению, обстоятельства переменились. Всё из-за этой проклятой войны, от которой я несу кошмарные, совершенно чудовищные убытки.
— Вы хотите поднять стоимость вашего вознаграждения? — нахмурилась барышня. — Могу я узнать, на сколько?
Он негодующе замахал руками.
— Что вы, что вы! Слово Лефевра — булатная сталь!! Дело не в моей комиссии. Она останется такой же. Но вот накладные расходы…
Арматор выпорхнул из-за стола и оказался у географической карты, висящей на стене.
— Плавание в Барбарию — сущий пустяк. В мирное время наше маленькое дельце не представляло бы большой трудности. Капитан, доставляющий в Испанию или Марсель груз нашей сушёной трески, завернул бы в Сале, это разбойничье гнездо, провёл бы необходимые переговоры, взял на борт вашего батюшку, и вся недолга. Но из-за войны морская торговля прекратилась. Купеческие корабли больше не плавают.
Девушка порывисто поднялась.
— Это довольно странно! Война идёт не первый месяц! Вы могли бы написать, что отказываетесь от поручения, но вместо этого в вашем письме было сказано: приезжайте. Объяснитесь, сударь!
— Именно это я и собираюсь сделать, мадемуазель. Не хотел делать этого письменно, ибо в нынешние тревожные времена почта может быть перехвачена, а моё предложение несколько… деликатно.
— В чём оно состоит? Говорите же!
— Я не могу отправить в Барбарию купеческое судно, потому что оно станет лёгкой добычей проклятых англичан. Но можно снарядить корсарский корабль. Он быстроходен и хорошо вооружён.
— Вы предлагаете послать за моим отцом пиратов? — поразилась госпожа де Дорн.
Он засмеялся.
— У вас, сухопутной публики, довольно путаное представление о таких вещах. Корсары вовсе не пираты.
— Разве они не грабят корабли?
— Разумеется, грабят.
— В чём же разница?
— В том, что захваченного пирата вешают на рее, а корсар считается военнопленным. Потому что корсары грабят лишь те корабли, что ходят под вражеским флагом. Чтобы стать корсаром, нужно иметь патент от адмиралтейства. Получить его может далеко не всякий. А у меня патент есть. Учтите, мадемуазель: пока не закончится эта война — а она может продлиться и пять, и десять лет — никаким иным способом до Барбарии не добраться.
Барышня наморщила лоб — она всё-таки не понимала.
— Если корсарский патент — нечто совершенно законное, к чему тайны? Почему вы боялись, что ваше письмо попадёт в чужие руки?
— Потому что негоциантский дом «Лефевр и сыновья» имеет репутацию, сударыня. И я ею дорожу. Хоть многие арматоры Франции, Англии, Голландии в военное время подрабатывают корсарством, никто этого не афиширует. Ведь приходится потрошить корабли, принадлежащие вчерашним и завтрашним торговым партнёрам. Это порождает недобрые чувства, обиды, озлобление. Вот почему я могу сделать вам такое предложение только устно. У меня как раз подготовлено отличное судно: лёгкий фрегат «L’Hirondelle»,[16] с лихим, надёжным капитаном, господином Дезэссаром.
— Дез Эссаром? — повторила девушка, как бы поделив это имя на две части. — Что ж, я согласна! Корсары так корсары, только б отец поскорее вернулся! По рукам, мсье!
Она сняла перчатку и протянула арматору свою руку — слишком большую, не особенно белую и нисколько не округлую, то есть совсем не совпадающую с каноном женской красоты. Лефевр не пожал её, а склонился и почтительно чмокнул губами воздух над пальцами мадемуазель де Дорн.
— Отрадно видеть столь трогательную дочернюю привязанность. Я тронут до слёз. Однако, сударыня, как вы понимаете, одно дело — завернуть в Сале по дороге, сделав небольшой крюк, и совсем другое — снаряжать специальную экспедицию. Я имею в виду расходы.
— В какую сумму они выльются? — деловито спросила она.
— Минуточку… Сейчас прикинем.
Почтенный арматор сел на место, положил перед собой абакус и, щёлкая шариками из слоновой кости, принялся за подсчёты.
— Во-первых, жалованье экипажу с доплатой за военное время и плаванье в опасных водах… Допустим, испанцы нам союзники, а у султана Мулай-Исмаила с нашим великим монархом мир и согласие, но эти пронырливые англичане кишат во всех морях, прошу прощения, будто вши в лохмотьях. Итак, сорок матросов в среднем по 70 ливров в месяц… Кладём три месяца: покуда туда, покуда обратно, да переговоры — у мавров ничего быстро не делается… М-м-м, офицеры и капитан… Теперь припасы. Люди у меня не балованы разносолами, но по полсотни монет на каждого потратить придётся… Итого расходы на содержание команды… Ага, с этим всё.
Он записал цифру на бумажке, застенчиво прикрывшись ладонью.
— Идём дальше. Страховка.
— Что?
— Как, вы не слышали об этом чудесном изобретении, которое всем так выгодно? Вы платите страховой компании некий взнос, и больше ни о чём не беспокоитесь. Если ваш корабль пропал — утонул, захвачен пиратами, пропал бесследно, — компания возмещает вам ущерб. Естественно, взнос зависит от дальности плавания и рискованности предприятия. В мирное время за путешествие в Средиземноморье берут всего 3 % стоимости судна и товара, ибо французов мавры не трогают, а больше там опасаться некого. Но сейчас ставки, увы, поднялись в десять раз. «Л’Ирондель» стоит 25000, следовательно… — Он поколдовал над счётами ещё немного и подвёл итог. — В общем и целом вам придётся раскошелиться на 21358 ливров и шесть су. Не будем мелочиться, — здесь последовал широкий взмах шитого золотом обшлага, — двадцать одна тысяча триста пятьдесят.
— Сколько?! — ахнула госпожа де Дорн, выхватывая у него листок. — О боже…
— Меньше никак нельзя, — твёрдо молвил Лефевр и долго ещё толковал ей про военные трудности, алчность моряков, обязательные отчисления в казну и возмутительную дороговизну солонины.
— Мне нужно подумать, — наконец произнесла девушка упавшим голосом. — Я возвращаюсь в гостиницу…
Арматор пошёл её провожать, а я встрепенулся и тоже слетел вниз.
Судя по разговору, этот алчный кровосос и не подумает откупаться от Кривого Волка. Нужно было как-то предупредить её! Бедняжка, вымогатели кружили вокруг неё, будто коршуны. На свете нет тварей кровожадней и отвратительней коршунов! Однажды на острове Мадейра, когда я замечтался, любуясь солнечными бликами на волнах, на меня напал один такой убийца… Впрочем, не хочу вспоминать этот кошмар.
Слетая вниз, я уже знал, как поступлю.
Когда тяжёлая дверь скрипнула и полицейские угрожающе сдвинулись плечо к плечу, я взмахнул крыльями и устремился вперёд.
Влетел в приоткрывшуюся щель и ловко опустился Летиции де Дорн на плечо. Она ещё не успела переступить порог и от неожиданности попятилась, но не завизжала, как сделала бы всякая барышня, а воскликнула по-немецки «чёрт побери!», что, согласитесь, довольно необычно для дочери тайного советника.
Стражников, однако, и она, и провожавший её арматор разглядеть успели.
— Какой красивый попугай! Это ваш? — спросил Лефевр. — А что делает перед моей дверью полиция?
— Именем короля откройте! — закричали с той стороны. — В вашем доме укрывается преступница!
— Этот невежа — полицейский? — удивилась госпожа де Дорн. — Зачем же он на меня накинулся, будто пьяный мужлан?
Не обращая внимания на стук (довольно робкий), хозяин расспросил гостью о случившемся и в двух словах объяснил ей, какими это чревато последствиями.
— Я вас выпущу через кухню. На счастье, стражники не знают вашего имени. Бегите в гостиницу и спрячьтесь. Шелка уберите в багаж. Без вуали на улицу не выходите, а лучше в светлое время дня вообще сидите в номере. Полицейских я впущу, когда вы уйдёте, и скажу, что знать вас не знаю. Вы желали совершить плавание в Новый Свет на одном из моих судов, но я вам отказал, ибо по случаю войны мы не берём пассажиров. Так это ваш попугай?
Он осторожно потрепал меня по хохолку, и я с трудом сдержался, чтобы не клюнуть его в палец. Терпеть не могу фамильярности.
— Мой.
Она погладила меня по спине, но это прикосновение не было мне неприятно. Совсем напротив.
— Красавец! Не желаете продать? Он слишком приметен, на вас будут обращать внимание, а это вам сейчас ни к чему. Я посажу молодца в золочёную клетку и научу приветствовать посетителей. Хотите 40 ливров?
— Нет. Птица не продаётся.
Когда она это сказала, что-то дрогнуло в моём сердце. Уже во второй раз. В первый — когда Летиция де Дорн так решительно ответила: «Мой».
Её поведение объяснилось, когда мы — Лефевр, она и я у неё на плече — быстро шли тёмным коридором.
— Ты спасла меня от тюрьмы, птичка. Спасибо, — шепнула мне девушка по-швабски и — вы не поверите — поцеловала меня!
Я чуть не свалился.
Меня никто никогда не целовал. Что и не удивительно. Лейтенант Бест, когда напивался, поил меня ромом изо рта в клюв, но это совсем не то, что девичий поцелуй, уж можете мне поверить.
Вдруг меня осенило. А, собственно, почему нет?
Кто сказал, что мой питомец обязательно должен быть мужчиной? Допустим, мне никогда не приходило в голову приручить существо противоположного пола — я ведь старый бирюк, морской бродяга и совсем не знаю женщин. Но эта рыжая барышня меня заинтересовала.