Это меня несколько удивило. Чтобы капитан ходил в море со штурманом, которому не доверяет? Странно.
Однако папаша Пом тут же эту странность разъяснил:
— Меня сам господин Лефевр назначил. Без верного человека, кто блюдёт хозяйский интерес, хитрованы-малоанцы вовсе от рук отобьются.
— А вы разве не из Сен-Мало?
— Я родом из Лориана! Неужто не слышно по моей чистой речи? — с обиженным видом воскликнул Кербиан, и Летиция, умница, уважительно кивнула.
— Хорошо ли вы знаете путь в Сале?
— Я-то? Да я ходил в Барбарию раз сто! Считай, что с первым плаванием тебе повезло, малыш. Через месяц, много через два вернёмся обратно. Ходка лёгкая, короткая. Ни с цингой, ни с жёлтой лихорадкой возни у тебя не будет. И боевых ран много не жди, наш капитан на рожон лезть не любит.
Ободренная этими словами, моя девочка, пригнувшись под низкой притолокой, вошла вслед за штурманом в кают-компанию и с любопытством огляделась.
— Э, с животными сюда нельзя! — показал на меня Кербиан — Капитан не позволяет. Пусть твой попугай полетает снаружи.
— Это Клара, моя подруга. Я с ней не расстаюсь.
На сердце у меня потеплело. А тут Летиция ещё прибавила, с железом:
— С капитаном я поговорю. Он возражать не будет.
Папаша Пом поглядел на лекаря и подмигнул:
— Ты, я смотрю, паренёк с характером. Это правильно.
Я быстро исследовал кают-компанию, перелетев сначала на стол, потом на лафет кормовой пушки. Их тут было две — именно что шестифунтовые, я не ошибся. Во время боя стволы просовывают в открытые порты и палят. Оттого стены помещения, тесного и довольно неприглядного, были пропитаны копотью и пороховым дымом.
М-да, видал я на своём веку кают-компании и получше.
Дощатый стол, вокруг — восемь привинченных к полу грубых стульев. Оконные стёкла поцарапаны. По бокам рундуки — самые простые, из просмолённой сосны. На «Святом Луке» в кают-компании была мебель красного дерева, серебряная посуда. Индийский ковёр. А тут единственное украшение — тронообразное капитанское кресло на глухом дубовом коробе, да и то зажатое меж двух орудий.
— Это зачем? — спросила Летиция, разглядывая круглую крышку посреди сиденья.
Папаша Пом скривился:
— Дезэссар важничает. Не может, как все нормальные люди, в ведро делать. — Он поднял крышку, я заглянул в дыру и увидел внизу воду. Выходит, эта часть кормы нависала над морем. — Ишь, барин. Справляет нужду, будто король на троне.
Сглотнув, она спросила:
— А остальные, значит, делают в ведро? И что потом?
Её, кажется, сильно беспокоил этот вопрос. В сущности, с учётом физиологических различий между полами, это и понятно.
— Как что? Если ты ……, просто выплёскиваешь за борт. А коли ……, то кидаешь на верёвке в море и потом вытаскиваешь.
Штурман использовал два весьма пахучих словечка, которые я повторять не стану. Я заметил, что Летиция повторила их про себя, пошевелив губами. Очевидно, в пансионе её таким выражениям не научили.
— Но почему капитан …… здесь, за обеденным столом, а не в своей каюте? — тут же применила она новообретённое знание на практике.
— Это и есть его каюта. Вон на том рундуке он спит, а другой рундук запирается на ключ. Это капитанский шкаф. Там корабельная казна, ключ от порохового погреба, карты. На таком просторе живёт один, бесстыдник! — с осуждением молвил штурман. — На других кораблях в кают-компании квартируют ещё старший лейтенант и штурман. Но у нас порядки другие. Все офицеры, будто бараны, должны в одной каюте тесниться: оба лейтенанта, канонир, мичман, я. Каждый раз, когда мне надо в лоцию заглянуть, изволь разрешения у Дезэссара спрашивать! Слыханное ли дело? Для вас с монахом, правда, отгородили закуток на пушечной палубе. И то лишь потому, что нужно же где-то устроить исповедальню.
— Значит, я буду жить в исповедальне? — растерялся мой бедный Эпин. — Но это… довольно странно!
— А не странно, что в исповедальне стоит 12-фунтовая каронада? Ничего, в тесноте да не в обиде. Кроме капитана один только адмиралтейский писец живёт на особицу. Ему так по закону полагается — обитать отдельно, с несгораемым шкафом.
— Скажите, папаша Пом, а в чём состоят обязанности писца?
Штурман принялся объяснять, но вскоре рассказ был прерван.
В дверь постучали, просунулась щербатая рожа дневального.
— Ребята собрались. По одному заходить или как?
Летиция подобралась, села за стол и достала из широкого кармана тетрадку, кожаную чернильницу с крышечкой и перья.
— Ясное дело, по одному! Да раздевайтесь заранее, снаружи. Нечего зря время терять! — Кербиан повысил голос, чтоб его слышали за дверью — Офицеров, сынок, осматривать незачем — обидятся. Я тебя с ними после познакомлю.
И медицинский осмотр начался.
— Ты уж не привередничай, — напутствовал лекаря папаша Пом. — По закону положено, чтоб у человека конечности были целы, чтоб на каждой руке не меньше трёх пальцев, а во рту не меньше десяти зубов.
— Я знаю, — отрезала Летиция, хотя, уверен, впервые об этом слышала.
«Спокойно, спокойно», прокурлыкал я ей в ухо. Уголок рта у девочки подрагивал, голубая жилка на виске отчаянно пульсировала.
В кают-компанию, переваливаясь на кривых ногах, вошёл совершенно голый волосатый дядька и ощерился единственным жёлтым зубом.
— Это Хорёк, корабельный плотник. У него немножко меньше десяти зубов, но очень уж нужный человек.
— А фамилия как?
Летиция приготовилась записывать.
— Хорёк, — подумав, ответил плотник. — Господин доктор, мне бы мази какой, а то свербит — мочи нет.
Он показал себе на пах, и моя питомица затрепетала.
Мужской предмет у Хорька был весь в струпьях и язвах — обычное для матроса дело. Меньше надо шляться по портовым борделям.
Насколько мне известно (а мне, напоминаю, известно о Летиции всё) сей орган, будучи девицей, она доселе видела только на античных скульптурах и представляла себе совершенно иначе.
— Что это за уродство?! — вскричала она, безмерно оскорбив плотника.
— Чего это «уродство»? Обычная испанка!
Вот ведь интересно: испанцы ту же самую хворобу называют «французской».
— Морскими правилами не запрещено, — заступился штурман. — Не то придётся полкоманды отчислять. Дай срок, сынок, у тебя тоже будет. Ишь, покраснел как! Вот если по пути зайдём в Кадис, я тебя в такое местечко свожу — живо краснеть разучат. А хочешь, прямо нынче заглянем к толстухе Марго, на Еврейскую улицу? Угощаю, ради знакомства.
Летиция так истово замотала головой, что оба моряка расхохотались.
«1. Хорёк, плотник. Годен», — записала она в тетради дрожащей рукой.
— Катись и зови следующего! — велел папаша Пом.
Потом нас отвели в каюту показать содержимое лекарского сундука. Летиция после двухчасового осмотра и так была близка к обмороку, а здесь, открыв крышку, вовсе скисла.
В деревянном, запертом на мудрёный замок ящике размером три фута на полтора было четыре выдвижных секции, каждая разделена на множество ячеек. В гнёздах верхнего этажа лежали хирургические инструменты. На крышке, с внутренней стороны, был приклеен реестр с их названиями.
Летиция читала перечень вслух замирающим голосом, пока я рассматривал каюту. Закуток пушечной палубы, отделённый дощатыми перегородками, был так мал, что хватило одного взгляда.
Почти всё пространство занимало орудие, уткнувшееся своим тупым рылом в запертый пушечный порт. Каронада была закреплена толстыми канатами, от которых шёл густой смоляной дух (я его очень люблю). Сбоку, одна над другой, располагались две койки — не полотняные, как у матросов, а офицерские, деревянные. Медицинский сундук занимал половину противоположной стены; над ним — образ святого Андрея, покровителя мореплавателей, очевидно, приготовленный для корабельного капеллана. А где размещусь я? Пожалуй, на лафете. Не очень удобно, зато рядом с моей девочкой…
— «Коловорот костесверлильный», «Пила ампутационная», «Тиски головные», «Трепанатор черепной», «Экстрактор трёхзубый», «Резец кожнолоскутный», — читала она, почти после каждого названия бормоча «о господи». — «Нож операционный большой», «Нож операционный малый», «Щипцы пулевые», «Пеликан зубодёрный», «Птичий клюв зубодёрный»…
В чём разница между двумя этими приспособлениями, мне понять трудно, ибо природа меня, слава богу, не отяготила зубами, но Летиция потрогав эти две железки, задрожала ещё пуще.
— … «Мортирка срамная гноеотсосная». Боже мой, это ещё что?
Я приблизительно догадывался, но как ей объяснишь?
— «Прижигатель круглый», «Прижигатель квадратный», «Скобы медные переломные», «Щуп малый», «Зонд большой», «Спатула большая»…
Спатула? А, лопатка для очистки струпьев и омертвевших тканей. Видел такие.
— «Клистир большой», «Клистир малый», «Скребок гангренный», «Набор игл с нитями», «Пинцет», «Бритва мозольная», «Бритва нарывная», «Ска… Скари… Скарификатор двенадцатилезвийный».
Ну уж это и меня поставило в тупик, а моя бедняжка всхлипнула, благо кроме нас в каюте никого не было.
В следующую секцию, аптекарскую, где лежали баночки, коробочки и мешочки с солями, кислотами, слабительными-крепительными, корнями-травами, пилюлями и сушёной шпанской мушкой, Летиция едва заглянула.
Ей было довольно.
— Нет, нет, нет! — прошептала она по-швабски, стуча зубами. — Как я могла вообразить, что это мне по силам! Прочь отсюда! Что ты на меня так смотришь, Клара?
Никак особенно я на неё не смотрел, просто жалел, и всё.
— Я не струсила. Но вдруг кто-то тяжело заболеет, или будет ранен? Обратится ко мне за помощью, за спасением, а что я? Или просто зуб у кого-то заболит? Самозванцем может быть кто угодно, но только не врач! Ах, папа, папа…
И она горько зарыдала.
Я терпеливо ждал. Я достаточно изучил свою питомицу и знал, что последует дальше. Силён не тот, кто не ведает слабости, а тот, кто умеет её преодолевать.
Первое, что она скажет себе, когда немного окрепнет духом: я поклялась спасти отца любой ценой. Потом вспомнит, что любой лекарский ученик, который заступит на её место, скорей всего будет так же невежествен.