– Взгляни, как вспыхнул ярко пожар. Как и душа моя.
Затихла песня, но народ не спешил расходиться. Неждана молчала долго, пока Вячко сам не потянул её за рукав.
– Пошли.
Девушка ступала за ним молча, погрузившись в мысли. Он не спешил тревожить её.
– Значит, твоя бабка так умерла? Но почему не спаслась, если была могущественной ведьмой?
– Говорят, она чарами призвала такой сильный огонь, что сгорело всё в округе.
– А она?
– Тоже. Может, она не захотела жить без мужа и сына или заклятие оказалось слишком сильным и Злата не совладала с ним, – пожал плечами Вячко будто равнодушно.
Он никогда не знал Золотой княгини, но с детства замечал, какая печаль таилась во взгляде отца, когда он вспоминал о своей матери. И эта печаль заразила душу, как болезнь, и просыпалась в Вячко каждый раз, когда речь заходила о Злате.
– Лесная ведьма, значит, – хмыкнула Неждана. – Огонёк, так вот откуда в тебе это пламя.
Вячко в недоумении посмотрел на неё.
– О чём ты?
– Я же сказала, что чувствую в тебе особую силу, ту, что приманит Змеиного царя сюда, в Златоборск. Но только теперь мне ясно, откуда она в тебе. Скажи, были ли в твоей семье другие чародеи?
– Никогда, – тут же сказал Вячко, но, подумав, добавил: – Говорят, старший сын Златы и Ярополка Вышеслав был колдуном. В народе его прозвали Вещим.
– А что говорит твой отец? – прищурилась Неждана.
– Он не любит вспоминать ни о ком из них. Он потерял всю семью, когда был чуть старше меня.
Вячко отвёл взгляд, задумавшись о Мечиславе. Брат был всегда близок ему, ближе, чем Ярополк. Когда умерла мать Вячко, именно Мечислав утешал его. Ярополк же с детства славился гордым нравом. Пусть он и любил младшего брата, только всё равно постоянно задирал. Мечислав, наоборот, отличался добродушием и миролюбием. Пожалуй, из троих братьев он был лучшим. Он бы смог бы повлиять на Ярополка.
Стоило Вячко вспомнить о старшем брате, как в нём закипел гнев. И в глаза сразу бросились два рослых молодых скренорца, хохотавших громче, чем колокола в златоборских храмах.
Неждана проследила за его взглядом, но ничего не сказала.
– Идём, я провожу тебя обратно, – буркнул Вячко.
Девушка неохотно поплелась следом. Неждане всё было любопытно в столице, но Вячко запретил ей покидать дом без него. Княжич изучал Неждану, слушал и размышлял, какую пользу она могла принести. А ведьма с болот вела себя скромно и тихо, пытаясь заслужить доверие. И оттого Вячко только больше подозревал её в недобрых намерениях.
Кувшин с вином чуть не выпал из рук, когда в дверь постучали. Вячко вначале хотел притвориться, что не услышал, но постучали ещё раз.
– Княжич, – послышался робкий голос холопа Богши.
– Вон.
В другой раз этого оказалось бы достаточно, холоп знал, что не стоило зря тревожить хозяина, но дверь распахнулась, и в проходе показалась Мирослава. Сестра сердито осмотрела полутёмную комнату, прошла величественно, плавно, присела на резное кресло, подложив под спину подушечку. Она не произнесла ни слова, но поджала губы с таким красноречивым презрением, что и слов не понадобилось.
Богша тихо прикрыл дверь, оставляя их наедине. Вячко, не глядя на сестру, налил себе ещё вина, отпил из кубка.
– Здесь гнусно пахнет, – заметила сестра.
Вячко молча прилёг на постель, утонув в подушках, и уставился в потолок.
– Вообще-то я не хотела приходить, но меня послал Ярополк.
– И что ему надо?
– Чтобы я вразумила тебя.
– В чём именно?
Мирослава вздохнула громко и вдруг поднялась, зашуршала подолом платья, подходя ближе. Она забрала из его рук кубок, тот легко выскользнул из ослабевших пальцев.
– Ты уже несколько дней беспробудно пьёшь.
– Только когда других дел нет, – язык лениво ворочался во рту.
– А всё из-за какой-то девки.
Боль отозвалась в груди едва слышно, но на глазах выступили слёзы, и Вячко уткнулся лицом в подушки.
– Я когда-то дружила с твоей Добравой, мы все дружили, – сказала Мирослава задумчиво. – Но после я выросла и поняла, что дворовые девки мне не ровня.
Впервые ему захотелось ударить сестру. Больно, наотмашь, чтобы сбить с надменного лица всю гордыню. Она была до отвращения похожа на свою мать. Вячко сгрёб меховую шкуру в кулак, лишь бы удержать руки на месте.
– Не только потому, что Добрава низшего происхождения и сословия, а потому, что такая дружба ничего не принесёт ни ей, ни мне, кроме боли. Она хорошая была. И собой недурна, – продолжала рассуждать Мирослава. – Но ты же понимаешь…
– Ты и меня не считаешь, – пробубнил Вячко в подушки.
– Что?
Он сел резко, уставился на сестру красными глазами. Огненные волосы растрепались, обрамляя опухшее лицо.
Мирослава отшатнулась прочь, чуть не расплескав вино на дорогое платье, расшитое жемчугом.
– Ты и меня ровней не считаешь, а то я не знаю, – прорычал Вячко. – Что там твоя матушка шипит про меня? Что я байстрюк? Холоп?
– Ты и вправду байстрюк, но не холоп же, – вырвалось у сестры, и она распахнула широко глаза в испуге, прикрыла рот тонкими пальцами в перстнях, будто надеясь поймать обронённые слова. – Прости, Вячко, мы же знаем все, что тебя признали… ты нам брат…
– Но не ровня, – процедил со злобой он. – Так что мне слушать твои утешения? Тебе что служанка умерла, что муха – всё одно, раз она не дворянской крови.
Мирослава замерла с кубком в руках. Вячко вырвал его и сделал большой глоток, подавился в спешке, закашлялся. Осторожно, точно приближаясь к разъярённому зверю, сестра подсела ближе, забрала кубок снова и отпила сама. Ухоженные белые руки её чуть дрожали.
– Теперь, когда нет Мечислава, – начала говорить она, но запнулась, будто испугавшись собственных мыслей.
Они замолчали. Мирослава выпила вино и долила из кувшина сама.
– Меня прислал не Ярополк, – вдруг призналась она.
Вячко повернул к ней голову, вглядываясь в круглое лицо с пухлыми алыми губами, в упрямые чёрные брови.
– Княгиня, – догадался он.
Мирослава закивала, и височные кольца зазвенели игриво.
– Она посчитала, что я умная и хитрая, а я… видишь, всё говорю слишком прямо.
– И что же она велела мне сказать?
– Матушка опасается, что ты посчитаешь, будто это она отравила лесную ведьму. Ярополк же рассказал тебе про яд в рахат-лукуме? Он подозревает матушку в покушении. Я знаю, что она хотела избавиться от ведьмы, но не успела ничего предпринять.
– И к чему мне это знать?
Свечи в комнате почти догорели, и длинные тени заплясали на стенах и на лице Мирославы. Сестра снова отпила в волнении.
– Матушка хотела, чтобы ты знал, что она никоим образом не виновна в смерти ни Горяя, ни Добравы.
Голова трещала, как переспелая репа. Вячко схватился руками за виски, словно опасаясь, что голова и вправду вот-вот лопнет.
– Зачем мне это знать?
– Лесную ведьму попытались отравить, поэтому она и убежала, поэтому и убила Добраву. Матушка считает, та хотела её остановить. Выходит, кто отравил рахат-лукум, тот и виноват отчасти в гибели Добравы. Матушка хочет, чтобы ты знал, что мстить ей нет нужды.
– Разве нет? – Из груди вырвались жалкие всхлипы, и в память ножами врезались слова Горыни. – А моя мать? Её разве убила не княгиня? И тоже ядом.
Мирослава отставила в сторону кубок, поднялась резко.
– Я сказала тебе всё, что знаю, – проговорила она. – Мне жаль Добраву, жаль видеть тебя таким, но она не была тебе женой и никогда бы не стала. Так что… ох, да ты и не слушаешь меня.
Сестра вдруг всплеснула руками и растеряла всякое терпение, вышла прочь из покоев, не добавив больше ни слова, а Вячко зачем-то попытался припомнить, когда в последний раз говорил с Мирославой и не было между ними неприязни, но ничего не пришло на ум.
Вино ударило в голову.
Во дворце было душно, тошно, и Вячко не мог больше в нём оставаться. Он вырвался из терема на улицу и по дороге вышел прочь из города. Он побрёл без всякой цели, ноги сами привели его ко двору, в котором жила семья Добравы. Он хорошо знал её старых родителей, знал младшего брата и двух сестёр, входивших теперь в тот возраст, когда в волосы заплетали ленту, показывая, что к девушке можно свататься.
Княжич остановился на дороге, посмотрел издалека на знакомое крыльцо. Случилось то, чего он опасался и чего желал: воспоминания нахлынули сильнее, и ясно предстало перед глазами, как по ночам он пробирался под окна к Добраве, зазывал её гулять.
Так происходило с самого детства. Они бегали подглядывать за русалками в полнолуние. Дрожа от страха, Вячко и Добрава пробирались огородами к берегу реки и наблюдали издалека, как белые девушки с очами чернее самых глубоких омутов выбирались из воды и водили хороводы. Русалки были прекрасны, они сияли в лунном свете, словно их кожу покрывали драгоценные каменья. С длинных волос свисали водоросли и кувшинки, платья были мокрыми, ветхими и порой не прикрывали стройные тела, а пели русалки слаще, чем соловьи весной. И танцевали, танцевали на берегу Звени.
Добрава и Вячко не решались показаться им на глаза, и только однажды на спор Вячко и вправду отважился выйти из укрытия – так сильно ему захотелось показаться смелым в глазах Добравы. Тогда Вячко было от силы лет десять. Он выскочил из зарослей на берег и прокричал что-то дерзкое, наглое и грубое, показывая русалкам «нос». Невесты водяного прервали свой танец.
– Он сияет ярче солнца, – молвила одна русалка. Голос её прозвенел как ручеёк.
– Иди к нам, мальчик, – позвала вторая, простирая белые руки. Она была так прекрасна, что у Вячко перехватило дыхание.
Девы засмеялись, а княжич обмер на месте. Русалки медленно пошли к нему, улыбаясь.
И тогда из кустов выпрыгнула Добрава, держа длинную корягу наперевес.
– Пошли прочь, щучьи вы дочери! – грозным детским голоском воскликнула она.
Русалки захохотали звонко, словно весенняя капель. И пожалуй, они утащили бы с собой обоих детей, но сердитый голос от реки остановил их: