Венцеслава молчала, ожидая, когда Стжежимир договорит.
– И ещё мудрые люди подсказали мне, что такое лекарство недавно привезли твоему жениху.
– Понимаю, – кивнула девушка. – Думаю, он не откажет своей невесте в подарке.
– Боюсь, княжна, твой жених пожелает оставить его себе. Фарадалы редко расстаются со своими секретами, и даже для Охотников Холодной Горы большая удача узнать их тайны. А времени у Милоша осталось совсем мало.
– Чего ты хочешь от меня, Стжежимир? – нетерпеливо перебила Венцеслава.
– Чтобы ты сохранила тайну моего ученика и помогла сохранить его жизнь. Он долгое время делал то же для тебя.
Светлые брови Венцеславы дрогнули.
– Хорошо, – неожиданно сухо сказала она. – Я понимаю тебя и обещаю сделать всё возможное.
Королевский целитель усмехнулся в усы.
Они скоро распрощались. Служанка Щенсна нарочито громко закрыла дверь за их спинами, и тогда Ежи не смог больше молчать:
– Господица Венцеслава выходит за Идульфа Снежного?!
– Ага, – целитель даже не посмотрел на него, быстро вышагивая по длинному коридору.
– За ландмейстера Охотников?
– Ты плохо слышишь? – рассердился Стжежимир. – Иначе чего переспрашиваешь?
– Неужели она – она – не смогла найти жениха лучше? Он же лойтурец. Чудовище! Его все боятся.
Вдруг Стжежимир остановился и схватил его за воротник. Ежи согнулся, замер от испуга, заглядывая в лицо господину.
– Держи язык за зубами, дурак, здесь каждое твоё слово слушают чьи-то уши. Для дочери советника Идульф мечта, а не жених. Он ландмейстер Охотников в Рдзении, он второй по власти после короля. Лучше него для Венцеславы может быть только сам король.
Или принц Карл.
Ежи оглянулся, точно за закрытыми дверями мог разглядеть ответ на немой вопрос.
Венцеслава могла выйти замуж за принца, но предпочла Идульфа Снежного, Охотника. Того, кто убивал духов и людей, если им не повезло родиться чародеями.
Глава 10
В Великом лесу Дара осталась совсем одна. И избушка лесной ведьмы, и поляна вокруг, и берег реки, и все лесные тропинки были безлюдны. Только звери и духи бродили по владениям лешего.
Дара не нашла свою мать, не нашла другой лесной ведьмы. Никого. Это ранило больнее, чем она ожидала. Так пронзительно, так глубоко, что всю ночь она металась в холодном поту. Тело ломило, кожа зудела от ран и ожогов. Ей снилось, как лес затягивал её, оплетал корнями, а земля заполняла рот, как на груди расцветали белые лесные цветы, как мох покрывал ноги, как всё тело срослось с лесом, а над головой кричал с пронзительной болью заколдованный сокол.
Наступил рассвет, но в землянке было почти так же темно, только лучик света проник через дыру в крыше. На потемневшем от времени столе сидела сова. Она встрепенулась, повела крыльями и взлетела вверх. Дара вздрогнула, от испуга прикрылась руками. Сова вылетела наружу, и в землянке стало совсем тихо.
Девушка присела, сипя от боли. Тело сводило от любого движения. Её кожа покрылась пузырями, они лопались, кровоточили. Обгорела одежда, свисала с плеч, оголяя красную от ожогов грудь. Дрожащей рукой Дара подтянула рубаху, пытаясь прикрыть нагое тело.
В голове было пусто, ни одной мысли. Ни страха, ни гнева, ни печали. Она чувствовала только боль и усталость. Дара слушала своё тело, каждый нарыв на коже, каждую рану. Согнувшись пополам, она обнимала себя руками, баюкала, погружаясь в забытьё.
По крыше кто-то прошёлся, царапая когтями прогнившие перекрытия. Сова ухнула гулко, нетерпеливо. Дара вскинула голову, прислушиваясь к звукам. Может, птицы облюбовали землянку и теперь были недовольны её вторжением?
В жилище лесной ведьмы царило запустение. Пыль лежала толстым слоем на лавках и столе, пахло сыростью. Крыша прогнулась под тяжестью лет так низко, что Дара почти задевала её макушкой. Но ни перьев, ни следов помёта заметно не было.
Сова сверху заухала громче, и Дара неловко поднялась, проковыляла до двери.
Рассвет затопил поляну медовым цветом. Он шептал в кронах деревьях, пел птичьей трелью и далёким журчанием реки. Зелень и золото сверкали так ярко, как это бывает только в начале лета, когда ночь коротка и слаба, а день ярок и долог.
На самом краю зелёной, покрытой мхом крыши сидела сова. Она крутила круглыми жёлтыми глазами, недовольно разглядывая Дару.
– Так ты за мной?
Птица взлетела, сделала круг и исчезла за верхушками древних елей. Дара долго смотрела в небо, и мысли улетали вслед за совой, позабылись на время боль и слабость.
Ветер подул, шумя в кронах деревьев. На другом конце поляны, прямо напротив двери в землянку между высоких елей пролегла тропа. Дара могла поклясться, что её не было прежде. В сумраке мелькнул огонёк, замерцал и снова погас. Вдруг вспыхнул ещё дальше, зазывая за собой. Лучи солнца переплелись и вдруг рассыпались точно мучная пыль. Дара прищурилась, ослепнув от их яркого света, как вдруг голос донёсся издалека:
– Ау!
Она вытянулась, как тетива, приготовилась бежать со всех ног, невзирая на истерзанное тело.
А голос позвал снова:
– Ау!
И что-то в душе отозвалось:
– Ау-у! – прокричала Дара.
Ярче мелькнул огонёк на тропе.
Трава под ногами стелилась мягким ковром, но Дара прикусывала губу до крови от каждого шага. Заглянула недоверчиво за деревья. Лесные тропы не бывают столь ровными и чистыми. Вдали снова ухнула сова, и Дара пошла за ней. Босыми ступнями она чувствовала, как земля отзывалась, как билась она горячо, точно сердце в груди. Она слышала, как переговаривались травы и деревья, краем глаза, за самой кромкой сознания замечала тени, что бродили в стороне. На тропу они не ступали. Тропа была для людей.
Что-то звало Дару, тянуло. Она слышала звон воды, её журчащее пение из самых глубин. Она слышала его всегда, но только однажды так же ярко. Тогда свет слепил, тогда огонь одновременно обжигал и согревал. Тогда он тоже был сильнее её разума.
Ноги утонули в горячем песке, и тут же ледяная вода обожгла ступни. Дара зашла глубже, ощущая, как озеро ласкало икры, бёдра, живот. Она зажмурилась, нырнула, и свет заполнил её всю, проник в самую глубину, согрел сердце и заставил кровь бежать быстрее. Он был как счастье на вкус, как солнце, лето и нежность.
Дара распахнула глаза. Над головой повисло яркое небо. Чистое, без единого облачка. Ушли боль и печаль, ушли сомнения. Она стала безмятежна, спокойна, счастлива. Прежде это казалось невозможным.
Голос пел ей, баюкал, как родная мать баюкает дитя в колыбели. У песни не было слов, только чувство волнительное, восхитительное, как сама жизнь.
Небо прочертила белая точка. Дара проследила за ней, и морок спал. Она перевернулась со спины, огляделась и поняла, что находилась посреди большого озера, но не смогла вспомнить, как оказалась там.
Сова полетела к берегу, снова указывая путь, и Дара поплыла за ней. Лес со всех сторон окружал озеро. Оно было таким большим, что стало страшно. Дара плавала хорошо, и руки у неё были крепкими, но никогда она не удалялась так далеко от берега. Её тело вдруг налилось невиданной силой, она гребла без всякого усилия. Она задыхалась не от усталости, а от изумления и пугающего осознания: леший лишил её разума как по щелчку пальцев.
Она сосредоточилась на движениях рук и постаралась грести быстрее. Ей не терпелось ступить на твёрдую землю, снова ощутить себя самой собой. Дара смотрела прямо, на берег и на сову, что летала над лесом. И вдруг что-то медью и золотом блеснуло среди пальцев. Она отдёрнула руку, чуть не ухнула вниз, на глубину, с трудом удержалась на плаву.
А солнечный змей в воде проплыл уже дальше, распадаясь на тысячу ярких песчинок. Золотая богиня, та, о которой рассказывал Тавруй, жила в озере.
Лес играл с Дарой, дурманил разум. Он заставил её забыться, заплыть на середину озера и только тогда отпустил. От волнения сбилось дыхание. В отчаянии она принялась искать пальцами ног дно, но находила только пустоту и водоросли, что норовили обвиться вокруг лодыжек. Наконец ступни коснулись мягкого дна. До берега Дара уже шла пешком. Она села у самой воды на горячем песке, вытянула перед собой ноги так, что озеро кусало пятки.
Раны и ожоги зажили. Тело налилось силой, а в груди разгоралось незнакомое жгучее чувство. Золотая богиня исцелила Дару. Но как же легко она помутила её разум.
Одежда лежала недалеко от берега, но Дара не могла вспомнить, когда успела раздеться. Рассеянно она провела рукой по голове, ощупывая короткие волосы. Жыж спалил её девичью гордость, забрал длинные косы. Но, верно, теперь некому было её за это осудить.
Дара обернулась назад. Если лес желал, чтобы она пришла, значит, у него должны были быть на то причины. Если он столкнул её с жыжем, а после залечил раны, то сделал это не просто так.
У неё были сотни вопросов, но ни одного ответа. Если бы хоть одна лесная ведьма оставалась в живых, она смогла бы обучить Дару чародейскому мастерству, она смогла бы объяснить, зачем призвал её лес и чего он ждал. Но Великий лес молчал.
Вдалеке закричала выпь. Вячко почувствовал, как волосы встали дыбом на руках.
Олоко продолжил чинить стрелы и больше не смотрел на него, прятал глаза то ли из стыда, то ли из страха.
– Кто она? – спросил Вячко.
Охотник молчал, ещё больше согнулся над оперением стрелы, пальцы его стали неловкими и никак не могли справиться с работой.
– Олоко, ответь, кто она?
Пелена спала с глаз. От одного слова всё переменилось. Вячко оглянулся на дом на высоких сваях. Никого не было видно.
– Она не увидит и не услышит нас. Расскажи мне всё, – он придвинулся ближе к Олоко, попытался заглянуть ему в глаза. – Что она сделала со мной?
Вячко не хотел оставаться на болотах. Он должен был найти рдзенского чародея, он должен был привести его к отцу. Но Создатель, зачем он задержался на седмицы, на месяцы? Что его удержало? Что лишило памяти, разума, воли?