Она не ждала, что волхв последует за ней, не ждала, что убережёт от опасности, но была безмерно за это благодарна.
Медведь осторожно спустился по крутому берегу вниз, и под его лапами клубами взмыл в воздух песок. Неторопливо зверь приблизился к воде, наклонил голову и принялся жадно пить. Кровь стекала с его морды, окрашивая реку. Дара наблюдала с восхищением и всё желала дотронуться рукой, чтобы потрогать мех.
– Ты спас мне жизнь, я перед тобой в долгу, – улыбнулась она и прикусила себе язык. Какая же она глупая! Хуже Веси! Сама признала за собой долг перед волхвом.
Зверь лукаво сверкнул бусинками глаз и подошёл ближе.
Дара ждала, что он обернётся человеком, но Дедушка оставался в зверином своём обличье, хотя явно желал что-то сказать. Уже придумал, какую плату потребовать?
– Чего ты хочешь? – угрюмо спросила Дара.
Морда зверя оказалась совсем близко, но нельзя было ничего по ней прочесть.
– Я не понимаю…
Медведь пробурчал что-то невнятное и перевёл взгляд на соседний берег.
– Там Рдзения, верно? – догадалась Дара. – Да, я помню: найти деревню Гняздец, расколдовать Милоша…
Оборотень не издал ни звука, развернулся и молча стал подниматься по склону.
С тревогой Дара смотрела ему вслед.
Сердцем она почувствовала, что однажды волхв потребует плату, и тем больше её напугало, что теперь он уходил, ничего не попросив. Значит, цена окажется немалой. Такой, какую она пока не в силах заплатить.
Медведь забрался наверх, и, когда Дара уже собралась идти дальше, вниз скатилось что-то крошечное и серое. Старое яйцо, из которого так и не вылупился по весне птенец.
Дара выронила яйцо из рук, вскинула голову наверх, надеясь увидеть Дедушку, но он вновь скрылся в лесу.
Только одному богу мог служить медведь-оборотень. Лесному.
Яйцо серело в песке. Дара попыталась разгадать загадку, понять, что желал сказать этим Дедушка, и все догадки, что рождались в голове, пугали одна больше другой. Но нельзя было думать об этом. Стоило поспешить.
Дара пошла вверх по течению. Ей снова повезло. За поворотом у самого берега стояла причаленная лодка, а в ней сидел мужичок с подбитым глазом. Дара предложила ему одно из своих колец и показала окровавленное лезвие скренорского ножа.
– Я заплачу тебе, но убью, если попробуешь обмануть, – предупредила она.
Мужичок опасливо прикрыл плащом какие-то свои пожитки, лежавшие на дне, и, сверкая беззубой улыбкой, пригласил в лодку.
– Прошу, господица, – произнёс он, шипя на рдзенский манер. – Прошу.
Каждая ночь походила на предыдущую. После заката они вдвоём выходили на улицу и шли по дороге к Совину, чтобы поутру Ежи запирал трепыхающегося сокола в клетке и нёс обратно в дом Воронов, а после спал до заката без памяти. С последними лучами солнца он ужинал и готовился к очередной ночи.
Напрасно было запирать Милоша в доме, ибо он увечил себя, пытаясь выбраться наружу. Что в соколином обличье, что в человеческом, всегда и всем своим существом он стремился туда, где был рождён. И как бы ни желал он остановиться, сделать этого не мог.
И потому каждый вечер Милош выходил из дома Воронов на краю Гняздеца и пускался в путь по дороге к Совину. Ежи всегда шёл с ним, они ели на ходу и говорили. Правду сказать, говорил больше Ежи, а Милош внимательно слушал и шаг за шагом становился всё больше похож на себя прежнего. Поначалу и вовсе нельзя было узнать в исхудавшем бледном человеке жизнерадостного Милоша. Не только тело, но и душу измучило проклятье.
Порой к ним присоединялась Веся. Ей было страшно ходить ночью по дороге, но ради Милоша она храбрилась и выдерживала весь путь до самого рассвета. Веся брала Милоша за руку и шла рядом, смотрела с нескрываемым восхищением и преданностью.
Ежи снова стал невидимкой. Даже теперь, когда друг его был лишь тенью самого себя, он затмевал Ежи в глазах Весняны. Словно червяк в яблоко, ревность вгрызалась в сердце Ежи, и он изо всех сил гнал подлое чувство прочь. Он многое готов был вынести ради Милоша, ради своего лучшего друга, почти брата. Их дружба была важнее всего… И всё же Веся на Ежи больше не смотрела.
Вороны не привыкли к чужакам, но вскоре смирились с их присутствием, да и соседство оказалось им на пользу. Стжежимир неплохо платил за постой своего ученика и его товарищей, Ежи носил воду и рубил дрова, а Веся вычистила грязную неухоженную хату. Никто из Воронов не выполнял домашней работы. Беззубая ведьма Здислава сиднем сидела у оконца и всё жаловалась на старческую свою немощь, а двое других постоянно отлучались из Гняздеца и по возвращении тоже не спешили навести порядок или приготовить обед. Вместо них хлопотала Веся. Она старалась изо всех сил, чтобы устроить всё удобным для Милоша способом: каждый день чистила его клетку, убиралась в доме, готовила обед и собирала ужин в дорогу.
Всегда ласково она приговаривала что-то соколу, когда остальные не слышали, и с каждым днём в Ежи всё больше росло отчаяние, потому что он видел, как менялся взгляд Милоша при появлении Веси, как беззлобно он улыбался, как внимательно слушал её весёлый щебет. А Веся перестала смущаться своего шрама и больше не прятала лицо за волосами. С Милошем она никогда не позволяла себе хмуриться, сияла словно крохотное солнце. И только Ежи замечал, как бессильно опускались её плечи, как склонялась голова, когда она уходила на холм у реки, чтобы помолиться Создателю.
Минуло лето, почти перевалила за середину осень, но жизнь в Гняздеце оставалась неизменной. Тёмные стены старой хаты окружили их словно острог, и никто не ведал, когда придёт тому конец. Ни Стжежимир, ни Вороны не придумали, как снять с Милоша проклятие, и потому они оставались вдали от Совина, где не бывало Охотников.
С наступлением холодов Веся сделалась печальной, всё реже она отправлялась с ними в путь по ночам.
– И что мы будем делать, когда наступит зима? – спросила она как-то шёпотом Ежи. – Замёрзнем ночью насмерть.
Он не знал, что ответить.
Стжежимир предлагал отвести Милоша к вольным детям, он надеялся, что те знали, как бороться с колдовством дочки мельника, но Ежи и Милош опасались встречаться с фарадалами. Даже в другом таборе могли прослышать о рдзенском чародее и ждать его появления, чтобы отомстить за сородичей.
Один раз Вороны отнесли сокола к древнему капищу, где проводили свои шабаши, но все обряды оборотней оказались напрасны, и Милош по-прежнему оставался птицей при свете дня, а ночью становился человеком и снова покидал Гняздец, чтобы всё равно не дойти до Совина.
– Мне кажется, я схожу с ума, – признался он одной осенней ночью, когда они остались вдвоём с Ежи. – Не могу больше, – он встал посреди дороги.
– Ты, наоборот, ведёшь себя куда более здраво, чем в первое время, – поспешил успокоить Ежи. – Говоришь хорошо и ходишь тоже совсем… по-человечьи.
Милош нахмурился, выпучив глаза, отчего всегда становился похож на сову. Отросшие волосы свисали на лоб и шею. Он редко теперь улыбался, ходил угрюмым и злым. Иногда, когда он позволял Весе держать себя за руку, Милош становился чуть мягче. Но с Ежи он не скрывал своих чувств.
– Каждый день одно и то же. Как заколдованный круг, – проговорил он, глядя себе под ноги и силясь разглядеть хоть что-то в темноте. – Я весь день сижу в этой дрянной клетке, меня крутит от боли, я слушаю брехню сукиных детей Воронов, а потом только и делаю, что иду по этой треклятой дороге. И если я хоть на мгновение останавливаюсь, меня выворачивает изнутри.
Он поднял руку, коснулся лица. Из носа его пошла кровь.
– Видишь?
Ежи с беспокойством слушал, не зная, чем помочь.
– Ещё немного, и я…
Милош не договорил, но Ежи догадался, что осталось невысказанным.
– Не смей. Только попробуй.
– А то что? – усмехнулся Милош, становясь чуть похожим на себя прежнего. – Убьёшь меня?
Он втянул воздух носом и вытер рукавом окровавленный подбородок.
Они почти не говорили о той, кто разрушила их жизни. Даже Веся не упоминала её имени, догадывалась, как пагубно то могло отразиться на Милоше.
Когда первый месяц осени приближался к концу, Ежи стал всё с большим отчаянием дожидаться заката, не желая выходить на улицу. Но Милош обращался человеком, и не оставалось другого выбора, кроме как пойти по дороге к Совину.
В один из вечеров Милош выглядел особенно изнурённым. Он не сразу нашёл в себе силы, чтобы подняться с лавки, пусть проклятие и гнало его вперёд, в столицу.
Ежи присел рядом, заглянул в лицо друга.
– Не спал весь день, – пробормотал Милош. – Бабка болтает без умолку, сама с собой о чём-то треплется. Я точно лишусь здесь рассудка, – он запустил пальцы в волосы, обхватил голову обеими руками. – Поставь мою клетку подальше. Я так больше не могу.
Его длинные худые руки казались такими изломленными, напряжёнными, словно готовыми нанести удар то ли невидимому противнику, то ли самому Милошу.
Веся подошла к ним, протянула каждому по узелку.
– Я положила вам лука. Милош, я знаю, ты не любишь его, но нужно обязательно съесть. Ночи холодные, ты можешь заболеть. А лук полезный. И выпей отвар перед дорогой. Он тёплый, согреешься, – нежная улыбка озарила её личико, в темноте был почти не заметен шрам на щеке.
– Спасибо. Ничего не обещаю, но постараюсь.
– Ну уж нет, ты постарайся, пожалуйста! – возмутилась Веся. – Лук надо есть, особенно осенью. Кстати, Ежи тебе ещё не сказал? Горица прислала весточку через Стжежимира: представляешь, та госпожа, которая помогла тебя излечить, наконец-то вышла замуж за Охотника. Праздник был на весь город, танцевали везде, пели. Эх, жалко, что нам не удалось посмотреть…
Она разочарованно вздохнула, а Милош застыл истуканом, вцепившись пальцами в узелок с едой.
– Господица?
– В Совине её зовут Лебёдушкой.
Ежи покосился недовольно на Весю. Он хотел намекнуть, чтобы она не болтала о Венцеславе при Милоше, но не знал, как это объяснить.