— Проклятые кровососы! — стенал Нестор. — Они надругались над самым святым, что есть на свете: над семейным гнездовьем! Мы, грифоны, откладываем яйца раз в сто лет и бережем их, как зеницу ока! О боги, боги, за что мои старые глаза должны видеть все это?
— Ты слишком много говоришь для искренне потрясенного. — сурово сказал Элак.
— Что ты понимаешь в трагедии? — возмутился Нестор. — Я только начал взывать к богам. — Сейчас будет Зевс, потом Артемида, а когда я дойду до Геры…
— Смотрите, одно яйцо цело, — Пан наклонился и, разрыв ветки, осколки, труху и перья, поднял увесистый белый шар, покрытый подозрительными крапинками. — Правда оно какое-то странное. Пятнистое.
— Тухлое, ты хочешь сказать. — взвыл Нестор. — Отдай, козел. Мы должны погрести последнее дитя вместе с родителями и воздвигнуть склеп…
— Боюсь, что для склепа у нас маловато времени. — вмешалась Бреселида. — А что касается яйца… Да что вы его тянете друг у друга?
— Я не тяну!
— Я не тяну! — хором сказали Элак и Нестор и одновременно разжали руки.
Шар со стуком упал на пол. По его стенкам побежала паутина трещин, потом изнутри яйца кто-то несмело долбанул скорлупу, и ее кусочки, склеенные белесой внутренней пленкой, посыпались на землю.
— Он живой. — снова в один голос выдохнули Пан и грифон.
— Убери руки, старый летучий плакальщик. — лесной бог осторожно опустил ладони в скорлупу и принял новорожденного грифоньего сироту.
— Нет, это ты убери руки, волосатое чудовище! — Нестор оттолкнул юношу. — Истинный грифон, появляясь на свет, должен сразу попасть в просвещенные лапы сородича! Фу, какой он дохлый и синий. — через минуту добавил хронист, брезгливо разглядывая совершенно лысое существо с клювом и неправдоподобно хилыми крылышками. — Что-то в нем не то. Вы не находите? — Нестор обвел собравшихся вопросительным взглядом.
Меотянки растерянно молчали.
— Он рыжий. — сообщил Элак. — Только и всего.
Теперь многие разглядели на белесом теле младенца россыпь мелких оранжевых крапинок.
— И какой же, с позволения сказать, он будет, когда вырастет? — осторожно спросил Нестор, держа птенца за одну лапу и с сомнением поворачивая из стороны в сторону. — Настоящие грифоны черные с золотом.
— А этот будет рыжий. — невозмутимо заявил Элак.
— Альбинос-с. — прошипел хронист. — И надо же было, чтоб из всей кладки порядочных родителей уцелел именно этот уродец!
— Ты же искал ученика. — вмешалась Бреселида. — Ну и бери, что боги посылают!
Элак снова отобрал птенца у философа и нянчил его на руках.
— Ему надо дать имя, — сказал Пан. — К тому же он сирота и следует подумать, чем его кормить. Что едят маленькие грифонята? Молоко? Червяков?
— Червяков! — так и подскочил Нестор. — Печень врагов! — хронист сделал страшные глаза.
Как огромная летучая мышь, он устремился к выходу из пещеры, набросился на труп первого попавшегося разбойника, когтями разорвал ему бок и извлек на свет дымящуюся окровавленную печень.
— Подожди, — Гикая склонилась над телом рядом с Нестором. — Он еще маленький и не может глотать такие большие куски. — она достала меч и, отрезав немного печени, протянула птенцу на кончике.
Тот с невероятной для новорожденного прожорливостью проглотил подношение и жадно защелкал клювом. Гикая отрезала еще.
— Ты настоящая нянька. — усмехнулась Бреселида. — Будешь присматривать за птенцом в дороге. На Нестора надежда плохая: вечно ворон клювом ловит.
— Философ не обязан менять пеленки. — с достоинством заявил грифон. — Кстати, об имени…
— Как на счет Диониса? — поинтересовался Элак. — Малыш родился в лесу.
— Вот еще! — фыркнул Нестор. — Каждый грифон — воплощение разума. Ваши пьяные скачки не для него.
— Тогда Гектор. — предложила Радка. — Давая такое имя, мы желаем ему расти здоровым и ловким…
— И в один прекрасный день повстречать более здорового и ловкого! — перебил Нестор, — Как говорил Конфуций…
Птенец издал гортанный крик и вытянул шею.
— Что? Что? — всполошились все вокруг.
— Он обделался!
— Я говорю, Конфуций…
Птенец снова заверещал.
— Все ясно, — заключила Бреселида. — Он откликается на прозвище Конфуций. — Дурацкая, конечно, кличка, особенно для придворного хрониста.
— Зато замечательное имя для философа. — Твердо заявил Нестор. — Оно напоминает мне родину: мудрость Срединной империи, Запретный город, запах туши на непросохшем шелке… — грифон закатил глаза.
— Ладно, дайте мне это Кон… фи. фуц суда. — потребовала Гикая. — совсем затискали ребенка.
Она завернула маленького грифона в плащ, и отря Бреселиды двинулся в обратный путь к Цемессу.
Тетя Амага разливала по киликам молодое вино, то и дело стряхивая пальцем розовую пену с краев чаш. После разгрома банды горных разбойников меотянки с середины дня засели в трактире, чтоб на славу отметить свою победу. Хозяйка почему-то приписывала себе честь завлечения сотни Бреселиды в Цемесс и старалась во всю.
— Девочки, вам еще вина?
— Вина, рыбы и мальчиков!
— Элак, да не щиплись ты! Коленки болят!
— Бера, из килика не лакают! Пей через край.
— Гикая, а тебе не пора к младенцу?
— С ним Нестор посидит. Этот птенец уделал мне всю тунику, пока я несла его с горы!
— Радка, где Бреселида? Мы пьем за нее второй час!
— За лучшую сотницу Меотиды!
— Ура!
Стук сдвинутой разом глиняной посуды заглушил хмельные голоса.
На пороге, переводя дыхание, стояла Бреселида. Она задержалась, из вежливости выслушивая разглагольствования Нестора о воспитании детей. Глядя на раскрасневшихся и веселых подруг, сотница позавидовала им: хорошо вот так беззаботно пить, зная, что обо всем за тебя позаботятся другие.
Сама она расслаблялась редко и чаща всего случайно. Даже когда у костра в степи шла задушевная пьянка, Бреселида не позволяла себе больше трех неразбавленных чаш, а потом до отвращения трезвыми глазами следила за всем происходящим вокруг.
Из зала сотнице уже махали руками. Радка подняла ладонь, чтоб в клубах кухонного дыма Бреселида легче смогла найти своих. Трактир был забит до отказа. В нем пировали не только меотянки, но и кочевницы всех мастей. Трое рабов Амаги еле успевали крутиться между длинными гладко обструганными столами, разнося миски с яйцами, сыром, копченой и жареной рыбой, горы лепешек, зелень и моченые оливки.
Прямо напротив входа за широким столом сидели синдийки в цветастых платках, накрученных на головы. Они походили на больших шумных птиц у корыта с просом. Их крики покрывали остальной шум в трактире. Бреселиде не понравилось, что стол ее всадниц стоит так близко к столу синдиек. Обе стороны не отличались дружелюбием. Ей показалось, что Радка через чур напряженно вслушивается в болтовню соседок.
— И тогда я всадила кентавру копье в бок и пригвоздила его к дереву! — хвасталась одна из кочевниц. — Он умер в мучениях.
— Сука! — вдруг заорала Радка и, опрокидывая чашки, полезла через стол. — Кентавры — мирные существа! Все это знают!
— Что ты сказала? — Над синдийским столом, пошатываясь, воздвиглась рослая фигура. Плоское лицо кочевницы лоснилось от пота.
— Я сказала, что ты: мерзкая тварь, раз охотилась на кентавров! — отчеканила Радка. — И ты поплатишься за убийство! Кентавры учили меня ездить верхом…
— Может они и еще кое-чему тебя учили?! — подняла ее на смех синдийка. — Наш-то был блудлив, как ишак! Перед смертью мы заставили его взять кобылу. А потом сняли с него шкуру и сделали накидку на телегу. Иди посмотри!
Радка с воем кинулась на обидчицу.
— Ой! Как страшно! — хохотала кочевница. — Это на кого ж ты руку подняла? Недомерок! На Псамату? На первую поединщицу?
Удар в челюсть заставил ее прикусить язык. Синдийка заревела и с силой отшвырнула от себя Радку. «Амазонка» едва доходила противнице до локтя и была раза в три тоньше. Псамата могла переломить ей хребет простым шлепком по спине.
— Ты служишь меотийцам! — издевалась кочевница. — Где тебе тягаться с вольными синдами? Царская приживалка!
Этого Радка снести уже не могла.
— Может выйдем на улицу? — всадница отстегнула меч.
— Да я тебя здесь прирежу! Как свинью! — грузная синдийка, готовая раздавить задом боевого слона, двинулась на нее.
Не желая оставлять подругу в беде, «амазонки» повскакали с мест и вытащили оружие. Им на встречу из-за стола дружной стеной поднялись синдийки.
— Сидеть! — резко гаркнула Бреселида. — Они сами разберутся!
Ее всадницы, приученные к повиновению, послушались. Синдийки тоже нехотя отвалили к стене, оставив Радку и Псамату один на один.
Кочевница была уже пьяна и плохо контролировала свои движения. Вставая она своротила скамью. Потом угловой стол. Ругань и грохот разбитой посуды заглушали ее хриплое дыхание.
— Здесь! — рявкнула Псамата, показывая на пустое место перед стойкой. Дальше ее просто ноги не несли.
Выхватив акинак, она замахнулась на Радку. Та с визгом бросилась вперед, выставив перед собой короткий меч. Кочевница инстинктивно отшатнулась, наступила на раздавленное яйцо, и потеряв равновесие, всей грудой осела на Радку.
«Амазонка», придавленная к полу, орала благим матом. Ей казалось, что на нее рухнул боевой конь. Она побелела от удушья. Псамата же, наоборот, покраснела, как от натуги, и вдруг у нее горлом хлынула кровь. Всадница, все еще не в силах понять, что произошло, с ужасом смотрела, как пузырится алая пена на покрытой черными усиками верхней губе противницы.
Синдийки разом загалдели и ринулись поднимать Псамату. Меотянки подхватили полупридушенную Радку. При виде окровавленного меча в руках подруги Бреселиду точно ударило молнией.
— Все видели, что Псамата начала поединок? — крикнула она.
Кочевницы враждебно таращились на нее из-под лобья.
— Это важно. — второй раз окликнула их сотница. — Между царицей Тиргитао и вашими почтенными родами договор. Убийство может его разорвать. Хотите войны?