Особого выбора Мультек не имел. Лишь одно государство было настолько мощным, что могло не просто на равных соперничать с Русью, но и одолеть ее. Во всяком случае, он, Мультек, не слыхал, чтобы эта держава хоть раз проигрывала, кто бы ни был ее врагом. Отдельные битвы — да, это случалось, но войну в целом — никогда.
Словом, не прошло и полугода, как эмир послал первого тайного посла к великому каану Угедею, затем второго, третьего… Наконец Бату, два года назад прибывший из далеких земель бывшей империи Цзинь, прислал с надежным арабским купцом ответную тайную грамотку. В ней говорилось о том, что правитель улуса, которому его великий дед подарил земли всех этих стран, включая Волжскую Булга-рию и Русь, готов милостиво склонить свое ухо к просьбам Мультека.
Более того, хан Бату готов выслать свои тумены, дабы скинуть непокорного Абдуллу, а заодно и Константина, которые забыли, что даже дышат лишь потому, что это дозволяет им его дядя — великий ка-ан Угедей. Но он, Бату, мириться с этим не желает. Однако и Мультек должен быть готов оказать ответную помощь. Разумеется, хан справится со своими врагами и без него, потому что никто и никогда не сможет устоять перед неустрашимыми монгольскими туменами, но в этом случае эмир не должен ни на что рассчитывать.
Переписка длилась вплоть до злополучной битвы близ Оренбурга, после чего очередной вестник на словах передал Мультеку краткое повеление Бату: «Я уже иду. Делай то, что обещал».
И Мультек начал делать. Сперва он уговорил брата Абдуллу остаться в Биляре, ссылаясь на то, что если тот покинет столицу, то в городе незамедлительно начнется паника.
— Но кто поведет наших воинов, если не я? — растерялся хан.
— А если Бату окажется хитрее и сумеет перехватить их на полпути к Сувару? — коварно осведомился Мультек. — Это же верная смерть. И на кого останется вся страна? Или ты предпочитаешь доверить двух сыновей мне, своему брату? — И проницательно посмотрел на Абдуллу, заранее зная, что тот ответит.
Угадать и впрямь было не трудно. Хан, да простит ему аллах такие греховные мысли, скорее согласился бы доверить сыновей иблису, чем своему единокровному брату Мультеку.
— Хорошо, полки поведешь ты, — кивнул Аб-дулла.
— Я сделаю все, чтобы задуманное осуществилось и победа была одержана, — торжественно поклялся Мультек, но Абдулла даже не понял, насколько двусмысленно прозвучали слова брата.
В полной мере хан осознал это, лишь когда до него дошла горестная весть о том, что Мультек намеренно подвел войско вплотную к туменам Бату и потребовал от воинов, чтобы они принесли присягу ему, Мультеку, который обещает защитить и их, и страну от монгольского разорения. Часть недовольных была быстро перебита, а остальные, видя плотное кольцо окружения, готовое вот-вот раздавить их, выбрали жизнь, хотя вместе с нею им пришлось принять еще и предательство.
Первая встреча с Бату не обрадовала булгарина. Хан вел себя с Мультеком надменно, как с обычным данником. Зато он привел с собой огромное войско, самодовольно похваставшись, что это лишь половина его воинов, а остальных Гуюк, Кулькан, Менгу и прочие чингизиды увели прямо на Рязань. — Но для твоего брата вполне хватит и моей половины, — усмехнулся Бату.
Увидев, сколь велика даже эта половина, эмир Волжской Булгарии понял, что не ошибся и сделал правильный выбор — такой силе противопоставить навряд что возможно.
Первое, что потребовал монгольский хан от Мультека, так это то, что Сувар должен дать дань и открыть ворота. На последнем Бату не настаивал бы, но Сувар имел на стенах пушки, а что такое «огненный бой» в умелых руках, Бату успел понять еще летом, когда русские полки, присланные на учебу к берегам Яика, устроили небольшую пристрелку.
— Грохоту много, и если человек труслив душой, то напугать его это может. Но испуг быстро проходит, а если у воина храброе сердце, то его не будет вовсе. Тогда зачем все это? — снисходительно усмехнулся Бату, уже сталкивавшийся с подобным в ходе войны с чжурчженями[56].
Те тоже бестолково суетились возле своих деревянных колод, туго стянутых веревками, что-то там поджигали внутри, после чего стволы иногда разрывались, а иногда оттуда вылетали мелкие камни и прочая дребедень, которую туда закладывали.
Летели они недалеко, да и причиняли в основном легкие ссадины и царапины. Лишь в очень редких случаях, ну, скажем, когда камень попадал в висок, следовала смерть человека. Бату впервые повстречался с ними при взятии одной из столиц империи Цзинь, то ли Кайфына, то ли Цайджоу, и вначале пришел в восхищение.
Однако оно быстро развеялось. Для этого хану хватило всего одной короткой беседы с даругачи[57] камнеметчиков Аньмухаем, который имел золотую пайцзу с головой тигра[58] от самого Чингисхана. Со-трясатель вселенной не раз советовался с ним, какие камнеметы лучше применить при взятии того или иного города.
— Они подобны глупому зверю, который, рассвирепев, может убить как своих, так и чужих, — презрительно отозвался об этих китайских колодах Ань-мухай. — Куда лучше огненные стрелы[59], которые ты запускаешь своей рукой и можешь поджечь ими дома в любом городе.
Его поддержал и Сили Цяньбу, пояснивший, что те же огневые кувшины[60] приносят гораздо больше пользы, а закинуть их в город может любой камнемет.
— А если надо пробить стену или взломать городские ворота, то тут тоже лучше хуйхуйпао[61] ничего не найти. Он мечет камни недалеко, но зато очень тяжелые, в пятьдесят — шестьдесят и более дин[62], а что может это ничтожество?
Бату вопросительно посмотрел на Аньмухая. Си-ли Цяньбу происходил из змеиного племени тангу-тов. Он добровольно перешел на службу к его деду, но юный хан тангутов не жаловал и, как следствие, не больно-то им доверял. Аньмухай же был чистокровным монголом из рода баргутов, и его словам можно верить, к тому же он даругачи всех камнеметчиков, а значит, стоит выше Сили Цяньбу. Но Аньмухай подтвердил истинность слов тангута, и Бату их запомнил.
Поэтому он сперва и отнесся к русским пушкам так насмешливо, сочтя всю эту пристрелку лишь жалкой попыткой произвести на него впечатление, но Святозар искренне обиделся и предложил Бату проверить орудия в деле:
— Поставь в то место овечью отару, если тебе ее не жалко.
Хан пожал плечами, но на следующий день через русского князя приобрел у местного племени — не везти же скотину через Яик — два десятка овец. Сразу после первого выстрела Бату смог убедиться в том, что картечь сделала свое дело, повалив больше половины отары.
«А если бы на том месте были кони, а на них — мои люди? — подумал хан. — И ведь с одного-единственного раза. Бр-р-р», — и передернулся.
Было с чего.
С таким грозным оружием каан Руси Константин и его люди и впрямь могли держать голову высоко и никого не бояться. До поры до времени.
Он тут же отправил гонца к Угедею с просьбой прислать ему вместе с обещанными туменами еще и мастеров камнеметного дела, которые, как пообещал хан, смогут не только помочь, но и сами кое-чему научатся.
Великий каан не поскупился, выслав ему Сили Цяньбу, Сюэ Талахая и многих других знатоков этого дела. Правда, Аньмухай не прибыл, но зато прислал вместо себя сына Тэмутара, которого Бату, не долго думая, назначил даругачи надо всеми остальными.
Они-то и должны были после взятия Оренбурга как следует разобраться в устройстве пушек и решить, как их дальше использовать. К сожалению, после одержанной победы в живых не осталось ни одного русского пушкаря.
Когда последовал стремительный удар в спину русского войска, то две сотни воинов, которые предназначались для защиты пушкарей, несмотря на внезапность, сумели на какие-то секунды сдержать натиск врага. Этих коротких секунд воеводе Богораду, началующему над всеми пушкарями, хватило на то, чтобы подбежать к запасам огненного зелья и ткнуть в него горящей головней, выхваченной из костра.
Его не смутило, что почти все пушкари находились поблизости от саней с припасами, а некоторые, чтобы лучше разглядеть творящееся впереди, даже забрались на них. К тому же у него имелся строгий приказ государя, который и без того мог быть выполнен лишь наполовину — пушки все равно попали к монголам. Но уж вторую половину Богумир выполнил — попасть-то они попали, но без огненного зелья и без единого умельца, способного на первых порах разъяснить мастерам-камнеметчикам, как с ними обращаться.
Про Оренбург же Бату и не давал никакой особой команды относительно пушкарей — кто ж знал, что их не удастся заполучить в том войске. Получалось, что надо разбираться самостоятельно, а это гораздо дольше.
Бату на всякий случай повелел опросить урусов, уцелевших после резни, учиненной в крепости. Повелел, даже не надеясь на что-то хорошее, но тут судьба преподнесла ему подарок. Знающий человек и впрямь нашелся. Назвавший себя Гайраном в обмен на жизнь и мешок золотых монет пообещал научить монголов «огненному бою».
О том, что случилось дальше, хан не хотел даже вспоминать. Страшное зрелище предстало перед глазами Бату, когда он, услышав чудовищный грохот, самолично поднялся на стену. Какую именно каверзу сотворил пушкарь, было неясно, а узнать не у кого — Гайран погиб вместе со всеми китайцами, чжурчженями и прочими знатоками камнеметного дела. Не нашли даже его тела. Да и немудрено. Он находился ближе всех к злополучному орудию, а потому ему и досталось побольше остальных. Впрочем, это было слабое утешение, поскольку прочим тоже перепало изрядно.
Кислый запах огненного зелья витал в морозном воздухе, смешиваясь с тошнотворной вонью человеческой крови и вырванных внутренностей. Не уцелело ни одного человека из числа тех, кто находился рядом с пушкарем, включая Тэмутара, который руководил всеми.