— Думал, что не повидаю родимый дом, — сознался Прок.
Вячеслав налил до краев внушительный серебряный кубок и протянул его ратнику:
— А это тебе от меня, Прок. Пей, раз заслужил, — после чего, выглянув в дверь, велел страже проводить притомившегося воина и разместить его на ночлег.
— Он тебе еще кое-чего не рассказал, — вздохнул Константин, когда воевода вернулся обратно. — Николая, внука моего, в плен взяли, а Святозар на сторону монголов перешел.
Вячеслав от такой новости вытаращил глаза и брякнулся на лавку. Он что-то хотел сказать, но, открыв рот, тут же закрыл его.
Константин сам прервал тягостную затянувшуюся тишину.
— Может, Прок чего не понял? — осторожно произнес он. — Но пока что вот так.
— Да Святозар — классный парень. Не мог он предать! Никак не мог! — горячо поддержал друга воевода.
И тут же в дверь ввалился еще один гонец. Его пытались утянуть обратно ратники, стоявшие на охране входа, но вломившийся дядя был огромного роста и с такими необъятными плечами, что даже не обращал внимания на их жалкие потуги. Упрямо мотая головой, он упорно втискивался в избу.
Глава 14Беда одна не ходит
Примерно должно покарать
Виновного, дабы, явивши
Пример суровой самой кары,
Предупредить в других желанье
Мятежною крамолой встать.
— Беда, государь, — бросил он отрывисто. — Яик пал.
Хорошо, что позади Константина стояла лавка, на которую он тут же и брякнулся рядом со своим другом.
— Час от часу не легче, — вздохнул Вячеслав и набросился на воинов, державших гонца: — Да отпустите вы его! Неужто не видно, что свой, что скакал без отдыха, торопился!
Несколько обиженные часовые, раздосадованно ворча что-то вполголоса, отступили от детины и удалились.
— Давай-ка все по порядку, — обратился Константин к ратнику. — Присядь поудобнее, а потом излагай, — он махнул рукой в сторону пустой лавки, стоящей напротив.
Странное дело, но эта новость о падении Яика вовсе не добила его, даже наоборот. Утренняя апатия куда-то улетучилась, уступив место холодной рассудительности и невозмутимости. Ему даже показалось, что, появись тут еще один гонец и сообщи вовсе уж невероятное, типа того, что пала Рязань, он и тогда не утратит спокойствия, во всяком случае внешнего.
Верно в народе говорят — слезами горю не поможешь. Ох как верно. Помочь можно только размышлениями, расчетом, составленным на их основе, и действиями, исходящими из него. Причем расчет, от которого зависят действия, на сей раз должен быть безошибочным, потому что права на промах он уже не имеет. Оно было у него когда-то, давным-давно, но теперь осталось далеко-далеко отсюда, под Оренбургом, где-то там, в заснеженной степи.
— Вначале дай ему воды испить, — толкнул он в бок Вячеслава, заметив, как гонец жадно облизывает пересохшие губы, покрытые кровоточащими трещинами.
Хотя и лицо детины тоже было не лучше. Обветренные, кое-где белые — скакал, не замечая обморожения, — щеки с шелушащейся кожей, усталые воспаленные глаза, усеянные тоненькими красноватыми ниточками, — все это говорило о том, что скачка длилась не час-два, а много-много суток.
Пил детина жадно и долго, проливая воду на свою окладистую бороду, пока вместительный, не меньше чем литра на два, жбан, который ему подал Вячеслав, не опустел окончательно.
Перевернув опустевшую посудину вверх дном и убедившись, что в нем нет больше ни капли, гонец со вздохом сожаления поставил его близ себя и только после этого произнес:
— Благодарствую, государь. Я ведь…
— Остальное потом, — быстро перебил его Константин. — Теперь сказывай обо всем, что случилось. Но по порядку, чтоб я не переспрашивал.
Картина, которую обрисовал десятник крепости Яика Живич, была следующей. Оказывается, Святозар еще задолго до злополучной битвы, едва приняв решение помочь Бату, благоразумно рассудил, что глубокий охват могут с равным успехом сделать как его друг, так и братья хана. Они тоже чингизиды, а неожиданный удар в спину — безотказное, а потому самое любимое оружие их деда.
Словом, князь решил подстраховаться и послал гонцов в соседние Орск и Яик с повелением каждый день высылать в степь, в сторону Оренбурга полусотню для дальней — в полтораста верст — разведки. Дневной переход — полсотни верст, следовательно, на следующее утро за этой полусотней должна выходить другая. Бдеть в оба, а если что, не вступая в бой, немедленно упредить оренбуржцев, ну и своих тоже. И дежурить, пока он не пришлет гонца с отменой.
— Мы из последних были, — рассказывал Живич. — Обратно возвращались кружным путем. Там недалече стойбище, а у полусотника, вишь, зазноба в нем живет. Крюк не столь и велик, к тому ж в детинец засветло все равно не поспевали, а лишний раз ночевать в степи — радость невелика. Ты уж прости, государь, — повинился он.
— Бог простит, — отрывисто произнес Константин и поторопил: — Дальше, дальше говори.
— А дальше как во сне, — вздохнул помрачневший рассказчик. — Ту полусотню, что нам должна была встретиться, мы верстах в двадцати от Орска нашли. Коней, коих не убили, нехристи с собой взяли, а тела прямо близ вражка[99] лежали. На иных и места живого не сыскать. Видать, уже над покойниками чьи-то злые души потешились. Хотели мы было к Оренбургу скакать, чтоб упредить, как князь велел, ан глядь — путь-то вражий к нам ведет! Прямиком к Яику. След не сворачивает, не таится. Открыто они ехали, не боясь. Мы за ними.
— Сколько их было? — не удержался от вопроса Вячеслав.
— Нагнать-то мы не успели, а потом не до того, но ежели по следам судить, то чуть ли не два полка выходит.
— Два полка — это две тысячи, — сделал вывод Константин и нахмурился. — В крепости должно было оставаться не меньше четырех, пускай трех сотен. Как же случилось, что они ее взяли?
Живич нагнул голову, мрачно посопел и, не отрывая взгляда от пола, буркнул:
— Повели, государь, чтоб воевода из избы вышел. Тайное хочу поведать.
Константин с Вячеславом удивленно переглянулись. Успокоительно хлопнув друга по руке, мол, ерунда, потом сам мне расскажешь, воевода привстал со своего места, но был решительно остановлен.
— У меня от него секретов нет, — твердо произнес Константин.
— Не пожалеть бы, — зловеще пообещал Живич, намекнув: — О князе Святозаре Константиновиче слово хочу молвить.
Услышав это, Вячеслав сделал еще одну попытку встать, но рука царя вновь притормозила его движение.
— Говори при нем, — каким-то холодным, безжизненным тоном повелел Константин.
— Мы сбоку подъезжали к воротам. Те уже нараспашку были. Внутри крики, визги, ор до небес. Не иначе как бой. Въехали вовнутрь, и точно. Только не бой это был — резня.
— Дальше что? — нетерпеливо подхлестнул Константин.
— Ежели бы не полусотник наш, то я бы тут не сидел, — вздохнул Живич. — Он первым опомнился. Ко мне поворачивается и говорит: «Бери свой десяток и немедля скачи к Константину Володимерови-чу». А лик у самого белый, будто снегом кто облепил. Я спрашиваю: «А не спутал ты, Скорода? Не к Святозару Константиновичу?» А он мне: «Неужто сам не видишь? Протри зенки-то! Вон он, на коне сидит». Я глянул, и впрямь… князь. Довольный такой.
— Связанный? — уточнил Константин.
— Связанный так не веселился бы, — зло заметил Живич.
— Что?! — в один голос вскричали оба.
— А то! — огрызнулся десятник и тут же с упреком заметил: — Говорил же я тебе, государь, удали воеводу. Для того меня Скорода и послал, чтоб упредить тебя об израде.
— А он сам-то чего не поехал? — осведомился Вячеслав, то и дело сочувственно поглядывая на друга.
— Так в воротах остался вместях с остальными. Не ведаю, сколь долго он в них держался, но не менее часа, потому как погоню мы не видели. Ежели поганые ее и выслали, то припозднились. А к вечеру метель поднялась. Тут уж ищи — не ищи, все едино след бы утеряли.
— Еще чего есть сказать? — безжизненно спросил Константин, еле шевеля губами.
— Есть и еще кой-что, — кивнул Живич. — Бату в твою сторону идет, и хорошим ходом.
— А это ты откуда узнал? — насторожился воевода.
— Мы с его передовым дозором чуть не столкнулись лоб в лоб. Тут я не удержался и повелел приотстать. Думал, до ночи выжду, а там… Уж больно хотелось хоть малость за Яик отплатить, — повинился десятник. — А пока мы по их следам шли, они на стойбище кирьятов[100] налетели. Понятное дело, вырезали всех, а потом пировать сели, ну и перепились изрядно, даже сторожа уснула. Словом, подсобил Господь. Вот мы малость и поразмялись, сердце потешили. Их там немного было — трех десятков не наберется. А четверых удалось живыми взять. Помяли немного, а так целехоньки. Мы до ближайшего лесочка доскакали, там костерок развели, да и поговорили… по душам. Трое из рядовичей. И рады бы сказать, да нечего. А четвертый полусотником оказался. Вот он и поведал нам о хане Бату. Говорил, что тот воев своих поделил надвое. Одним повелел прямиком к Волге следовать, а уж оттуда вверх, через Дикое поле, на рязанские земли. Их малость помене. То ли четыре, то ли пять туменов туда ушло.
— А кто их ведет — он не говорил? — спросил Константин, начиная постепенно приходить в себя.
— Говорил и это, — кивнул Живич. — Напужался нехристь, когда мои ребятки на тех троих показали, что его ждет. Ты уж не серчай, княже, но тут я по памяти не скажу. Басурмане они, и кличут их, прости господи, так, что аж по пять разов переспрашивали.
— Может, хоть одно имечко запомнил? — уточнил Константин.
— Неа, — твердо ответил Живич. — У меня сызмальства память на имена дырявая. А зачесть — зачту.
С этими словами он невозмутимо залез к себе за пазуху, сосредоточенно покопался там, бережно достал какую-то грязную тряпицу, неспешно развернул ее, извлек еще одну тряпицу, правда, побелее цветом, зато в каких-то бурых разводах и полосах.