– Можно я пойду к себе в шатер, Клеарх? Мне нужно взглянуть, на месте ли еще мои серьги и ожерелья?
Тихим свистком архонт подозвал к себе спешащего мимо спартанца.
– Все брось и отправляйся за госпожой Паллакис, – приказал он. – Отвечаешь за нее жизнью.
Вторично возражать против приданной ей знатности она не стала, принимая ее как должное.
Клеарх проводил ее взглядом. Да, царевичу Киру вкус не изменял никогда. Восхитительная женщина. На зависть любой эллинке. Эти темные волосы, светлая нежная кожа… С досадливым рыком архонт мотнул головой, приводя в порядок мысли. Из родительского дома в ратное обучение его забрали в семь лет. К двенадцати он уже был вожаком волчьей стаи мальчишек. По одному плащу в год – это единственное, что им выдавали. Нередко, когда туника истлевала на теле, под плащом он ходил голышом и, бывало, месяцами не знал бани. Сейчас на плечах не хватало веса плаща, но было и легче, словно эта женщина сняла и унесла с собой некую толику боли, присущую этому дню.
Откуда-то из отдаления снова появился Проксен, близясь к стоящему в раздумье Клеарху. Спартанец отслеживал его приближение, а тот следил за архонтом; каждый оценивал силу, оставшуюся в соратнике. Ночная стычка была нешуточной. Наступившая темнота уберегла их своими объятиями. Хотя утро, бесспорно, вновь выявит врага, пришедшего по их души.
– Пока их конники от нас отвязались, – объявил Проксен. – А вот стрелы у наших лучников кончились, и добыть их негде. Выставить вовремя пращников у меня не получилось.
– Ну вот. Теперь Царь Царей знает, что мы в лагере. И точно знает, где нас искать перед восходом солнца. Так что, товарищ мой, не исключено, что завтра наш последний день.
– Кого это я слышу, Клеарха или голос Менона? – поднял кустоватые брови Проксен. – Я-то думал, спартанцы несокрушимы.
Клеарх хмыкнул.
– Конечно, ты прав. Нам нужно выйти нынче же. Они думают, что обратно мы двинемся той же дорогой, что пришли. И наверняка встанут с запада. Я бы на их месте так и поступил. А раз так, то нам остается север. Туда и направимся.
– Вот и хорошо, – кивнул Проксен. – Твой приказ: идти на север. А лагерный люд с нами, со всей водой и запасом еды, какие они могут унести. – Он немного помолчал. – Хотя Менон настаивает, чтобы мы их бросили. Говорит, они замедляют нам ход.
– И он прав, – рассудил Клеарх, – замедляют. Друг мой, я не вижу из этого выхода.
Проксен, на удивление, сжал ему плечо – жест, между ними несвойственный.
– День был скверный. Ты, когда поспишь, восстановишься. Трудности будут те же самые, но ты начнешь лучше им противостоять. И как раз с таким Клеархом, уверенным в себе полководцем, я и желаю разговаривать поутру. Сомнений нет, он будет полон здравых мыслей.
– Славный ты человек, – вымученно улыбнулся Клеарх.
21
Ночь тоже не обошлась без тревог. Дважды дробный гул табунного топота становился таким близким, что воины изготавливались к атаке, но потом он снова шел на спад. Огромные силы или вышли за ними на охоту, или замышляли окружить их в пустыне. Сложно было не представлять себе удушающую петлю, которая медленно затягивается под равнодушным ликом ползущей по небу луны.
За пределами прежнего лагеря Клеарху пришлось вспомнить, что вышедшие с войском мужчины, женщины и дети не могут шагать как солдаты. За то время, что он пытался проложить дистанцию между местом, где их точно увидели, и местом предстоящего ночлега, вслед за каре эллинов растянулся длиннющий хвост из людей. Многие из идущих были все еще оглушены тем, как немилосердно обернулась их судьба. Согбенно брели черные бесконечные вереницы – матери с детьми у бедра, согнутые под тяжестью поклажи мужчины. То был разброд, полный отрыв от всего, что их когда-то окружало.
Первый час пути Клеарх еще довольствовался посылкой к этой хвостатой людской комете своих воинов, которые поторапливали их ускорить шаг. Но в ответ слышались лишь измученно-сердитые голоса, а какая-то женщина, сварливо крича, попыталась всучить одному из спартанцев своего сынишку, чтобы тот его понес. Тогда Клеарх остановил всю группу и в темноте отдал новые приказы. Его люди, понимая ставки, не роптали. А уж Менон не преминул многократно повторить всем, кто его слушал, что это он советовал не брать с собой такую обузу. Им не нужны эти обреченные рабы. Чтобы появился хоть какой-то шанс, необходимо бросить их и отдалиться от персидского войска на наибольшее расстояние.
В тыл этой колонны Клеарх отрядил тысячу спартанцев и тысячу коринфян. Лагерным постояльцам теперь приходилось идти с дышащими им в спину греческими воинами, понуждающими их ступать резвей. Кое-кто из воинов изнывал от соблазна использовать для понукания копья, покалывая ими задних, как медлительный скот. Час-другой с переменным успехом это действовало, но затем от отчаяния люди озлобились и потеряли страх, требуя себе отдыха или смерти, тем более что дети у них были от усталости уже ни живы ни мертвы. Тогда архонт дал приказ о передышке, и люди повалились прямо там, где стояли. Превозмогая собственную усталость, он назначил караул из наиболее молодых. Своих спартанцев он пристроил на отдых, стараясь их по возможности не будить, чтобы к восходу солнца они хоть немного посвежели: так от них будет больше проку в бою. С зевком потирая глаза, он невольно вздрогнул, когда его за плечо тронула Паллакис. Она протягивала ему его плащ.
– Госпожа? – воскликнул архонт удивленно.
– Это твой плащ, полководец. Себе я нашла одеяло, когда была в шатре.
Он принял вещь с тайной благодарностью: свой добротный плащ, которого ему действительно не хватало.
– Надеюсь, ты взяла с собой только одеяло? Завтра я вычищу из лагеря все мало-мальски лишнее. Иначе дороги не осилит и половина: идти предстоит весь день. А то я тут видел одного, который плелся с конской упряжью на плече! Далеко ли они думают уйти со скарбом на спине?
– Половину повозок ты велел оставить, – напомнила женщина. – А люди теперь в страхе и отчаянии. Многие лишились вообще всего. Разве можно их винить?
– За то, что издохнут из-за любимого стула, который будут тащить через пустыню? Да, можно, – твердо кивнул он.
Она зашла сзади, явно с каким-то намерением, и Клеарх, крутнувшись, бдительно схватил ее за запястье.
– Ты чего?
– Я подумала… Кир, бывало, просил, чтобы я разминала ему шею. Ты утомлен, Клеарх. А нам ты нужен бодрый, с умом острее, чем у всех.
Он прокашлялся, смущенный тем, что схватил ее за руку.
– Да. Пожалуй, было бы неплохо. Благодарю.
Расстелив на песке плащ, он улегся, приподняв согнутые в локтях руки.
Паллакис опустилась рядом на колени и пальцами принялась массировать ему мышцы шеи и плеч. Клеарх удивился, насколько это больно. Ублажительница Кира, видимо, действительно знала в этом деле толк, или же мышцы во всем его теле были настолько натружены. Весь день прошел в сражении и многочасовых переходах… Сон оглушил спартанца еще прежде, чем он поймал себя на дреме. Он лежал, тихонько похрапывая, в то время как Паллакис задумчиво смотрела на него сверху вниз, поглаживая застарелые шрамы. Какой красивый мужчина! Возраст определить было трудно, хотя можно предположить, что лет под пятьдесят. Будь он лет на двадцать моложе, то, может, и вправду имело бы смысл попытаться вернуть к жизни огонек чувства.
Храп становился глубже и громче, и женщина направилась обратно, к себе под одеяло. Большинство лагерного люда лежало семейными группами или располагалось кучками вокруг повозок. В своем страхе они льнули друг к другу; было видно, как при проходе через становище за ее поступью тревожно следят людские глаза. У нее самой семьи, разумеется, не было. Все, чем она располагала, было утрачено в один-единственный день. Свернувшись калачиком на песчаной земле, одну руку она сунула себе под голову, а другой укрыла лицо, чтобы никто не слышал ее плача.
Пробудилась Паллакис толчком, в страхе. Было уже утро, а грубые голоса вокруг принадлежали грекам, поднимавшим лагерь на ноги. Она с зевком потянулась, а поднявшись, увидела гоплитов, бегущих трусцой на границе лагеря. Кто-то из них направлялся к холмам, в поисках высоты обзора. Другие – и их было больше – находились среди обитателей лагеря, направляя их в ту или иную сторону для справления нужды. Многие мочились прямо там же, где вставали, и воздух густел от едкого запаха – или же это был запах страха. Напряжение читалось на каждом изможденном лице, слышалось в надрывном плаче детей. Некоторые во вчерашней схватке лишились отцов, но в основном это была просто реакция на мрачные лица и витающий всюду дух нависшей расправы.
Лопат для рытья отхожих ям не было, и тысячи оставляли кучки выделений прямо там, где находились, – вид гнусный, а вонь такая, что сама мысль о скором снятии со стоянки была в радость. Люди на время превращались в безродных кочевников, до нападения царского войска или смерти от жажды в дороге. Вода сейчас была ценнее, чем мясо, так как гурт из овец, коз и ослов они все же гнали с собой. Некоторые из оставшихся повозок разламывались на дрова. Так что пища была, но рот мучительно пересыхал, и губы трескались.
Спустя непродолжительное время воины прокричали призыв идти или оставаться. У Паллакис вызвал невольную улыбку один молодой человек, согнувшийся под тюком поклажи, более пригодным для мула. Его жена шла налегке, но все же нашла время нахмуриться на наложницу царевича, когда та походя улыбнулась ее детишкам. Это было выражение, с которым Паллакс начинала сталкиваться все более часто. Смерть царевича будто позволяла кое-кому в лагере показывать, насколько они презирают женщину, согревавшую его ложе. Паллакис в ответ лишь поджимала губы и не выказывала им своего одиночества.
Клеарх свое дело знал, это было очевидно. Затерянная среди тысяч чужих ей людей, она видела, как греческие воины шагают сзади плотным строем, погоняя люд, будто скот, как и накануне. Пункта назначения обитателям лагеря никто не называл. Каждый последующий час обострял людские нужды, так что голоса взвивались в жалобно-сварливых стенаниях. Взошло солнце, безжалостно и неуклонно иссушая глотки. Даже самые страждущие могли единственно надтреснутыми голосами клянчить воды.