Даже без конницы персидские полки растягивались на всю местность – десятки тысяч людей. Тиссаферн будто почувствовал, что греки наполнили свои последние тыквы и меха: движение в персидских рядах оживилось; солдаты подстегивали себя пением и призывами, распаляя друг друга. Некоторые из них успели придвинуться на расстояние броска копья.
Ксенофонт тихо выругался при виде темных стрелок, чертящих в воздухе плавную дугу. Через сотников он отдал тихий приказ поскорей завершить переправу.
Персы возбуждались все сильней, и вот уже две группы без предупреждения побежали вперед. Первые резко остановились перед частоколом копий, понимая, что дальше не пройти. Чувствовалось, что спартанцы строя не нарушат, а потому персы просто топтались с разноголосым ревом, злобно тыча оружием в воздух.
На другом фланге из гущи персидских полков вырвалась пара всадников и лихо поскакала, пригибаясь к шеям коней; с их высоты они с огромной силой метнули дротики. Оба угодили меж щитов и сшибли с ног двоих, на что конники торжествующе взвыли, подняв руки к небу и взывая к своим товарищам, что сзади.
Один из коринфян выступил из строя и в три быстрых шага пустил длинное копье. Оно четко пронзило одного из всадников, сбив его с коня. Спустя мгновение он лежал навзничь без всяких признаков жизни и шума. Теперь смеялись и глумились уже греки, а остальные все это время пробирались по мосту. С каждым новым шагом персы придвигались все ближе, задние суматошно подталкивали передних. Ксенофонт взъехал на мост верхом вместе с последними рядами своих спартанцев, спиной к лучникам и воинам в панцирях, которые с рычанием заполоняли всю землю по ту сторону моста. До другого конца он добрался, когда переправа превратилась уже в лихорадочную спешку.
Персидские начальники потеряли всякую управу, которая у них была.
Их передние ряды ринулись на мост, потрясая мечами, в то время как последние эллины отступали назад, выставив перед собой щиты и копья.
На их долю приходились сотни неистовых ударов железных мечей, рубящих и режущих золотистую бронзу; не давая ответа, спартанцы отходили.
Ксенофонт высоко поднял кулак, глядя, как мост торопливо заполняется множеством персов. Вслед за резким взмахом ладони стратега весь пролет моста с треском рухнул, грянувшись в бурные воды. За те часы, что длилась переправа, первоначальные опоры были вырублены, а на их место вставлены одиночные бревна. По знаку Ксенофонта нескольких резких ударов оказалось достаточно, чтобы их выбить. Тогда мост рухнул под собственной тяжестью, увлекая с собою воинство, спешащее по нему в полном вооружении.
Ксенофонт отвернулся от панического ужаса, царящего на мосту, и посмотрел на Тиссаферна, который по-прежнему взирал с другого берега. Царский вельможа ответил тучей стрел, посланных по его гневному мановению. Оказывается, он втайне подослал лучников, но потерянный мост смазал эффект. Тем не менее стрелы взмыли в воздух, и все эллины спешно нырнули под щиты, на которые с хлестким стуком обрушился железный дождь.
Сам Ксенофонт сидел, расправив плечи, уповая на удачу, что до этого времени ему сопутствовала. Отправляться через мост среди первых Тиссаферн не рискнул – а зря. Так или иначе, судьба дня была решена. Теперь персам приходилось искать другой брод, растягиваясь вдоль реки.
Ксенофонт прищурился на покатые отроги холмов, что мутно проступали впереди. К северу земля становилась зеленее и не так враждебна к жизни. Заранее было понятно, что там ждет засада, но эту тревожную мысль можно было отложить на другой день.
– Радуйтесь! – перекрывая шум, крикнул он своим соплеменникам. – Все ближе тот час, когда мы наконец от них отделаемся!
Ксенофонт заставил себя улыбнуться, намеренно показывая уверенность, которой на самом деле не чувствовал. Было видно, что многие из обитателей лагеря прихрамывают и бредут кое-как. Сандалии у многих протерлись насквозь, а то и вовсе распались, так что людям приходилось обматывать стопы кусками ткани. Вода теперь – хвала Посейдону – была, но еды оставалось в обрез. Ксенофонт смотрел вперед, словно в поисках более радужных перспектив. Он не мог выдавать свою разочарованность и страх насчет того, что им всем в горах уготовил Тиссаферн.
В течение дня безостановочный путь пролегал по все более отрадному своей жизненностью пейзажу. Накормить двадцать тысяч голодных ртов было чем-то несбыточным, однако те, кто умел стрелять из лука и пращи, разошлись во все стороны попытать счастья и обратно возвращались с тем, что смогли добыть. Эти люди становились глазами и ушами греческого войска по мере того, как земля начинала переходить в предгорья. Ксенофонт научился не обращать внимания на голодное урчание в животе, как вдруг на его глазах охотники притащили целую дюжину оленей – часть небольшого стада, которое удалось залучить в лощину между холмами. Животные в основном вырвались своими диковиной высоты скачками, но часть удалось изловить и убить. Для кого-то это была первая за весь день пища, но она же означала и надежду.
С каждым часом перехода открывались все новые хребты и каньоны, через которые солнце отбрасывало длинные тени. Для поиска другого пути Ксенофонт выслал Геспия с остальными всадниками, однако всюду тропки упирались в отвесные склоны, и лишь один большой проход вел через горы. Нетрудно было догадаться, где будет устроена засада, но и избежать ее, получается, было нельзя. Идти предстояло на север.
Лагерь разбили в подобии сада с вековыми яблонями, что цеплялись за жизнь в неглубокой долине. Дорога тянулась впереди, окутанная сумраком. До первого света продолжать по ней путь никому не хотелось. Обитатели лагеря обламывали со старых деревьев сучья и собирали сухостой, который можно было найти. Драгоценную оленину охотники передали женщинам, которые знали, как разделать мясо и приготовить отдельно все внутренности. Десятки других искали на окрестных холмах свежую зелень и травы, которые так или иначе годились в пищу. К тому же при приготовлении можно было рассчитывать снять пробу. К съестному охотники присовокупили также фазана, нескольких куропаток и тощего старого козла, который вслепую убегал до тех пор, пока его не свалил наземь какой-то мальчишка. Их нужда насытиться была поважней, чем у бывших козлиных хозяев, хотя на шее у него все еще болтался недоуздок. Животное разделали спартанским кописом и положили жарить поверх костра на круглом щите, вокруг которого толпились дети, голодными глазами глядя, как шипят и сочно брызжутся куски мяса.
Вина не было, но зато вода была чиста и холодна, так что настроение в лагере посветлело. Ксенофонт поговорил с командирами о предстоящем дне, но не зная, какой именно способ нападения будет избран, они могли лишь строить догадки. В каком-то смысле это было заделом хорошего настроения Ксенофонта, когда он укладывался спать, глядя на звезды. Он проникался верой в смекалистость своего народа.
Они не любят торопиться, это правда. И у них есть пагубная склонность спорить во время кризиса – но когда решение принято, они действуют с умом и уверенностью. Впору ими гордиться.
То, что он спал, Ксенофонт понял лишь тогда, когда, вздрогнув, проснулся от прикосновения. Открыв глаза, на земле возле себя он увидел Паллакис, завернутую в свое одеяло. Он сел в темноте, чувствуя, как вокруг доверчиво спят тысячи людей, вверивших ему свою жизнь.
– Госпоже нужен еще один защитник? – спросил он спросонья. – Неужели Геспий не справляется?
Слышно было, как она поворачивается к нему в темноте, так близко, что на лице чувствовалось ее дыхание.
– Жизнь не исчерпывается одной безопасностью, – быстрым шепотом произнесла она.
– Верно. Я понимаю, госпожа была наложницей царевича Кира, – заметил он. Чувствовалось, как она в темноте чутко напряглась. – А затем по меньшей мере раз я ее видел в обществе Клеарха. Теперь она здесь, возле меня, хотя я дал Геспию задание за ней присматривать.
– Дал, а затем его же и услал, – сказала она с внезапной неуверенностью.
Ксенофонт тайком поморщился, чувствуя неловкость момента.
– Потому что он мой конюший, Паллакис. Он командует разведчиками, и я отсылаю его почти каждую ночь… Постой. Тебе не угрожали?
Она резко села и, встав на колени, начала скатывать одеяло.
– Нет. Геспий среди мужчин пользуется уважением. Они знают, что я под его защитой. Я думала… Прошу прощения.
Ксенофонт почувствовал, как лицо у него вспыхнуло, но заговорил прежде, чем она успела исчезнуть в ночи:
– Оставайся здесь, по крайней мере, сейчас. До рассвета уже недолго.
Темная фигура рядом с ним замерла, неотрывно глядя на него.
Затем она снова пристроилась рядом. Он лежал довольно долго, в настороженном бодрствовании.
Пробудившись утром, женщину рядом с собой Ксенофонт не застал. Мелькнула растерянная мысль, не являлась ли она ему во сне. Впрочем, мысль о ней он тут же оставил, когда появился Геспий с его конем, уже напоенным и с проверенной упряжью. Все лошади у них выглядели исхудалыми, хотя теперь в горах они могли, по крайней мере, щипать траву, которой раньше нигде не было. В отличие от людей долго обходиться без нормальной кормежки кони не могут, что одинаково беспокоило и Геспия, и Ксенофонта. Без конных разведчиков им сейчас было просто не выжить.
Передавая начальнику поводья и помогая сесть на коня, Геспий казался угрюмым. Он подал пояс с мечом, застегивая который, Ксенофонт мельком подумал, не обмолвиться ли ему о нынешнем ночном визите. Эту женщину он Геспию не обещал, да оно было и не в его власти. При этом он видел, что молодой человек в нее влюблен, и не хватало еще из-за нее каких-то размолвок с подчиненным. Поэтому Ксенофонт предпочел промолчать. От Паллакис надо будет держаться подальше, и глядишь, все эти недомолвки рассосутся сами собой.
Персы обозначились непосредственно перед тем, как лагерь начал сниматься с места. Тиссаферна можно было по-своему поблагодар