Младина из-за малого роста не могла зайти особо глубоко, но это ее не смущало. Она не замечала царящей вокруг суматохи, плеска, крика, ливня брызг, намочившего ее до нитки еще раньше, чем вода поднялась ей хотя бы до колен. Не замечала и Данемила, который шел пообок, где глубже, сторожа миг, когда она положит венок на взбаламученные волны, почти обгоняя ее, чтобы течение принесло венок прямо ему в руки, и лишь изредка бросая снисходительные взгляды на братьев Вьяла и Груденя. Те двое тоже были не прочь раздобыть такую невесту, как Младина Путимовна; понятно, что со старшим братом им было не тягаться, но отчего же не попробовать? В игрищах матушки-воды старших и младших нет, тут кто поспел, тот и молодец.
А девушка их и не видела. Ее взор был устремлен в небо, где догорала алая вечерняя заря, и в этом сиянии она снова видела прекрасное лицо своего небесного жениха. Хоть и высоко небо, а он был совсем близко к ней, близко как никогда, она чувствовала на себе его пристальный взляд, ощущала прикосновение к щеке его теплой руки и шла прямо в его объятия. Она не замечала холода воды, на сердце у нее было горячо, жар разливался по телу, и каждый глубокий вдох, как исполинский шаг, приближал ее к божеству. Волны уже толкали Младину в грудь, она протянула вперед руки с лежащим на них венком и вручила его матушке-воде. Неси, вода, венок девичьей воли моей, отдай ему – моей любви, моей судьбе! Она знала, кому посылает этот дар, и знала, что вода непременно отнесет венок куда нужно. И ей было так хорошо, будто она уже сделала то, зачем родилась на свет.
Кто-то кинулся вслед за ее венком, замелькали чьи-то руки, головы, спины, поднялись брызги, окатили ее лицо, Младина зажмурилась. Венок пропал в поднявшихся волнах, и она не могла разглядеть, догнал ли его кто-нибудь.
***
Выжав кое-как подолы, побежали сушиться. Костров, зажженных от священного огня, уже было множество по берегу – сколько хватало глаз, до самой излучины в сгустившейся тьме блестело жаркое пламя. У каждого костра пели – где одно, где другое, играли на рожках, на сопелках, перебивая друг друга, стоял шум и гул веселого гулянья. Привезли бочки с брагой, пили с родичами и угощали всех встречных. Станята Баяльник завел рассказ о том, как Велес похитил Мару Моревну, жену Грома Гремучего, и как тот пустился в путь-дорогу ее выручать. Но молодые слушали недолго – только обсохли немного, как опять Ледана и Веснояра позвали всех на луг. Выстроились широким кругом, парни и девки вместе, в середине остался один из парней – Вышезар. Девушки-невесты были с непокрытыми головами, парни почти все в венках – мокрых, помятых, с торчащими стеблями, кривыми, порой порванными и кое-как связанными. Об этом ходило немало шуточек – коли, дескать, венок выловили порванным, значит и девка, того, не дождалась, покуда ее с мужем новобрачным на ячменные снопы уложат. Девки бранились: или мы виноваты, если вы, медведи лютые, венка путем выловить не умеете? Но каждая в глубине души гордилась, что за ее венок шла борьба – значит, женихов у нее, что в бору грибов!
Младина шарила взглядом по головам парней, пытаясь отыскать свой венок – то же делали и прочие девушки, с замиранием сердца угадывая «судьбу». На глаза Младине попалась Веснояра – та, как и все, выглядела взволнованной, ее лицо пылало, она не сводила глаз с Вышезара, но Младина сразу поняла, что сестра смотрит и не видит, мысли ее где-то далеко. И уже нарочно стала выглядывать среди парней Травеня – долго искать не пришлось. И у Вышезара, и у Травеня было на головах по венку, но который из них Веснавкин, Младина не знала – не заметила, какой был у сестры, да и темновато уже чужие венки различать. Свой бы найти…
Ладина береза посреди поля стояла!
– запела Веснавка, забыв, что уступила это почетное право Ледане. Но та не возражала, а подхватила вместе со всеми:
Она листьями шумела, шумела,
Золотым венком веяла, веяла.
При звуках песни Вышезар пошел, приплясывая, вдоль строя движущегося хоровода: это был лучший случай для парня показать себя, и каждый в кругу старался переплясать других.
Гуляй, гуляй, голубок,
Гуляй, сизенький.
Сизокрыленький.
«Ты куда, голубь, летал?
Куда, сизый, полетел?» —
«Я ко девице, ко красавице,
Коя лучше всех, коя важнее!
Как березонька бела,
Как солнышко румяна!
То невеста моя,
Поцелует меня!
Когда девушки пропели эти слова, Вышезар приблизился к Веснавке, переложил венок со своей головы на ее и поцеловал девушку. И тут, вблизи, Младина приметила, что венок, пожалуй, не тот – слишком свежий на вид, не помятый, не бывавший в воде, да и свит неказисто. Нет, не Веснава его плела! Видать, не достался Вышезару ее венок, вот и сделал другой, чтобы «с пустой головой» в круг не выходить. Парни, кому не досталось девичьих венков, делают их сами, чтобы поучаствовать в игре, хотя почету в этом меньше.
Вышезар встал в круг рядом с Веснавой, вместо него вышел Данемил, и песня началась с начала. Сколько ни вглядывалась Младина, в трепещущем свете костра не могла разглядеть, что у него за венок. Но когда Данемил, как и ожидалось, подошел к ней и передал венок, она сразу поняла: тоже не тот! Она послушно подставила сперва голову, чтобы жених возложил венок, потом лицо для поцелуя, но самого поцелуя почти не заметила, думая: где же ее венок? Неужели Данята кому-то уступил? Да нет, не может быть, он не из таких: хоть утопить супротивника, а отбить! Уже двигаясь в кругу, она все искала свой венок, но не находила. Бывало, что одну девку выбирает несколько парней, и она ждала, не подойдет ли к ней еще кто-то, но нет – ее венка так и не обнаружилось.
Не нашлось и венка Веснояры. Когда дошла очередь до Травеня «ходить голубем», он чин-чином подошел к Ледане, которая назначалась ему, как старшая из «отдашных девок» рода Домобожичей. Ледана была и рада, и смущена: венок-то он принес не ее! Но и не Веснавкин – тоже слишком свежий и не мокрый. Что за чудеса?
– Разорвали ведь они Веснавкин венок! – шепнула Младине Домашка. – Ты не видала? Пополам разодрали, прямо в воде, да чуть один другого не утопили. Видишь, у Вышени рубаха рваная! Нагорит от матери! Тоже, жених – пошел по невесту, вернулся ободранный!
Наконец все венки были розданы: парней было больше, чем девок, поэтому некоторым невестам досталось по два и по три венка. Младине их принесли аж четыре: кроме Данемила, и Вьял с Груденем не растерялись, и еще один парень, из Домобожичей, по прозвищу Лось – крупный, с грубоватым лицом, молчаливый. Младина не помнила, чтобы он хоть раз сказал ей слово, только улыбался издалека. На голове четыре венка держать невозможно, поэтому она спустила их на грудь, но ее собственного венка, сплетенного из трав, которые сами ей отзывались, ни у кого не обнаружилось.
Круг рассыпался, затеяли играть в «ручеек», в «золотой вьюн», в «просо сеяли». А Младина все думала о своем венке – пока он не вернулся, ей казалось, что она осталась «без судьбы». Полученные она пока повесила на березу, чтобы не мешали.
– Не знаю я, куда он делся! – сказал ей Данемил, сам раздосадованный этим обстоятельством. – Вроде перед глазами был, только руку протяни – протянул, а там одна пустая вода! Уж я этих дубинушек тряс-тряс, и у них нету! Видать, утонул он, пока мы вокруг топтались!
– Мой веночек потонул, меня милый вспомянул! – шутливо пропела Младина.
Ей было и страшно, и радостно. Когда венок тонет, это плохая примета – водяной забрал, а это если не утонуть, то уж точно еще год в девках просидеть. Но она была рада, что венок, приготовленный для Перуна, не достался Даняте и тем более его шустрым младшим братьям. Данята всем хорош – и собой красив, и боек, и умен, и роду доброго, богатого, жить бы с таким да радоваться. Но когда Младина смотрела на него, ничто в ней не отзывалось ему, и хотя он держал ее за руку, казался таким далеким, будто их разделяют горы и долы. Он казался каким-то… маленьким, хоть она и доставала ему затылком только до плеча. Он весь был здесь, земля крепко держала его, а ее сердце стремилось в небесную даль, где жил тот, от кого всякий добрый молодец получает силу и удаль.
И вновь тоска по нему, настоящему жениху, охватила ее с такой силой, что не было мочи оставаться на месте. Пользуясь суматохой игры, Младина ускользнула от Данемила и пустилась снова к реке. Она не хотела думать, что будет завтра – вернее, уже на заре, когда ее обручат с Данемилом и судьба будет решена, хочет она того или нет. Казалось, что путь ее судьбы окончится утром, и мысленный взор упирался в это утро, как в глухую стену. Оставалась только эта ночь, чтобы что-то изменить. Но это не так уж мало…
У реки было тихо, ползли над водой белые клочья тумана, будто тени ушедших вил, пучки травы и березовые ветки кое-где застряли между камней на песке. Младина медленно пошла вдоль берега, глядя в воду. Здесь берег на длинном протяжении был почти свободен от камыша, и она шла по самой границе земли и воды, по мокрому песку, внимательно глядя в воду, выискивая не то свой венок, не то тропу туда, где жило ее сердце. Ее била мучительная дрожь – то ли от холода, то ли от невозможности далее выносить свое одиночество. Она почти ощущала прикосновение сильных рук к своим плечам, ощущала объятия, губы приоткрылись, словно в ожидании поцелуя – но никого не было рядом, лишь темная река и небо с красноватой полоской грядущей зари.
Впереди послышались голоса. Младина вздрогнула, очнулась, прислушалась, потом ускорила шаг. Взобралась на мысок, миновала его, пробралась через крохотную рощицу из десятка берез, глянула вниз.
Уже достаточно рассвело, чтобы она узнала людей на отмели: женщину, вернее, девушку, и троих парней. Незнакомый парень сидел в челне, другой помогал перебраться девушке, а третий, с коробом за спиной, стоял на песке, тоже готовый сесть в челн. Младина узнала и девушку, и парня, и даже короб. Чего же не узнать – сама плела.
– Веснавка! – едва помня себя, ахнула она и кинулась с мыса вниз. – Ты куда навострилась!