– Вот, возьми! – Она протянула подарок Младине.
Младина взяла его и увидела, что это серебряное блюдо – точно такое же, как то, что передала ей мать. Или то же самое?
– Откуда это у тебя? – Она подняла глаза на старуху.
– Сковал для своей дочери Сварог-Отец, Небесный Кузнец, понес ей подарить – в чащу обронил. Ходил, искал – не нашел. А она все ждет. Отдай ей и проси чего хочешь – она не откажет.
– Спасибо! – Младина прижала подарок к груди и поклонилась.
– Возьми, спрячь! – Старуха кинула ей берестяной заплечный короб.
Младина убрала подарок, закинула короб за плечо, еще раз поклонилась и выскочила из избушки. Обернулась – а двери уже не было, лишь крохотное оконце чернело на уровне ее колен, будто подмигивало.
Изнутри тянуло тяжелым духом тлена. Поняв, что здесь ей больше делать нечего, Младина огляделась в поисках перышка – и оно подмигнуло ей от края опушки, будто золотая звездочка. Она побежала следом.
Едва сделав несколько шагов, Младина вдруг почувствовала себя как-то странно. Не так чтобы хуже, просто как-то… иначе. Приостановившись, она ощутила, что ее одежда словно бы усохла и плотнее сидит на теле. Особенно пояс оказался затянут слишком туго. Она взялась за узел, чтобы его ослабить, и с удивлением обнаружила, что ей не так легко его увидеть, как раньше: между глазами и поясом возникло неожиданное препятствие в виде груди. Ее грудь заметно увеличилась в размерах и теперь сильно выпирала из-под черного кожуха. Опустив глаза еще ниже, изумленная Младина обнаружила, что и в бедрах заметно раздалась. Как и собственно в поясе.
Некоторое время она стола, в изумлении разглядывая и даже охлопывая себя. Потом скинула с плеча старухин короб, открыла, вынула серебряное блюдце и, спрятавшись под еловые лапы, заглянула в него.
Оно было таким чистым и светлым, что лицо в нем отразилось как нельзя лучше. Это было ее собственное лицо, но какое-то новое. Оно округлилось, румянец горел ярче, все черты стали тверже. Она уже не была прежней девушкой-невестой… наверное, так она выглядела бы, будучи на десять лет старше!
Одной рукой держа блюдо, другую Младина поднесла к лицу, будто надеялась от собственной руки дождаться ответа. И рука изменилась: стала попухлее, покрепче. И она заметно побелела, мозоли с ладони от домашних и полевых работ исчезли, остались только на кончиках пальцев – те, что появляются от шитья и прядения.
Младина оглянулась в ту сторону, где осталась избушка. Той уже не было, да и поляны не было. Похоже, она повзрослела лет на десять. Поход по лесу тому виной, или гостеванье в избе на ножке? Или десять лет жизни – палата за священный дар?
Но Младина отмахнулась от этих мыслей. Какая разница? Золотое перышко дрожало перед ней в воздухе, будто умоляя поспешить. Она убрала блюдце обратно в короб и двинулась дальше.
Вскоре пошел снег. Крупные пушистые хлопья медленно и величаво плыли в воздухе и присаживались отдохнуть на ветви, на землю, на голову и плечи Младины. Ей уже приходилось всматриваться, чтобы не потерять среди них соколиное перышко, и смаргивать снег с ресниц.
Поэтому вторую избушку она едва не проскочила: перышко вдруг зависло, вынуждая Младину остановиться и оглядеться. Увидев рядом бревенчатую низенькую стену, она не удивилась: она же знала, что в ее укладке было три дара для богини Лады.
Когда вторая избушка повернулась, Младине стало чуть не по себе: один ее угол покосился, крыша с той стороны сильно провисла, а бересте зияли дыры. Внутрь она влезла с большей робостью, чем в первый раз; горшок, который она задела ногой, опрокинулся, из него выбежала мышь.
Из-за снегопада здесь было темнее, внутри избы висели сумерки, но можно было разглядеть, что поминальные рушники посерели и пожелтели от времени, выглядят обтрепанными, затасканными. Мелькнуло воспоминание: точно такие рушники колышут равнодушные ветра на бдынах – родовых столбах на вершине кургана, стоящих уже год или два. Но стены были не срубными, а из бревен, врезанных концами в толстые столбы по углам. Вместо привычной печи в углу был круглый очаг в самой середине, обложенный камнями.
– Заходи, внучка! – проскрипел голос в ответ на ее приветствие. – Садись к столу, поешь. Чай, утомилась.
Хозяйка избы сидела как-то странно, боком. Бросив на нее взгляд искоса, Младина содрогнулась: из провалившегося рта с выпяченным подбородком торчал довольно длинный клык. Она пустила глаза и вздрогнула еще раз: под черным подолом виднелась одна тощая нога, обутая в меховой поршень шерстью наружу, а вместо другой была голая кость! По коже побежал мороз, и Младина поспешно отвернулась и отошла к столу.
Когда она села, лавка под ней заскрипела и покосилась, так что она едва не упала. Стол был так же покрыт мисками, но они были непривычного вида: черно-коричневые, с тщательно заглаженными боками, с более узким дном, расширявшиеся к устью. Некоторые миски имели невысокую ножку. Она потянула носом, однако сытного запаха не ощутила. Наклонилась ниже и поморщилась: каша на дне мисок выглядела так, будто пролежала целый год – высохшая, побуревшая. Блины она даже не узнала: они напоминали полусгнившие осенние листья. Но отказываться было нельзя: она взяла ложку, с трудом отколупнула кусок от кома высохшей каши, поднесла к лицу и незаметно скинула под стол. С поминальным питьем вышло еще легче: кружка, которую она взяла, была пуста, внутри уже поселился паучок, так что она лишь сделала вид, будто пьет.
– Куда путь держишь внучка?
– Иду жениха моего искать – Хортеслава, Зимоборова сына, Столпомерова внука. Заплутал он где-то, ни в Яви, ни в Нави.
– Найти-то ты его найдешь, да не для тебя тот каравай пекся, не с тобой он перстнем золотым обручался. Есть у него невеста – лебедь белая. Даже и поглядеть на него тебе не позволит.
– Помоги, бабушка! – попросила уже наученная Младина. – Может, есть у тебя что-то, ради чего лебедь белая мое желание исполнит?
– Есть кое-что. Ехал раз Сварог-отец, Небесный Кузнец, вез подарочек дорогой своей дочери Ладе, лебеди белой. Да обронил в леса темные, в болота зыбучие. Искал, искал, только зря ноги стоптал. Да я-то подобрала.
Старуха наклонилась и выволокла из-под лавки корзину. Корзина была, как и все здесь, грязная и дырявая. Старуха вытащил из нее что-то длинное, тонкое, потерла подолом… и вдруг оказалось, что она держит в руках настоящий солнечный луч. Это было веретено, сделанное из золота – а может, Сварог отломил кусочек от Перуновой молнии и перековал в своей кузне.
– Возьми. – Хозяйка протянула веретено Младине, и та осторожно взяла его за другой конец. Оно так сияло в полутьме избушки, что она боялась обжечься. – Покажи лебеди белой и проси жениха повидать. Она не откажет – у больно хочет отцов подарочек получить.
Когда Младина, попрощавшись, выбралась из избушки и спрыгнула на землю, у нее вдруг заболела коленка – да так, что она сморщилась, не разгибаясь. Ее коса упала, в глаза ей бросился кончик, запорошенный снегом. Она медленно выпрямилась, отряхнула косу, но стряхнуть снег не смогла. Погладив концы волос, она убедилась, что это не снежные хлопья, а тонкие нити седины.
Младина в испуге схватилась за лицо: вокруг рта и между бровей появились какие-то складки, и сколько она ни пыталась придать лицу ясное выражение, избавиться от них не получалось. Зато язык во рту наткнулся на два промежутка между зубами, где раньше все было ровно. Вот новость-то! Робкими руками она вынула серебряное блюдо, сунув в короб веретено, и с тревогой взглянула в светлую поверхность. Так и есть – ее лицо сильно изменилось. Кроме морщин у рта и на переносице, появились складки возле глаз, а веки обвисли, и от этого лицо приобрело грустное выражение. Она замотала головой, будто желая прогнать морок, и убрала блюдце назад. Перемены в себе – самые страшные перемены, они вернее прочего рушат привычный мир, ибо действуют изнутри. Особенно такие, какие уже никакими усилиями нельзя вернуть к прежнему.
Но делать нечего. Надо идти. Младина сделала шаг, отыскивая взглядом перышко. Пока она была у бабки, снегу навалило по колено, весь лес стал черно-белым. И тут же она застыла: а стоит ли идти дальше? Она уже постарела на двадцать лет. Если она продолжит путь, что ждет ее впереди? К концу дороги она станет не лучше этих бабок в избушках! Куда ей женихов? Таких, как она, женихи в Нави дожидаются. А молодой парень посмеется только.
Посмеется? Не посмеется он, потому что лежит ни жив ни мертв. Он спит, и если она сойдет с пути, не проснется никогда. Светлая богиня Лада – его обрученная невеста, но ей нет ходу на эти темные тропы, и не в силах она отыскать заблудившийся дух. Это по плечу только ей, Марене, потому что здесь – ее владения. И каждый год она проходит заново этот мучительный путь от юности к дряхлости, чтобы последним усилием подтолкнуть новую весну.
Соколиное перышко трепетало золотистой искрой в сумерках, намекая, что надо спешить. Вытаскивая ноги из снега, Младина побрела за перышком.
Теперь она двигалась медленно, порой с трудом одолевая засыпанный снегом бурелом, порой присаживась на поваленные стволы, чтобы передохнуть. А темнело быстро. Золотистое перышко теперь стало видно гораздо лучше, но зато почти больше ничего не удавалось рассмотреть, лишь черные вершины леса вырисовывались на темно-синем небе. Хорошо, что и летело перышко теперь неторопливо, сообразуясь с ее осторожным шагом. Неожиданно быстро она устала; дышать было тяжело, она заглатывала много холодного воздуха, но он мало облегчал грудь. Ноги уже налились тяжестью, коленка болела так сильно, что каждый шаг казался маленьким подвигом. Она отдыхала все чаще, но усилием воли побуждала себя снова пускаться в путь. В этом мире ничего не происходит для того, кто сам не шевелится. Здесь нет времени, поэтому нечего и надеяться просто дождаться чего-либо, как в Яви. Если в Яви время – река, которая сама несет тебя, то здесь оно – дорога, по которой надо идти своими ногами.
Сберегая истощенные силы, она делала маленькие медленные шаги и потому загодя увидела огонек. Золотая искра соколиного перышка летела как раз в ту сторону. Когда Младина приблизилась, это оказалась избушка – но как же она была стара! Крыша провалилась, стены покосились, между полусгнившими бревнами зияли щели. Если бы не красноватый свет изнутри, Младина не решилась бы в нее лезть – того гляди, обрушится на голову.