Барыня с сожалением поглядела на штаб-ротмистра. Постойте-ка, куда это он уставился? Да еще с таким странным, непривычно серьезным выражением. Только что балагурил и на тебе!
Что это за шум? Никак, кто-то скачет.
Софья Афанасьевна обернулась на звук и тотчас побледнела. На берег Тобола, безжалостно уничтожая копытами первоклассный цветник, выезжало трое всадников.
Все в дорожных плащах и, кажется, при оружии. Впереди, умело погоняя молодую каурую кобылу, скакал Егорка-конюх, двое остальных, чуть приотстав, следовали за ним. Это были те самые два человека, появление которых здесь и сейчас являлось, с точки зрения княжны, крайне нежелательным и даже опасным.
Холонев и он, Митя.
***
– Мерзавец! – издали закричал князь и раскраснелся так, что даже расстояние не могло этого скрыть. – Сгною, уничтожу!
Всадники стремительно приближались. Софья отвела взор от пышущего яростью брата и натолкнулась на кривую ухмылку, игравшую на заросшем густой щетиной лице Владимира Матвеевича.
Она в растерянности заметалась по лугу, так и не выпустив шпагу из руки. Фальк, напротив, оставался совершенно невозмутимым. Во всяком случае, внешне. Он экономным движением воткнул клинок в землю перед собой и чуть оперся на рукоять обеими руками, принимая непринужденную и как будто расслабленную позу.
Конюх первым соскочил с взмыленной лошади и поспешил принять поводья у Дмитрия Афанасьевича. Юная княжна против воли приметила, как изменился облик слуги. Держась в седле, он выглядел сущим франтом. Горделивая осанка, изящный наклон головы, до надменности уверенный взгляд – все выдавало в нем мастера своего дела. Но стоило Егорке спешиться, в глаза тут же бросался драный сюртук, засаленные штаны, небрежно заправленные в старые, сбитые сапоги, и вечно трясущиеся с похмелья руки.
Стараясь не встретиться глазами с Митей, Софья, точно ребенок, которого взрослые застигли врасплох за какой-нибудь шалостью, бессмысленно разглядывала окружавшие ее предметы. В основном, неодушевленные. Прибрежный камыш, белоснежные колонны беседки, седла на лошадях, притороченные к ним охотничьи ружья. Вдруг внимание ее привлекла красивая лакированная трость, возникшая в руках брата, словно по мановению волшебной палочки. Странно, обычно он ее не носил. Для чего она?
– Доброе утро, ваше сиятельство! – поприветствовал помещика Фальк.
– Здравия желаю, – огрызнулся Арсентьев и поинтересовался, сложив губы в подобие улыбки. – Прошу прощения, что отвлекаю вас от важных дел. Позволите, государь мой, отнять пять минут вашего драгоценного времени?
Холонев смачно сплюнул и обжег штаб-ротмистра нехорошим взглядом.
– Вы можете располагать всем моим временем, князь, – поклонился Иван Карлович, не удостоив приказчика и поворотом головы.
– Уверяю вас, мне будет вполне довольно пяти. Я желал бы обсудить с вами деликатный вопрос.
– В таком случае, надеюсь, что в процессе обсуждения вы прибегнете к более деликатным выражениям, нежели прозвучали из ваших уст минутой ранее? Для того, чтобы вызвать Фалька на дуэль, совсем не обязательно его оскорблять. И палку свою вы тоже можете спрятать, поверьте, я все равно не дам себя коснуться. И вообще, позвольте облегчить вам задачу, Дмитрий Афанасьевич. Считайте, что вызов принят. Как видите, даже в таких делах можно не уклоняться джентльменства.
– Да как ты смеешь, мальчишка, рассуждать о джентльменстве?! Ты, жалкий столичный ловелас, вскруживший голову бедной дурочке! Предавший мое доверие, поправший закон гостеприимства! Ведь ты прекрасно знал, что Софи обещана другому, но скомпрометировал ее. За это я намерен с тобой немедленно драться, и, даст Бог, извести. Кроме того, меня ужасно раздражает в тебе все: изысканные манеры, идиотская улыбка, твой проклятый перфекционизм. И что, позволь спросить, за нелепость говорить о себе в третьем лице? «Что бы вызывать Фалька на дуэль, не обязательно его оскорблять». Тьфу!
Петербуржец пожал плечами.
– Во-первых, извольте обращаться ко мне на "вы". Во-вторых, упоминая о себе в третьем лице, я остерегаюсь чрезмерно приблизиться к внутреннему "я", дабы не опалиться пламенем собственного гения! И, наконец, в-третьих, насколько я помню дуэльный артикль, право выбора оружия остается за вызванной стороной. Что же мне выбрать? Владимир Матвеевич, помогите советом. Может, пистолеты?
Услыхав про пистолеты, управляющий затараторил, стараясь не глядеть на застывшую с несчастным видом Софью Афанасьевну:
– Ваше сиятельство! Ваше сиятельство! Что я вам говорил? Никакого почтения ни к титулу, ни к чину, ни к возрасту! Слыхали, как он назвал себя гением? Ну, чисто нарцисс! Наглец, каких поискать. Зачем вы с ним церемонитесь? Право, он не достоин честного поединка! Дозвольте, Дмитрий Афанасьевич, я с ним по-своему разберусь. Егорка, чего рот раззявил, подай мне штуцер.
Князь остановил разошедшихся слуг неторопливым движением руки. Он скинул с себя широкий плащ, под ним оказалась неизменная брусничная курточка-венгерка, и надменно произнес:
– Ты прав, Володя. Наш Ванька-Каин в самом деле изрядный прохвост. Теперь я вижу это и сам. Однако я, в отличие от тебя, человек чести и не намерен стрелять в обидчика из ружья, словно он собака, а не человек. Слышите, Фальк? Я теперь же требую от вас сатисфакции.
Иван Карлович отвесил сухой поклон, но промолчал. По всему было видно, что помещик не завершил свою мысль. И действительно, помедлив мгновение, Дмитрий Афанасьевич заговорил вновь, все также веско, аристократически, роняя слова:
– Умоляю, не станем мешкать! Теперь же назначим себе секундантов и приступим. Моим, если вы не возражаете, будет верный Холонев, вашим – Егор.
Фальк испытал некое давно забытое чувство, которое французы называют "дежавю". Подобное с ним когда-то уже происходило. Он вспомнил тесный дворик за трактиром, гусарского подпоручика и клубы порохового дыма, выползающего из дула пистолета злыми, ядовитыми языками.
– А я все гадал, для чего вы притащили с собой третьего? – невесело рассмеялся молодой человек. – Он будет моим секундантом. Весьма польщен. Благодарю за заботу, ваше сиятельство. Владимир Матвеевич, надо полагать, кандидатуру подбирали именно вы?
Приказчик немедленно набычился.
– Что ж, юноша, встаньте за моей спиной. Не стойте вы как истукан, марш-марш! Вот так, молодцом, – принялся распоряжаться фехтмейстер таким тоном, будто он вел обыкновенный урок, не грозящий закончиться для его участников увечьем или смертью. – Дмитрий Афанасьевич, если вы не раздумали меня умертвить, предлагаю вам воспользоваться для этой цели шпагами. Холонев вряд ли догадался прихватить с собой шкатулку с пистолетами. Пардон, с пистолетом.
Помещик нервно кивнул. Не смотря на прохладу раннего утра и сырость, исходившую от реки, лоб его покрывала испарина. Он находился сейчас в столь возбужденном состоянии, что Софья всерьез обеспокоилась, не случится ли с братом удар.
Все это время девушка оставалась безучастной к происходящим событиям. Не из равнодушия и, тем более, не из порочного любопытства, а совсем по другой причине. Она осознавала каждое произнесенное слово, внимательно следила за каждым жестом, но совсем не могла пошевелиться. Краткая двигательная активность, случившаяся с ней при первом появлении всадников, сменилась крайней степенью беспомощности. На медицинском языке сие явление именовалось красивым словом "ступор".
Молодая княжна очнулась, только когда Иван Карлович осторожно вызволил шпагу из ее одеревеневших пальцев и негромко произнес в самое ухо:
– Не тревожьтесь, мадемуазель! Я не причиню вашему брату серьезного вреда. Обещаю.
Она ощутимо вздрогнула, точно от оглушительной пощечины и, наконец, заговорила. Слова полились из нее, подобно воде, резво бегущей из траченной плотины:
– Стойте! Перестаньте, валять дурака! Митя, это не то, что ты подумал! Иван Карлович, он вас провоцирует! Вы ведете себя, словно дети. Заклинаю, остановитесь! Володя, прекрати это безумие. Скажи им, что же ты стоишь. Егор…
Но ее не слышали, и, кажется, вовсе не намерены были замечать. Когда дело касается чести, мужчины становятся похожими на зверей, потому поступки, вершимые в эту минуту во имя нее, обыкновенно чудовищны и омерзительны.
Фальк бросил модную визитку своему новоиспеченному секунданту, тот едва успел ее подхватить, и протянул один из клинков Дмитрию Афанасьевичу.
Холонев стянул, ставшую бесформенной от пота фуражку, и деловито откашлялся, не без удовольствия принимая на себя роль главного распорядителя дуэлью.
– Я, господа, коротко! Потому понимаю, что сие пустая формальность, однако в соответствии с дуэльным артиклем принужден перед началом поединка осведомиться у противоборствующих сторон на предмет возможности примирения.
Князь упрямо мотнул головой, не мешай, мол. Глаза его блестели извращенным сладострастием, уголок губ бесконтрольно подергивался. Фальк равнодушно пожал плечами.
– Стало быть, миром не сладите? – удовлетворенно кивнул Владимир Матвеевич. Он хотел было обсудить условия боя, но разгоряченный помещик, как видно, устал ждать, и с лихим кряканьем ринулся в атаку.
Приказчик едва успел отскочить на безопасное расстояние. Тихонько выматерился.
Барышня охнув забегала вокруг фехтовальщиков, не оставляя тщетных попыток достучаться до их разума. Более всего она напоминала сейчас беззвучно открывавшую рот рыбу, которую вынесло на берег разбушевавшейся волной. Подобно ей, девушка была не в состоянии противостоять стихии. Софья в отчаянье опустилась на колени, не замечая, что наряд ее моментально окрасился соком не по-осеннему зеленой травы, и вдруг обнаружила, что над берегом воцарилась странная тишина.
Она с замиранием сердца подняла глаза, поглядеть, не случилось ли страшного, и тотчас облегченно вздохнула. Оба фехтовальщика стояли, опустив шпаги, и с любопытством взирали в сторону леса. Оттуда, продираясь сквозь густые заросли дикой малины, к ним приближался еще один всадник.