твинов вывез часть этих денег для обмена в Европе. По ориентировке царской охранки он был арестован французской полицией, которая нашла у него банкноты, добытые в ходе ограбления. Он был выдворен из Франции и уехал в Англию.
После революции он вернулся в Россию и в 1918 году был назначен полпредом в Великобритании, но его миссия потерпела фиаско – Британия начала проводить политику бойкота, и ему пришлось вернуться в Москву. Позже именно Литвинову выпала миссия реабилитировать Россию в глазах мирового общественного мнения. Венцом его карьеры можно считать день в Женеве, когда он, в сопровождении своей свиты, под аплодисменты присутствующих делегатов вошел в зал заседаний Лиги Наций, и это означало, что большевизм стал «респектабельным» и Россия присоединяется к версальской политике западных держав.
Эти годы он жил в постоянной опасности, необъяснимо выживая тогда, когда гибли все его друзья и сотрудники. Он все еще был нужен Сталину. Литвинов, как хороший картежник, всегда умудрялся сохранять некий ореол таинственности. В своих заграничных поездках после чистки он загадочно улыбался, и продолжал улыбаться даже тогда, когда его детям запретили сопровождать его, даже когда его жене запретили жить в Москве и отправили ее жить на Урал.
Уж так случилось, что первыми расстреливали лидеров партии. Это понятно, Сталин начинал с мыслителей. Затем пришла очередь генералов, маршалов, руководителей промышленности и, примерно в это же время, дипломатов. Двое из четырех заместителей Литвинова были расстреляны, третий оказался в тюрьме, а четвертый просто исчез. Его старые друзья и личные протеже, послы Юренев и Розенберг, тоже исчезли. Почти все руководители департаментов наркомата и ведущие дипломатические сотрудники за рубежом, которых он подбирал на протяжении пятнадцати лет, были расстреляны. А Литвинов продолжал загадочно улыбаться: «Просто они были предателями, а так все хорошо!» Трудно сказать, объяснялась ли его самоуверенность тем, что он считал себя незаменимым, или же он просто вынужден был делать хорошую мину при плохой игре потому, что его семья была в заложниках.
Пойдя на союз с Гитлером, Сталин тотчас же избавился от своего верного слуги – Максим Литвинов был единственным евреем, за исключением Лазаря Кагановича, который оставался в то время в высшем эшелоне советского правительства.
В последующие два года М. М. Литвинов периодически появлялся на официальных мероприятиях, тщательно выбритый и в безукоризненно отглаженном костюме. По всем внешним признакам он вел нормальную жизнь, но никто не знал, откуда он появлялся, куда исчезал и чем занимался. Он снова появился из своей неизвестности вскоре после нападения Германии на Советский Союз и в радиопередаче на английском языке призвал британцев высадиться на континенте. Потом он принимал участие во встрече Сталина с Гарриманом и Бивербруком. В 1941 году он был извлечен из запасника и назначен послом в Соединенных Штатах Америки.
Что станет с Литвиновым при каком-то новом, непредсказуемом повороте в советской политике? Этого никто не может сказать. Но одно совершенно ясно: ни один политик в сталинской России, кто был допущен к большим секретам, таким секретам, которые не снились даже авторам приключенческих романов, не может считать себя в безопасности, рассчитывать на спокойную отставку в укромном месте. В тоталитарном государстве нет укромных мест для тех, кто служил диктатору и был выброшен им за ненадобностью.
Пока наши дипломаты вели переговоры с европейскими Державами, я проходил полевую подготовку в лагере на Ходынке. Мы проводили занятия по тактике и вели топографическую съемку местности.
Однажды, возвращаясь с полевых занятий на Ходынке, нагруженный картами и топографическими инструментами, я на улице столкнулся с К. К. Юреневым.
– Как раз ты мне и нужен, – заявил он. – Меня только что назначили в Ригу, и я беру тебя с собой. Согласен? Хорошо! Готовься в конце недели к отъезду.
Под напором Юренева обычно все решалось очень быстро. Так было и на этот раз. Я без проволочек был назначен секретарем российской миссии в Латвии и через сорок восемь часов уже сидел в поезде, направлявшемся в Ригу.
Россия медленно оправлялась от ран, но голод еще был обычным явлением, не говоря уже о простой нехватке продовольствия и бедности. Однако стоило нам пересечь границу, как все вокруг радикально изменилось. Если не считать моей поездки в финский город Виипури в 1917 году, я никогда не встречал такой чистоты и ухоженности, какую я увидел в Риге с ее красивыми витринами, аккуратно замощенными улицами и ярко раскрашенными домами. В здании миссии были зеркала и дорогая мебель – традиционные атрибуты буржуазного образа жизни. В первое же утро нам принесли такой завтрак, о котором я не мог даже мечтать. Здесь я впервые попробовал кофе со сливками, роскошь, которую я воспринял со смешанным чувством тревоги и печали.
Несколько дней спустя я пошел прогуляться в городском саду, в петлице моего костюма был советский значок. Ко мне подошел белогвардейский офицер и потребовал его снять. После обмена «любезностями», в ходе которых он узнал, что у меня был дипломатический паспорт, он отвязался от меня, но Юренев, которому я рассказал об этом инциденте, сказал мне:
– Лучше вам снять этот значок. Если вам сломают шею, то никакие мои усилия не смогут вернуть вас к жизни. Я также при всем желании не смогу сделать из этого казус белли, хотя мы и окажемся в очень неловком положении.
Я запротестовал, но в конце концов вынужден был подчиниться приказу. Так действительно было спокойней.
Наше правительство решило создать небольшой дом отдыха для ответственных советских работников в районе Майоренхофа, довольно близко к Риге, но все-таки на советской территории. Латвийская полиция во все глаза следила за этим домом отдыха, где советские комиссары, журналисты и члены ЦК проводили свои вечера с пением революционных песен. Как все полицейские мира, они были немного помешаны на заговорах и сумели убедить себя, что это пение было очень опасным признаком, и нашу миссию постоянно засыпали вопросами по этому поводу.
В Майоренхофе я встречал М. М. Литвинова, который привозил туда свою семью из Лондона; редактора газеты «Известия» и будущего биографа Бакунина, Ю. М. Стеклова (интересно, что с ним сейчас стало?); одного из меньшевистских лидеров Петроградского Совета в 1917 году, историка Н. Н. Суханова, который в 1931 году был осужден на десять лет; снова здесь я встретился с Файзуллой Ходжаевым, которого в последний раз видел в тюрбане и шелковом халате. Вместе со мной он совершил поездку на Рижское взморье. На этот раз он был одет в кожаный реглан и фетровую шляпу, цвет его лица был желтее обычного. Помню, тогда голова его была занята проектами реформ в Центральной Азии.
Я возвратился в Москву накануне IV конгресса Коммунистического Интернационала в дипломатическом вагоне, сопровождая нескольких иностранных делегатов – Клару Цеткин, уже пожилую, но полную боевого задора революционерку; чеха Богумила Смерала, толстого человека в очках, возможно, самого большого оппортуниста из всех существовавших в коммунистической среде в то время; поляка Генрика Валецкого и венгерского профессора Евгения Варгу. Наконец, среди них был Борис Суварин, который представлял Французскую коммунистическую партию.
Двое из этих делегатов вели себя особенно возмутительно, демонстрируя полное непонимание обстановки. Варга и Валецкий требовали отдельных купе, хотя было вполне очевидно, что вагон был так переполнен, что я при всем желании не мог им этого предоставить. Я не мог отдать и мое купе, так как в нем скрывался нелегал, которого в Риге приговорили к смертной казни. В этом споре меня полностью поддерживал Суварин, хотя Два члена Исполкома Коминтерна угрожали по приезде в Москву заявить формальный протест (это они и сделали). По моему же разумению, такой старый революционер как Валецкий, конечно, мог бы удовольствоваться плацкартным местом в вагоне первого класса, то же самое мог бы сделать и бывший член советского правительства Венгрии – Варга. Но, видимо, та мелочная роскошь, которую дает власть, ударяет людям в голову, и они перестают что-либо соображать.
Мы подружились с Борисом Сувариным. В то время он был членом Исполкома Коминтерна, и я несколько раз навещал его в скромном номере отеля «Люкс», который служил штаб-квартирой делегатам Коминтерна.
Я хочу воспользоваться возможностью и отдать дань памяти Ромуальду Адамовичу Муклевичу, который был одним из наших замечательных солдат и которого, конечно, уже нет в живых. Крепкий, тучный, этот круглолицый старый большевик обладал удивительным спокойствием и в то же время уверенностью прирожденного лидера. Одно время он, простой матрос, как Дыбенко, был командующим Красным Флотом и заместителем наркома обороны, потом возглавлял Наркоматы военной промышленности и судостроения и неожиданно исчез в 1937 году. Это был такой человек, которого Сталин не мог оставить в живых, даже за решеткой.
17. ГЛУХИЕ РАСКАТЫ ГРОМА
С окончанием Гражданской войны в нашей жизни стали происходить заметные изменения. Революция знала трудные времена, терпела серьезные военные поражения, но она всегда верила в свою силу. Все внутрипартийные споры велись с верой в будущее. Так было даже во время кронштадтского мятежа, когда республика была так близка к краху. Теперь же, с наступлением мира, появилась новая опасность – опасность поражения на фронте экономического строительства.
Еще до кронштадтского мятежа, в ходе острой партийной дискуссии о профсоюзах стало ясно, что партии предстоит принять исключительно важные решения в этой области. До этого важные решения просто откладывались. Теперь предстояло выбрать определенный курс экономического развития страны. К нашему изумлению, Владимир Ильич Ленин объявил новую экономическую политику (нэп), открыв свободный рынок для крестьян. Эта политика скоро стала приносить свои плоды в виде улучшения условий жизни вконец уставшего от разрухи народа. Больше стало продуктов, улучшилось