Об имущественном положении Сократа и его семейной жизни еще в древности (особенно в период поздней античности) было сочинено немало забавных историй. Отметим здесь следующее: Сократ, говоря о своем материальном состоянии, которое не нуждается в «увеличении», оценивает свой дом и все свое движимое и недвижимое имущество в 5 мин (около 150 руб. золотом), а имущество богатого Критобула, с которым он ведет беседу, — в 500 мин (см. Ксенофонт. Домострой, 2, 2–3). Отсюда следует, что Сократ был скорее беден, чем богат. Он получил небольшое наследство и, по словам Ксенофонта, вел неприхотливый образ жизни и не жаловался на свою судьбу (см. Ксенофонт. Воспоминания, I 2, 14). О своей бедности как общеизвестном факте он говорил и на суде, заявив, что, занявшись философской деятельностью, он забросил все свои хозяйственные дела, что привело к семейным неурядицам (см. Платон. Апология, 31 b — с).
Неурядицы, о которых он говорил, объяснялись отчасти его отношениями с женой — небезызвестной Ксантиппой, имевшей репутацию сварливой и несносной женщины. Ее имя и поныне является нарицательным. Но будем справедливы к этой женщине., Нельзя сказать, что у Ксантиппы, обычной, вообще говоря, жены, не было никаких оснований для недовольства мужем, который целые дни проводил на афинских улицах и площадях, беседуя со своими друзьями и знакомыми. Если она была женой, далекой от философских увлечений и проповеднической деятельности мужа, то и он был мужем, переложившим на супругу все заботы о домашнем хозяйстве и воспитании детей (у них было(трое сыновей — Лампрокл, Софрониск, названный по деду, и Менексен). Иначе говоря, духовно близким Сократу человеком, другом, понимавшим и разделявшим его взгляды и убеждения, Ксантиппа, конечно, не была. Но и он не был образцовым семьянином и не всегда выполнял даже роль «квартиранта». К тому же Ксантиппа не обладала большим тактом и в отличие от мужа не всегда могла управлять своим настроением. Говорят, браня супруга, она называла его «болтуном» и «бездельником», нередко устраивала скандалы (выливала на него помои, выгоняла из дому его друзей, опрокидывала стол и т. п.), на что Сократ реагировал с истинно философской невозмутимостью. Несомненно, для многих античных авторов было большим соблазном противопоставить невозмутимость философа, волей судьбы связанного со сварливой женщиной, и ворчливость жены, на долю которой достался беспечный муж. Забавляясь такого рода противопоставлениями, древние авторы сочиняли новые.
Между тем Ксантиппа была заботливой матерью и по-своему любила мужа, о чем свидетельствуют современники и друзья Сократа — Ксенофонт и Платон (см. Платон. Федон, 60 а). Но тот же Ксенофонт сообщает, что старший сын Ксантиппы— Лампрокл жалуется на ее тяжелый характер (см. Ксенофонт. Воспоминания, II 2). Киник Антисфен в шутку спрашивал Сократа, почему он, считая, что способности женщин и мужчин одинаковы, не воспитал Ксантиппу и продолжает жить с «женщиной, сварливее которой ни одной нет на свете» (см. Ксенофонт. Пир, 2, 10). Отвечая в том же тоне, Сократ заметил: «…люди, желающие стать хорошими наездниками… берут себе лошадей не самых смирных, а горячих… Вот и я, желая быть в общении с людьми, взял ее себе в том убеждении, что если буду переносить ее, то мне легко будет иметь дело со всеми людьми». Намекая на сварливость самого Антисфена, Ксенофонт многозначительно добавляет, что последняя фраза «сказана была, по-видимому, не без цели».
Имеется основание полагать, что Сократ женился довольно поздно (когда ему было более сорока лет). Исследователи не раз указывали, что, будь Сократ женат на Ксантиппе ранее 423 г. до н. э., Аристофан не упустил бы случая использовать образ сварливой Ксантиппы в своей комедии «Облака», поставленной на сцене в 423 г. до н. э. Кроме того, известно, что во время суда над Сократом (399 г. до н. э.) старший сын его был молодым человеком лет двадцати, а младшие сыновья были еще малолетними детьми.
При всей своей сдержанности и самообладании Сократ был, по-видимому, страстным человеком. Цицерон в «Тускуланских беседах» рассказывает такой эпизод. Некий физиономист Зопир, увидев Сократа (и судя, очевидно, по его толстым, чувственным губам), нашел в нем много признаков порочной и сладострастной натуры. Зная о сдержанности Сократа и об умеренном образе его жизни, все присутствующие стали смеяться над физиономистом, но Сократ вступился за него: он сказал, что свои вожделения он победил с помощью разума.
3. «Век Перикла» и Пелопоннесская война. Сократу исполнилось 20 лет, когда полувековая борьба (500–449 гг. до н. э.) эллинов против персов, потребовавшая от афинян много сил и энергии, увенчалась полной победой. Эта победа привела к торжеству афинской демократии и подъему культуры, наивысший расцвет которой приходится на период правления Перикла (444–429 гг. до н. э.). В «век Перикла» Афины достигли зенита своего внутреннего благосостояния и внешнего могущества. Они стали центром греческой демократии и греческой культуры. Сократу было 65 лет, когда Афины потерпели поражение в Пелопоннесской войне (431–404 гг. до н. э.) и утратили былую роль ведущей державы. Сократ явился свидетелем величия и падения Афии. Его жизнь и деятельность протекали в один из напряженнейших периодов афинской и всей греческой истории.
Чтобы определить место и значение Сократа в истории Афин и греческой культуры, необходимо выделить существенные моменты общественнополитической жизни Древней Греции и охарактеризовать хотя бы в общих чертах тот поворотный пункт ее истории, который связан с Пелопоннесской войной и который оказал такое влияние на судьбу философа.
По словам Фукидида, Пелопоннесская война, вызвавшая величайшее движение среди греков и большинства других народов, явилась «началом великих бедствий для эллинов» (История. II 12, 3). В отличие от греко-персидских войн, представлявших собой борьбу греческих полисов за свободу и суверенитет, Пелопоннесская война, продолжавшаяся с перерывами 27 лет, с самого начала совмещала в себе борьбу двух военно-политических объединений за гегемонию над Грецией с борьбой демократической и олигархической партий внутри полисов независимо от их принадлежности к Афинской морской державе или Пелопоннесскому союзу. Последнее обстоятельство придавало Пелопоннесской войне черты гражданской войны.
Пелопоннесская война явилась выражением глубокого противоречия между назревшей во второй половине V в. до и. э. исторической необходимостью преодоления полисной системы и образования единого государства («сверхполиса»), с одной стороны, и неспособностью греков ответить на вызов истории (т. е. самостоятельно выйти за пределы полиса) — с другой. Для эллинов самодовлеющие интересы полиса (автаркия) с его политической независимостью были дороже панэллинского («общенационального») единства.
Древние эллины (периода классики во всяком случае) были народом гражданской общины, полисным народом. Обычно полис рассматривается как сравнительно небольшой по территории и по количеству населения город-государство с окружающей его сельской местностью. На наш взгляд, это не совсем верно. Полис — это в первую очередь гражданская община, общество или сообщество (koinonia) некоего количества свободных граждан, каждый из которых «участвует в суде и народном собрании» демократического полиса или же имеет право совещательного голоса (соучастия) в органах власти и управления в недемократическом (олигархическом) полисе (см. Pol.[4] III 1, 5–8).
Преимущество полисной формы государственной организации перед неполисными («варварскими») формами в глазах греков состояло в том, что первая обеспечивала совмещение в одном и том же лице начала властвующего и начала подчиненного, а другие односторонне регламентировали власть одних людей (или одного человека) и подчиненно-бесправное положение других. Основное различие между греками и «варварами» (негреками), особенно «варварами» Азии, усматривалось в неспособности (или в гораздо меньшей способности) грека жить в условиях подчинения и терпеть единовластие (см. там же, VII 6, 1). Представление о полисе как о высшей и типично греческой форме государственного бытия было одним из коренных убеждений греков классического периода. Согласно А. И. Доватуру, «даже отсутствие территории у города не мешало грекам (при наличии других характеризовавших полис признаков) осознавать его как полис» (11, 331). Греки не мыслили себя вне полиса. Многие из граждан демократических полисов стремились принять активное участие в делах полиса, опасаясь, что иначе события могут принять иное, нежелательное для них направление.
Полисная система была одной из главных причин расцвета греческой культуры, но вместе с тем одним из решающих факторов ее упадка. Пока многие из полисов были едины в борьбе против нависшей над ними угрозы персидского порабощения, они могли отстоять свою свободу и независимость. Но когда назрели межполисные противоречия и борьба за господство над всей Грецией между Афинами и Спартой приняла форму ожесточенной и опустошительной Пелопоннесской войны, судьба полисной системы была предрешена.
В одном только Афинском союзе было около двухсот полисов. Такой «атомизм» великого множества полисов, различающихся по величине территории и количеству населения, по степени экономического развития, уровню культуры и формам государственного правления, и постоянное столкновение их интересов делали систему политически независимых полисов исторически кратковременным явлением. Непрочными были и образовавшиеся в ходе греко-персидских войн мощные союзы под главенством Афин и Спарты. В каждом из этих союзов установилась система господства и подчинения.
Неравноправные отношения в возглавляемом олигархической Спартой Пелопоннесском союзе еще можно как-то объяснить тем, что она не признавала демократических принципов свободы и равенства как во внутренней государственной жизни, так и в межсоюзных отношениях. (Справедливости ради заметим, что Спарта, поддерживая олигархию в союзных и других городах, в отличие от Афин не придерживалась политики жесткой централизации в своем союзе.) Когда же речь заходит о возглавляемом демократическими Афинами союзе, об установившихся здесь отношениях господства и подчинения, то поневоле возникают вопросы: почему Афины, славившиеся своей демократией и поддерживавшие демократов в союзных городах, выступили столь антидемократически, когда дело коснулось демократии в рамках Афинского союза? Чем объяснить, что афиняне и их государственные деятели играли роль двуликого Януса во внутренней жизни своего полиса и во внешних делах Афинского союза? Почему афиняне вместо того, чтобы подавлять силой недовольство союзников, не связали их неразрывными узами, распространив на них права афинского гражданства, т. е. уравняв их в правах с гражданами Афин, как впоследствии поступили римляне со своими покоренными соседями? Почему Афины, заинтересованные в упрочении союза, не встали на путь общности интересов, не избрали принцип органического слияния интересов всех членов союза вместо установленного ими принципа механического централизма?