Кратил. 384 b).
Продик (он принадлежал к софистам, о которых будет подробнее говориться в следующей главе) брал с учеников плату, как и почти все философы, занимавшиеся преподаванием. Как видим из цитаты, стоимость полного курса у него составляла для ученика 50 драхм. Сократ же получил у него знаний на одну драхму. То есть, очевидно, посетил какое-нибудь одно его занятие, чтобы составить себе представление, что это такое, — и не более того. Можно ли в подобной ситуации говорить об отношениях ученичества? Думаем, вряд ли.
Да и в целом Сократ не очень-то высоко ставил Продика как мыслителя и учителя. Известно, что к нему он отсылал тех из своих учеников, которые не проявляли большого стремления к отысканию истины (Платон. Теэтет. 151 b). Иными словами, не приходится сомневаться, что «босоногий мудрец» упоминает свое «обучение» у Продика лишь иронически. Хотя два философа, конечно, общались между собой — но ведь Сократ с кем только не общался!
Создается впечатление, что он и приобщился к философии именно таким путем — просто вступая в общение то с одним, то с другим ее представителем. И с Анаксагором, и с Архелаем, и с Продиком, и с многими другими… Конечно, читал также и их труды. И брал понемногу из разных источников. В этом плане, пожалуй, уже упоминавшаяся характеристика Сократа как «самоучки в философии» не будет неверной (Ксенофонт. Пир. 1. 5). Во всяком случае, он не был ничьим учеником в полном смысле слова. Тем более не был чьим-либо последователем. Нет, он шел своей непроторенной тропой, В чем же заключалась оригинальность?
Когда в Ионии в VI веке до н. э. родилась древнегреческая философия, исторически первым предметом ее интереса стало изучение природы, физического мира. Иными словами, первые античные мыслители были натурфилософами. Этот интерес сохранялся в ионийской философской школе долго, по существу — на всем протяжении ее существования. Фалес, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит, Анаксагор, Демокрит и многие другие занимались вопросами происхождения мира, законов, по которым он живет и развивается. Проблемы человека, его внутреннего мира, взаимоотношений людей, жизни в обществе, этики — все это раннегреческих философов, как правило, не слишком волновало: казалось мелким и незначительным в сравнении с грандиозными загадками мироздания. Философия была, так сказать, обращена «вовне», а не «вовнутрь».
Наибольшее внимание привлекала тема первоистоков. Из чего все появилось? По Фалесу — из воды, по Анаксимену — из воздуха, по Гераклиту — из огня… Анаксимандр, один из самых глубоких эллинских мыслителей{45}, считал первоначалом мира «алейрон» — некую неопределенную, вечную и безграничную материю, относительно правильного понимания сущности которой между специалистами и по сей день нет полного согласия. Анаксагор, как мы видели, сводил все к «семенам» вещей и к упорядочивающему Разуму, а Демокрит — к хаотическому движению неделимых атомов в пустоте, причем, напротив, вообще не допускал какого-либо разумного начала в этом процессе.
Похоже, что в юности, только-только вступив на стезю философской мысли, Сократ пережил некоторое увлечение натурфилософией. Вот как он, по словам Платона, говорит об этом в последний день своей жизни (Платон. Федон. 96 а слл.):
«В молодые годы, Кебет, у меня была настоящая страсть к тому виду мудрости, который называют познанием природы. Мне представлялось чем-то возвышенным знать причины всякого явления — почему что рождается, почему погибает и почему существует. И я часто бросался из крайности в крайность и вот какого рода вопросы задавал себе в первую очередь: когда теплое и холодное вызывают гниение, не тогда ли, как судили некоторые, образуются живые существа? Чем мы мыслим — кровью, воздухом или огнем? Или же ни тем, ни другим и ни третьим, а это наш мозг вызывает чувство слуха, и зрения, и обоняния, а из них возникают память и представление, а из памяти и представления, когда они приобретут устойчивость, возникает знание? Размышлял я и о гибели всего этого, и о переменах, которые происходят в небе и на земле, и все для того, чтобы в конце концов счесть себя совершенно непригодным к такому исследованию. Сейчас я приведу тебе достаточно веский довод. До тех пор я кое-что знал ясно — так казалось и мне самому, и остальным, — а теперь, из-за этих исследований, я окончательно ослеп и утратил даже то знание, что имел прежде… Теперь, клянусь Зевсом, — сказал Сократ, — я далек от мысли, будто знаю причину хотя бы одной из этих вещей… Один изображает Землю недвижно покоящейся под небом и окруженною неким вихрем, для другого она что-то вроде мелкого корыта, поддерживаемого основанием из воздуха, но силы, которая наилучшим образом устроила все так, как оно есть сейчас, — этой силы они не ищут и даже не предполагают за нею великой божественной мощи. Они… нисколько не предполагают, что в действительности все связуется и удерживается благим и должным. А я с величайшей охотою пошел бы в учение к кому угодно, лишь бы узнать и понять такую причину. Но она не далась мне в руки, я и сам не сумел ее отыскать, и от других ничему не смог научиться, и тогда в поисках причины я снова пустился в плавание… После того, — продолжал Сократ, — как я отказался от исследования бытия, я решил быть осторожнее… Я решил, что надо прибегнуть к отвлеченным понятиям и в них рассматривать истину бытия… Как бы там ни было, именно этим путем двинулся я вперед, каждый раз полагая в основу понятие, которое считал самым надежным; и то, что, как мне кажется, согласуется с этим понятием, я принимаю за истинное — идет ли речь о причине или о чем бы то ни было ином, — а что не согласно с ним, то считаю неистинным».
Мы привели эту довольно пространную цитату, поскольку видим в ней драгоценный документ о становлении Сократа как философа. Кстати, описанный им процесс своих духовных поисков прекрасно подтверждает уже высказанную нами мысль, что он был своего рода самоучкой. Заметим: в приведенном изложении он задает вопросы самому себе, а не учителю.
Правда, следует отметить, что не все исследователи согласятся с нами относительно высокой ценности свидетельства из «Федона» (тем более что этот диалог принадлежит к среднему периоду творчества Платона и не входит в число сократических в строгом смысле слова, считающихся наиболее достоверными). Есть мнение, что Платон приписал здесь Сократу то, чего никогда не было, и на самом деле в жизни «босоногого мудреца» не имелось периода большого интереса к натурфилософии.
Однако вспомним вот еще о чем: Аристофан в «Облаках» рисует Сократа активно изучающим природные явления и ищущим в своей «мыслильне» причины их возникновения. Разумеется, «Облака» — гротеск, карикатура, и все же… Достоинство карикатуры именно в том, что она должна быть узнаваемой. Если она вообще не похожа на того, кого изображает, — она не будет ни смешной, ни понятной. Просто в карикатуре реально существующие черты утрируются, доводятся до абсурда. Иными словами, если бы Сократ вообще никогда не увлекался натурфилософскими проблемами, то Аристофан и не сделал бы из этого источник комических эффектов.
Ученые, отрицающие наличие натурфилософского этапа в биографии Сократа как мыслителя, ссылаются на другие свидетельства. Во-первых, Сократ в своей защитительной речи на суде, как ее передает Платон, отметает упрек в том, что он «преступает закон, тщетно испытуя то, что под землею, и то, что в небесах», и называет это «вздором», причем подчеркивает: «Говорю я это не в укор подобной науке и тому, кто достиг мудрости в подобных вещах…а только ведь это, о мужи афиняне, нисколько меня не касается. А в свидетели этого призываю большинство из вас самих и требую, чтобы это дело обсудили между собою все те, кто когда-либо это слышал; ведь из вас много таких. Спросите же друг у друга, слышал пи кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколько-нибудь рассуждал о подобных вещах, и тогда вы узнаете, что настолько же справедливо и остальное, что обо мне говорят» (Платон. Апология Сократа. 19 b — d).
Итак, вроде бы все ясно: Сократ в принципе не против натурфилософии, но утверждает, что сам ею никогда не занимался. Но тогда перед нами оказывается противоречие: в «Федоне» говорится одно, а в «Апологии» — прямо противоположное. Странно, особенно если учесть, что оба сочинения принадлежат перу одного автора — Платона… Что же, получается, он действительно делал с Сократом что хотел, приписывал ему по собственному произволу не согласующиеся друг с другом мнения?
Однако вот что еще нужно иметь в виду. «Апология Сократа», как ясно уже из названия. — произведение апологетическое; ее цель в том, чтобы оправдать учителя от обвинений, показать, что он не нарушал законы и, стало быть, казнен несправедливо. А в Афинах на тот момент существовал закон, принятый в конце 430-х годов до н. э. по инициативе консервативного прорицателя Диопифа и предписывавший, «чтобы люди, не верующие в богов или распространяющие учения о небесных явлениях, были привлекаемы к суду как государственные преступники» (Плутарх. Перикл. 32){46}. Иными словами, натурфилософия официально запрещалась.
Насколько известно, закон принимался персонально «под Анаксагора», которого в результате удалось изгнать из Афин. Но закон есть закон, и, конечно, Платон в «Апологии» (а возможно, и сам Сократ в своей реальной речи на суде) отнюдь не был заинтересован в том, чтобы афишировать какие-то действия, нарушающие законодательство (хотя бы и задним числом). Совсем другое дело — «Федон»: в день казни уже не имеет смысла что-либо скрывать, можно говорить начистоту.
Во-вторых, о том, что Сократ был чужд изучению природы, говорит и другой его ученик — Ксенофонт — уже в самом начале своих воспоминаний: «Да он и не рассуждал на темы о природе всего, как рассуждают по большей части другие; не касался вопроса о том, как устроен так называемый философами «космос» и по каким непреложным законам происходит каждое небесное явление. Напротив, он даже указывал на глупость тех, кто занимается подобными проблемами… Он удивлялся. как они не понимают, что это постигнуть человеку невозможно, когда даже те из них, которые больше всех