{65}.
Словами же самого Сократа, «есть два вида убеждения: одно — сообщающее веру без знания, другое — дающее знание… Красноречие — это мастер убеждения, внушающего веру в справедливое и несправедливое, а не поучающего, что справедливо, а что нет… Значит, оратор в судах и других сборищах не поучает, что справедливо, а что нет, но лишь внушает веру, и только» (Платон. Горгий. 454 с — 455 а).
Разумеется, в диспуте, как его описывает Платон, побеждает Сократ. Вначале ставит в тупик Горгия; тут в разговор вмешивается Пол. стремясь поддержать учителя, но и он тоже быстро оказывается «на лопатках».
Гиппий (около 480–415 год до н. э.). Его родина — Элида, крупный, но не слишком высокоразвитый полис на Пелопоннесе. Кстати, именно на территории этого государства находилась знаменитая Олимпия, где раз в четыре года проводились общегреческие спортивные игры.
Гиппий даже на фоне других софистов, обладавших, как мы знаем, универсализмом и энциклопедичностью познаний, отличался какой-то особенной широтой интересов. Помимо философских трудов и речей, он писал также литературные произведения разных родов и жанров (эпические, лирические, драматические…), а еще занимался историко-хронологическими исследованиями. В частности, Гиппий составил список победителей на Олимпийских играх, имевший большое значение для установления правильной хронологии многих событий древнегреческой истории. Поручались ему и дипломатические миссии (Платон. Гиппий больший. 281 b).
Гиппий, помимо прочего, был «на все руки мастером». Вот один эпизод из жизни этого софиста — его описал Платон словами Сократа, обращенными к самому Гиппию: «Ты говорил, что, когда однажды прибыл в Олимпию, все твое тело было украшено изделиями твоих собственных рук, и прежде всего начал ты с перстня, сказав, что это вещь твоей работы, поскольку ты владеешь искусством резьбы по камню; и другая печатка оказалась твоим изделием, а также скребок и флакончик для масла — будто ты сработал их сам; потом ты сказал, что свои сандалии на ремнях ты собственноручно вырезал из кожи, а также скроил свой плащ и короткий хитон. Но что уж всем показалось весьма необычным и знаком высокой мудрости, так это твое заявление, будто ты сам сплел свой поясок для хитона, хотя такие пояса обычно носят богатые персы. Вдобавок ты заявил, что принес с собою поэмы, эпические стихи, трагедии и дифирамбы и много нестихотворных, на разнообразный лад сочиненных речей. И по части тех искусств, о которых я только что говорил, ты явился превосходящим всех остальных своим знанием, да и самым искусным в науке о ритмах и гармониях, а также в правописании; и то же самое во многих других искусствах, насколько могу я припомнить… Да! Я совсем было позабыл о твоей преискусной памяти: ты ведь считаешь себя в этом самым блистательным из людей» (Платон. Гиппий меньший. 368 b — d).
В словах Сократа (Платона), несомненно, сквозят ирония и некоторая недоверчивость. Однако серьезных оснований для недоверия на самом деле нет. Судя по всему, Гиппий действительно имел определенную квалификацию в самых различных областях, — как видим, от глиптики до мнемотехники. Разумеется, не в похвалу ему то, что он кичился и хвастался своими многогранными умениями и знаниями (которые к тому же уже в силу самой этой своей широты не могли не быть несколько поверхностными). А Гиппий действительно был человеком довольно высокомерным. Вспомним хотя бы, как ведут себя различные софисты в приводившейся выше сценке из «Протагора». Протагор беседует со своими слушателями, прогуливаясь в портике. Продик и вовсе рассуждает, не вставая с постели, «по-домашнему»: а вот Гиппий горделиво восседает в кресле…
У Платона спорам Сократа с Гиппием посвящены два диалога — «Гиппий меньший» и «Гиппий больший» (условно называемые так из-за различия в своих размерах). В первом два философа дискутируют о феномене лжи, во втором — о том, что такое прекрасное. В обоих произведениях Гиппий изрекает свои мнения кичливо и с большим апломбом, но в обоих же оказывается наголову разгромлен Сократом. В конце концов, он — видимо, от недостатка аргументов — раздраженно и цинично замечает:
«Но что ж это такое, по-твоему, Сократ, все вместе взятое? Какая-то шелуха и обрывки речей, как я сейчас только говорил, разорванные на мелкие части. Прекрасно и ценно нечто иное: уметь выступить с хорошей, красивой речью в суде, совете или перед иными властями, к которым ты ее держишь; убедить слушателей и удалиться с наградой, не ничтожнейшей, но величайшей — спасти самого себя, свои деньги, друзей. Вот чего следует держаться, распростившись со всеми этими словесными безделками, чтобы не показаться слишком уж глупыми, если станем заниматься, как сейчас, пустословием и болтовней» (Платон. Гиппий больший. 304 ab). Как видим, сократовский диалогический метод был Гиппию совсем не по душе.
Продик (точные даты рождения и смерти неизвестны; он был, очевидно, ровесником Протагора или чуть моложе). Его родина — островок Кеос в Эгейском море, не очень далеко от побережья Аттики.
То, что известно о Продике, позволяет прийти к выводу: пожалуй, он в меньшей степени, чем другие софисты, был релятивистом. Во всяком случае в области этики. Он не позволял себе, в отличие от тех же Гиппия или Горгия, циничных высказываний о том, что главное — деньги, успех и т. п. Напротив, полемизировал с подобными взглядами.
Продик написал философскую притчу «Геракл на распутье», которая дошла до нас в довольно подробном пересказе Ксенофонта. Содержание притчи таково: к юному Гераклу, размышляющему о выборе жизненного пути, подходят две женщины. Обе они по-своему красивы, но одна — «с чертами врожденного благородства», а у другой «благодаря косметике лицо… казалось на вид белее и румянее, чем оно было в действительности; фигура казалась прямее, чем была от природы…» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II. 1.22).
Женщины воплощают собой соответственно Добродетель и Порочность, и каждая призывает Геракла пойти по ее пути. Порочность утверждает: «…Если ты сделаешь своим другом меня, то я поведу тебя по пути приятному и легкому: радости жизни ты вкусишь все, а тягостей не испытаешь во весь век свой» (Ксенофонт, Воспоминания о Сократе. II. I. 23). Добродетель, разумеется, ничего подобного не сулит, ибо, говорит она, «из того, что есть на земле полезного и славного, боги ничего не дают людям без труда и заботы» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II. 1.28). Поэтому путь ее более труден и тернист, но зато и более прочные, непреходящие блага этот путь дает тем, кто по нему следует: они «любезны богам, дороги друзьям, чтимы отечеством» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. II. 1. 33). Всем известно, какую дорогу из этих двух избрал великий герой Геракл.
Как будто и не софист писал… Не удивительно, что, похоже, именно Продику из представителей софистического движения Сократ симпатизировал больше всего и только его одного из софистов называл своим учителем, как уже упоминалось выше. Интересно, что и в диалогах Платона, которые в целом пронизаны резко негативной тенденцией по отношению к софистам, Продику «достается» меньше, чем другим. Он изображается скорее в благоприятном свете. Так, в диалоге «Протагор», когда спор Протагора и Сократа достигает уже высокой степени накала и в нем начинают звучать раздраженные нотки, Продик выступает в роли примирителя:
«Я тоже, Протагор и Сократ, прошу вас уступить друг другу: можно спорить о таких вопросах, но не ссориться. Спорят ведь и друзья, которые хорошо относятся друг к другу, а ссорятся противники и враги. Так-то и вышла бы у вас великолепная беседа, и вы, собеседники, заслужили бы от нас, слушателей, величайшее одобрение, но не восхваление: одобрение возникает в душах слушателей искренне, без лицемерия, словесное же восхваление часто бывает лживым и противоречит подлинному мнению людей…» (Платон. Протагор. 337 ab).
В приведенной здесь цитате Платон дает очень тонкую словесную характеристику Продику с его любовью к разбору отличий между схожими, но не одинаковыми понятиями («спор» — «ссора», «одобрение» — «восхваление» и т. п.). Хорошо известно, что Продик больше всего интересовался проблемами языка, особенно связанными с синонимикой. Его, по сути дела, можно назвать первым серьезным лингвистом в античной истории.
Сократ унаследовал это внимание к языковой стороне высказываний и сам порой был не чужд лексических штудий. Таковыми он занимается, например, на всем протяжении платоновского диалога «Кратил», где в самом начале, разумеется, упоминает Продика (Платон. Кратил. 384 b). Самое же главное — работа по разграничению и уточнению значений синонимов во избежание путаницы между ними была совершенно необходима для создания аппарата максимально корректных общефилософских понятий. А ведь — опять напомним — начало формирования такого аппарата является одной из главных заслуг Сократа.
Антифонт (около 480–411 год до и. э.). Это едва ли не единственный софист, который был коренным афинянином. Изучение его жизни и деятельности сопряжено с некоторыми сложностями, — прежде всего потому, что среди ученых нет единого мнения, являются ли упоминаемые в разных источниках «оратор Антифонт» и «софист Антифонт» двумя разными лицами или одним и тем же. Впрочем, в самое последнее время были приведены весьма весомые аргументы в пользу их тождества{66}. Из этого и будем исходить.
Антифонт, как и многие софисты, был личностью разносторонних дарований. Он писал философские трактаты, обучал молодежь искусству судебного красноречия, сам выступал с речами (некоторые из них сохранились до нашего времени) и даже занимался толкованием снов — его сонник считался в античности одним из самых авторитетных.
Кроме того, Антифонт являлся крупным политическим деятелем афинского полиса, идеологом олигархии, главой одной из влиятельных гетерий. Уже на закате своей карьеры, в 411 году до н. э., он выдвинулся в государстве просто-таки на ведущее место. Антифонт стал одним из лидеров олигархического переворота, приведшего к власти так называемый режим «Четырехсот»