Путаница усугубляется тем, что иногда то же самое необычное явление в отечественных работах перелают, пользуясь латинским (к тому же не оптимальным) эквивалентом соответствующего греческого слова — «гений». Это еще менее точно, тем более что само слово «гений» в нынешнем обиходном дискурсе имеет значение, уж очень отличающееся от того, какое придавали ему древние римляне. Для нас обычно (если, конечно, не брать специфически поэтических словоупотреблений, вроде пушкинского «гений чистой красоты» и т. п.) гений — синоним очень талантливого человека. «Он гений» — говорят о том же Пушкине, или об Эйнштейне, или о Чайковском… А в римском понимании гений — это вообще не человек, а дух-хранитель человека.
Но вернемся к Сократу, а точнее — к его демонию. «Демоний», разумеется, — производное от «демон». В нашей христианской культуре «демон» звучит устрашающе. Демон — это бес, черт. А вот в языческой древнегреческой цивилизации демон — божество, бог. Причина подобной эволюции термина вполне ясна. Христианство, особенно в первые века своего существования, постоянно боролось с язычеством, и естественно, что античные боги воспринимались ранними христианами как бесы.
Что же касается древних греков, «демон» — не единственное принятое у них обозначение божества. Другим, даже чаще встречающимся, было «теос» (в другой транскрипции — «феос»). Это последнее слово как раз вполне благожелательно было воспринято христианами, стало употребляться применительно к христианскому Богу. Отсюда, например, «теология» (богословие), а также некоторые имена, вошедшие, в том числе, и в русскую ономастику: Федор (Феодор, «дар Божий»), Дорофей (абсолютно то же самое, только с перестановкой двух корней), Федот (Феодот, «данный Богом»), Федул (Феодул, «раб Божий»), Феофан («Богоявленный»), Феофил («любящий Бога») и целый ряд других, менее известных.
Как же соотносятся друг с другом «теос» и «демон»?{123} Единого закона туг не вывести: часто два слова просто взаимозаменяемы{124}. Либо иногда «теос» употребляют применительно к низшим богам, «демон» — к высшим. Но, поскольку у Сократа никаких подобных оттенков нет, под его «демоном» просто нужно пони мать божество. Соответственно «демоний» (в оригинале слово среднего рода) — это нечто божественное. В данном случае — божественный голос.
Ну а чтобы конкретнее объяснить суть рассматриваемой здесь проблемы, по обыкновению предоставим слово свидетелям. То есть просто процитируем наиболее важные места о сократовском демонии, встречающиеся в источниках. Обращать внимание в первую очередь будем, разумеется, на те сообщения, которые принадлежат современникам Сократа и самым авторитетным в этом отношении авторам — Платону и Ксенофонту. И, кстати, не будем удивляться, что уже не в первый раз увидим между ними определенные разногласия.
Начнем с Платона. В написанной им «Апологии Сократа» содержатся самые, можно сказать, классические пассажи о демонии. Сократ говорит в речи перед судьями: «Мне бывает какое-то чудесное божественное знамение… Началось у меня это с детства: вдруг — какой-то голос, который всякий раз отклоняет меня от того, что я бываю намерен делать, а склонять к чему-нибудь никогда не склоняет. Вот этот-то голос и не допускает меня заниматься государственными делами. И кажется, прекрасно делает, что не допускает» (Платон. Апология Сократа. 31 cd).
А уже после смертного приговора философ заявляет: «Со мною… случилось что-то удивительное. В самом деле, в течение всего прошлого времени обычный для меня вещий голос слышался мне постоянно и останавливал меня в самых неважных случаях, когда я намеревался сделать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами видите, со мною случилось то, что может показаться величайшим из зол, по крайней мере так принято думать; тем не менее божественное знамение не остановило меня ни утром, когда я выходил из дому, ни в то время, когда я входил в суд. ни во время всей речи, что бы я ни хотел сказать. Ведь прежде-то, когда я что-нибудь говорил, оно нередко останавливало меня среди слова, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удержало меня от какого-нибудь поступка, от какого-нибудь слова. Как же мне это понимать? А вот я вам скажу: похоже, в самом деле, что все это произошло к моему благу, и быть этого не может, чтобы мы правильно понимали дело, полагая, что смерть есть зло. Этому у меня теперь есть великое доказательство, потому что быть этого не может, чтобы не остановило меня обычное знамение, если бы то. что я намерен был сделать, не было благом» (Платон. Апология Сократа. 40 а — с).
И еще спустя некоторое время: «…Для меня очевидно, что мне лучше уж умереть и освободиться от хлопот. Вот почему и знамение ни разу меня не удержало, и я сам не очень-то пеняю на тех, кто приговорил меня к наказанию, и на моих обвинителей» (Платон. Апология Сократа. 41 d).
Сделаем некоторые предварительные наблюдения. Во-первых, демоний — это некий голос. Во-вторых, «босоногий мудрец» был уверен в его божественном происхождении (или, во всяком случае, говорил так — из-за вездесущей сократовской иронии приходится делать подобную оговорку), считал, что демоний всегда направляет его, Сократа, к благу, и неукоснительно следовал этому голосу. В-третьих, согласно Платону, демоний действовал только, так сказать, в отрицательном смысле, То есть отвращал философа от совершения тех или иных поступков, а вот рекомендаций, как поступать, не давал. Подчеркнем особенно это последнее обстоятельство: как мы увидим ниже, по этому вопросу были и иные мнения.
Информация о демонии, содержащаяся в «Апологии» Платона, подкрепляется и дополняется сведениями из других его сочинений. В них нередко Сократ заводит речь о демонии. Например:
«По воле некоего бога случилось так, что сидел я… в раздевальне один и уже подумывал об уходе, как вдруг, только я встал, явилось мне мое привычное божественное знамение. Я снова сел, и немного спустя вошли они оба — Евтидем и Дионисодор…» (Платон. Евтидсм. 272 е). Имеются в виду софисты, беседа с которыми Сократа составляет главное содержание названного диалога. Заметим, кстати, что в академических переводах Платона, которые мы цитируем, само слово «демоний» никогда не употребляется. И это вполне естественно: переводчики стремились воспроизвести изящество литературного слога основателя Академии, а это изящество, конечно, пострадало бы от введения чуждых русскому языку терминов. Поэтому «демоний» всегда передается как «божественное знамение» и т. п.
Впервые вступая в беседу с молодым Алкивиадом, Сократ объясняет ему, почему он раньше не делал этого: «Милый сын Клиния и Диномахи. без меня невозможно осуществить… твои устремления: такова моя власть, как я думаю, над твоими делами и тобою самим. Потому-то, полагаю я, бог и запретил мне беседовать с тобой, и я ожидал на это его дозволения…Так как ты был очень юн и еще не обременен такими надеждами, то бог, как я думаю, и запрещал мне с тобой разговаривать, чтобы не сказать тебе что-то впустую. Ныне же он разрешил меня от запрета, и теперь ты меня послушаешь» (Платон. Алкивиад 1.105 de).
В приведенных местах, как видим, функция демония та же, что и описанная в «Апологии», — отвращать Сократа от совершения каких-либо поступков. Правда, конец отрывка, процитированного последним, на первый взгляд способен создать впечатление, будто бы демоний что-то и предписывал философу. Комментаторы пишут в данной связи: «Это единственное место в диалогах Платона, где функция сократовского божества (гения) трактуется не как запретительная, а, наоборот, как разрешающая приступить к действию»{125}. Однако здесь нам трудно согласиться. Кажется, из текста вполне ясно, что дело обстояло следующим образом: вначале демоний запрещал Сократу вступать в разговор с Алкивиадом, а потом просто перестал запрещать — «разрешил от запрета», как сказано в самом отрывке. Слово «разрешить» здесь употреблено не в смысле «позволить», а в смысле «освободить». Молчание демония и было воспринято Сократом в том смысле, что запрет снят и теперь можно начать общаться с Алкивиадом.
В беседе с другим своим юным другом — Федром — «босоногий мудрец» рассуждает в уже знакомом нам духе: «Лишь только собрался я, мой друг, переходить речку, мой гений подал мне обычное знамение, — а оно всегда удерживает меня от того, что я собираюсь сделать: мне будто послышался тотчас же какой-то голос, не разрешавший мне уйти, прежде чем я не искуплю некий свой проступок перед божеством. Я хоть и прорицатель, но довольно неважный, вроде как плохие грамотеи — лишь поскольку это достаточно для меня самого…» (Платон. Федр. 242 bс). Порой нельзя избавиться от ощущения, что Платон в каких-то случаях использует мотив сократовского демония как художественный прием — для того, например, чтобы ввести новую тему, объяснить перелом в ходе беседы и для прочих подобных целей.
Разговаривая с Теэтетом, Сократ упоминает некоторых своих учеников, которые, увлеченные мирской суетой, уходили от него, но потом сожалел и об этом решении. «Когда же они возвращались обратно и вновь просили принять их, то некоторым мой гений запрещал приходить, иным же позволял, и те опять делали успехи» (Платон. Теэтет. 151 а). Получается, сократовский демоний мог воздействовать не только на своего непосредственного «адресата», но и на других людей? Вот это уже что-то новенькое. Нет ли тут какой-нибудь путаницы или натяжки со стороны автора диалога?
Нужно сказать, что этот вопрос — о воздействии демония на друзей Сократа — подробнее рассматривается в «Феаге», другом диалоге платоновского корпуса. Но это произведение — кстати говоря, очень небольшое по размеру — является одним из тех, для которых авторство Платона наиболее сомнительно. Преобладает точка зрения, что «Феаг» был написан не самим основателем Академии, а «в академическом кругу», то есть кем-то из учеников его школы