(Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. 1.4.15).
Речь идет, разумеется, о том же демонии. Что же отвечает Сократ? Банальность: боги и другим тоже являют свою волю, но более привычными средствами — через гадания, предзнаменования и прочие подобные веши, так чего же, дескать, тебе еще надо? Ксенофонт, как видим, верен себе. Он и тут тоже — конечно, из благих целей, для оправдания учителя — старается затушевать уникальность сократовского демония, представить его как одно из вполне нормальных средств общения с высшими силами. И, разумеется, ради этого вновь настаивает на том, что демоний не только отклонял, но и побуждал к поступкам.
А вот еще один пассаж в абсолютно аналогичном духе. Беседуют Сократ и некий Евтцдем (не софист, фигурирующий у Платона, а его тезка, какой-то афинянин[19]). Тема разговора — опять боги. Сократ утверждает:
«Так как мы не можем предвидеть, что нам полезно в будущем, боги и в этом случае нам помогают, указывая вопрошающим их посредством гаданий, какой будет исход дела, и давая наставление, как лучше всего его сделать.
А к тебе, Сократ, сказал Евфидем, боги относятся, по-видимому, еще дружественнее, чем к другим: ты-их даже-не вопрошаешь, а они тебе дают указания, что делать и чего не делать» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV. 3.12).
Таким образом, концепция сократовского демония, предлагаемая Ксенофонтом, перед нами как на ладони. Главное ее отличие от толкования феномена Платоном, пожалуй, не столько даже в том, действовал ли демоний только в запретительном или также и в побудительном духе, сколько в другом: для Платона божественный внутренний голос Сократа — нечто невиданное, воистину чудесное, а для Ксенофонта — вещь вполне нормальная, которая, в общем-то, и не должна привлекать особенного внимания.
Один специальный случай действия демония Ксенофонт освещает в связи с судом над Сократом. Незадолго до начала процесса, в период, когда тяжущиеся обычно занимались тем, что тщательно готовили свои судебные речи, «босоногий мудрец» говорит своему ученику и другу Гермогену: «…Я уже пробовал обдумывать защиту перед судьями, но мне воспротивился божественный голос» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. IV. 8.5).
В маленьком произведении Ксенофонта, специально посвященном сюжету суда над Сократом и являющемся как бы эпилогом «Воспоминаний» или приложением к ним. эпизод, по сути дела, дублируется, причем еще и интенсифицируется. Сократ заявляет Гермогену теперь уже следующее: «Дважды уже я пробовал обдумывать защиту, но мне противится бог» (Ксенофонт. Защита Сократа на суде. 4).
А в самой защитительной речи в передаче Ксенофонта философ говорит: «Мне является голос бога, указывающий, что следует делать». Но тут же поясняет: «Ведь и те, которые руководятся криком птиц и случайными словами людей, делают выводы, очевидно, на основании голосов. А гром? Неужели будет кто сомневаться, что он есть голос или великое предвещение? Жрица на треножнике в Дельфах разве не голосом тоже возвещает волю бога? Что бог знает наперед будущее и предвещает его, кому хочется, и об этом все говорят и думают так же, как я? Но они именуют тех, кто предвещает будущее, птицами, случайными словами, приметами, предсказателями, а я называю это божественным голосом и думаю, что, называя так, употребляю выражение более близкое к истине и более благочестивое, чем те, которые приписывают птицам силу богов. Что я не лгу на бога, у меня есть еще такое доказательство: многим друзьям я сообщал советы и ни разу не оказался лжецом» (Ксенофонт. Защита Сократа на суде. 12–13).
Ох. всё это мы уже слышали… Нет, не заинтересован Ксенофонт сказать полную правду о демонии. И потому так не согласен с Платоном. Точка соприкосновения между двумя описателями суда над Сократом, в сущности, только одна — констатация того, что философ именно под влиянием демония не подготовил и не произнес защитительную речь традиционного типа, которая могла бы спасти его от смерти.
Кстати, Ксенофонт, который считал себя столь верным и преданным учеником Сократа, однажды не послушался учителя и не то чтобы обманул его. но все же схитрил. Об этом он сам и рассказывает в другом своем сочинении — «Анабасисе». Дело было так: как-то друг Ксенофонта пригласил его отправиться на Восток и принять участие в походе персидского царевича Кира Младшего на своего старшего брата — царя Артаксеркса II. Ксенофонт загорелся этой идеей, тем более что ему не очень-то хотелось оставаться в Афинах, где в то время моральный климат был крайне неблагоприятен для аристократов и в целом лиц, не слишком симпатизировавших народовластию.
Внутри себя Ксенофонт уже принял решение, но следовало и посоветоваться с учителем. Сократ отнесся к намерению ученика не без сомнения — как бы это не повредило молодому человеку в будущем. И он порекомендовал Ксенофонту обратиться с запросом к Дельфийскому оракулу. Тот отправился в Дельфы, но вопрос поставил следующим, образом: кому из богов нужно приносить жертвы и молиться, чтобы задуманная им поездка оказалась успешной?
Чувствуете уловку? Каков вопрос — таков и ответ: Ксенофонту были названы соответствующие божества. Вернувшись в Афины, он поведал обо всем учителю. Сократ с упреком сказал, что не о том нужно было спрашивать, а о другом — ехать ли ему вообще или не ехать. Но уж раз получилось так, как получилось, — то ничего не поделаешь, нужно поступать, как предписал Аполлон. Ксенофонт с радостью принес нужные жертвы и отправился к Киру (Ксенофонт. Анабасис. III. 1.5–7). Сократа он больше никогда уже не увидел, это была его последняя встреча с «босоногим мудрецом».
Характерно, что, излагая весь этот эпизод, Ксенофонт ни полусловом не упоминает о сократовском демонии. Хотя без демония тут никак не могло обойтись, — во всяком случае, если следовать логике самого же Ксенофонта в других его произведениях. Напомним: согласно этому автору, демоний всегда подсказывал Сократу, что ему делать, — и не только в отношении его самого, но и в отношении его друзей. И всегда такие божественные советы были полезны.
Получается, что не какого-то афинского чудака, а самого демония, гласа свыше ослушался благочестивейший Ксенофонт! И что же, пошло ему это во вред? Пожалуй, что нет. Судьба его, как мы знаем, сложилась нелегко, но очень интересно. В глубинах Востока он побывал, повоевал немало и в других местах, имел счастье быть знакомым и другом выдающимся, ярким людям… В целом не бедствовал, прожил долгий век, стал знаменитым писателем, заслужил посмертную славу. А останься он тогда в Афинах — что ждало бы его? Возможно, безвестность: знатному человеку нелегко было делать карьеру в демократических, подчеркнуто эгалитарных Афинах IV века до н. э. А могло получиться и хуже: вполне вероятно, что Ксенофонта привлекли бы к суду как сторонника олигархии и он подвергся бы какому-нибудь наказанию, а то и смертному приговору, как его учитель.
Одним словом, у Ксенофонта, думается, никогда в дальнейшем не было мысли раскаиваться в выборе, сделанном в юности, — несмотря на то, что выбор этот был сделан отчасти вопреки Сократу. Ват и вышло, что в данном случае в его рассказе выведен «Сократ без демония».
Обратимся теперь к некоторым другим свидетельствам о сократовском демонии, принадлежащим более поздним авторам. Специально оговорим: только к некоторым — к тем, которые представляются важнейшими и наиболее достоверными.
Аристотель, который сам знать Сократа не мог. но, вне всякого сомнения, много слышал о нем от Платона в Академии, пишет о демонии как о вещи, безусловно, существующей, но при этом загадочной, требующей и не находящей разъяснения. Разбирая в одном из своих сочинений вопрос об определении понятий, он в качестве первого примера приводит такой: «…что такое [сократовский] «демонион». Есть ли это божество или создание божества? Впрочем или однако, тот, кто думает, что демонион — создание божества, тот необходимо верит в существование богов» (Аристотель. Риторика. II. 1398а 15 слл.).
Нетрудно заметить, что проблема демония ставится здесь в контекст, весьма волновавший учеников и последователей Сократа (ла и не только их). — о смертном приговоре философу за религиозное преступление: был ли этот приговор справедлив? Придумал ли Сократ действительно какого-то нового, «собственного» бога? Или же его демоний имел своим источником богов вполне традиционных?
Знаменитый римский оратор, политик и мыслитель I века до и. э. Марк Туллий Цицерон весьма интересовался делами божественными. И один из своих многочисленных трактатов («О дивинации»[20]) посвятил специально вопросам, связанным с божественными знамениями в самых разных их проявлениях. Конечно, не мог он обойти вниманием и сократовский демоний. Приведем соответствующее место:
«Он сам (Сократ. — И. С.), как известно из книг, написанных его учениками, сократиками, говорил о себе, что есть нечто божественное, которое он называет «демоном» и которому он всегда повинуется, которое никогда не побуждает его, но часто удерживает… Пишут также, что Сократ, увидев своего друга Критона с завязанным глазом, спросил у него, что случилось. Критон ответил, что, прогуливаясь в деревне, он отвел ветку дерева, а когда отпустил ее, она ударила его в глаз. Тогда Сократ сказал: «Это потому, что ты не послушался, когда я, руководствуясь, как обычно, божественным предчувствием, отговаривал тебя от этой прогулки». Тот же Сократ, когда афиняне под командованием Лахета потерпели поражение при Делии, бежал вместе с самим Лахетом. Но добежав до места, где пересекались три дороги, он отказался следовать той, по которой направились остальные. А спрашивавшим у него, почему он так поступает, Сократ ответил, что бог его удерживает. И вот те, которые побежали по другой дороге, нарвались на вражескую конницу.
Антипатр собрал еще много примеров чудесного предвиде