ьности авантюрные и вредные для государства.
Чем же было вызвано засилье демагогов в общественной жизни афинскою полиса? Несколькими обстоятельствами. Во-первых, вплоть до пелопоннесской войны политическими лидерами демократии в Афинах были исключительно аристократы. Перикл стал последним из государственных мужей этого «старого» типа.
А затем демос, пройдя долгий путь «политического воспитания» — в народном собрании, в судах присяжных, в театре, — созрел наконец для того, чтобы реально взять полноту власти в полисе в собственные руки. Разумеется, речь здесь идет не обо всем демосе, а о его верхушке. Не рядовые крестьяне становились новыми вождями государства, а граждане весьма состоятельные, как правило, хозяева крупных ремесленных мастерских. Клеон, владелец кожевенной мастерской; Гипербол, владелец мастерской ламп; Клеофонт, владелец мастерской музыкальных инструментов… Такие люди теперь задавали тон в общественной жизни Афин. В науке их часто называют «новыми политиками».
Во-вторых, в прямой связи с только что описанным процессом находилось резкое усиление радикальных тенденций в афинской демократии. Порой начинало создаваться впечатление, что она перерождается в настоящую охлократию — власть толпы, эгоистичной, легковозбудимой и безответственной массы, склонной поддаваться больше эмоциям, чем голосу разума и принимать непродуманные решения.
Этому во многом способствовал уже знакомый нам непрофессионализм, характерный для прямого народоправства. Провозглашаемые идеалы подчас существенно расходились с действительным положением дел. Считалось, что народное собрание представляет верховную власть именно потому, что оно объединяет в себе демос во всей его совокупности. Однако все без исключения граждане, несомненно, даже физически не могли собираться на частые заседания экклесии. Кто-то жил в далекой деревне, кто-то был в отъезде, кому-то мешали дела… А ведь еще и шли почти постоянные войны, которые тоже отрывали людей от их нормальной жизни.
В этих условиях непропорционально большую роль в управлении государством могли (конечно, при неблагоприятных условиях) начать играть люди, ничем не занятые и, более того, не желающие ничем заниматься, иными словами, далеко не лучшая часть общества. Такие граждане просто от безделья становились завсегдатаями народного собрания и нередко определяли результаты голосований в нем. Они-то и подпадали под влияние демагогов, становились питательной средой для этих «вождей народа».
Достаточно подробная характеристика демократии, при которой жил Сократ, ее «плюсов» и «минусов» потребовалась для того, чтобы в дальнейшем лучше понять отношение героя нашей книги к этому государственному устройству
Кстати, нужно сказать, что восприятие классической афинской демократии не было одинаковым на протяжении последующих исторических эпох, оно менялось. В Средние века и в начале Нового времени демократические идеи вообще не были актуальны, не пришло еще время для их повторного усвоения — общество не созрело для этого. Характерно, что самый авторитетный политический трактат эпохи Возрождения, написанный Никколо Макиавелли, назывался «Государь». Уже из этого видно: власть воспринималась не иначе как воплощенной в персоне правителя, о суверенитете народа речи отнюдь не шло.
Положение начало меняться во второй половине XVIII веке, когда как в Старом, так и в Новом Свете произошли буржуазно-демократические революции глобального значения. Однако интересно, что их творцы обращались в своей деятельности к модели не классических Афин, а Римской республики. У вождей Великой французской революции на устах были имена Брута, Гракхов, Цицерона, а отнюдь не Перикла или Демосфена.
Тогда же «отцы-основатели» Соединенных Штатов Америки, одержав победу в войне за независимость от Англии — а она, несомненно, тоже имела революционный характер — и составляя конституцию, которая должна была лечь в основу устройства Нового государства (кстати, по этой конституции американцы живут и ныне, внеся в нее за 200 с лишним лет очень незначительное число поправок), точно так же ориентировались на римские образцы. Всем известно, что, например, верхняя палата высшего законодательного органа США получила название сенат — как в Древнем Риме. Более того, здание, в котором она заседает, именуется Капитолием, тоже на римский манер.
В чем же дело? Почему афинским опытом пренебрегали, а римский брали за основу? Ведь в Риме, даже в лучшие времена республиканского правления, никогда не было реальной, полномасштабной демократии, всегда решительно преобладали олигархические элементы.
Главная причина здесь в том, что афинское народовластие считали слишком крайним и радикальным, слишком подверженным тенденциям охлократии — «власти толпы» — и засилью демагогов. Ведь сведения о демократических Афинах и, главное, их оценки черпали в основном из античных философских трактатов. А философы, как правило, ни в коей мере не относились к восторженным приверженцам демократии «афинской чеканки», напротив, жестко критиковали ее. Более того, занимали по отношению к ней позицию неприятия, причем неприятия полного и безоговорочного: отвергали не какие-нибудь отдельные недостатки этой системы, предлагая их исправить, а всю систему как целое, полагая ее в принципе порочной и неисправимой{172}.
Чисто тенденциозными (и даже, не побоимся этого слова, конъюнктурными) выглядят попытки некоторых современных ученых объявить, скажем, Аристотеля или тем более Платона сторонниками демократии{173}. Синтия Фаррар в известной книге «Происхождение древнегреческой мысли»{174} полемизирует с распространенным мнением, согласно которому влиятельные политические мыслители классической Греции были, все как один, противниками народовластия, и указывает на три исключения, трех идеологов демократии, каковыми считает философов Протагора и Демокрита, а также историка Фукидида.
Третий пример исследовательницей явно выбран неудачно: уж очень сильной натяжкой будет называть демократом Фукидида. Великий историк видел идеального государственного деятеля в Перикле{175} — а ведь при нем «по названию… было правление народа, а на деле власть первого гражданина» (Фукидид. История. II. 65.9); оптимальным же государственным устройством для Фукидида являлась умеренная олигархия Пяти тысяч, установившаяся в 411 году до н. э. (Фукидид. История. VIII. 97.2){176}. Остаются Протагор и Демокрит. Вырисовывается, кстати говоря, несколько пикантная ситуация: самая развитая демократия была в Афинах, а главным (по сути, единственным) центром демократического мышления оказываются Абдеры. Тут еще, как нарочно, припоминается, что абдериты в Греции слыли людьми крайне тупыми и несообразительными, попросту дурачками; они были излюбленными героями анекдотов, как у нас — пошехонцы и т. п.
Вернемся к Сократу. В его учении также были налицо элитарные, даже антидемократические элементы{177}. С симпатией, как мы видели, относился он к Спарте и спартанским порядкам, которые не имели ничего общего с радикальной демократией. Правда, в западной историографии периодически повторяются попытки «обелить» Сократа от этого антидемократизма. Так, например, по мнению Г. Властоса{178}, это-де Платон, причем только в своих зрелых трудах, сделал из своего учителя элитистского философа, а на самом деле взгляды того были вполне демократическими, эгалитарными. В данном случае — как и в упоминавшихся выше примерах с Платоном и Аристотелем, — конечно, априорные идеологические установки торжествуют над научной акрибией. Уж очень хочется сделать великого мыслителя прошлого, одного из «учителей человечества», нашим единомышленником. Причем сделать вопреки всякой очевидности.
Политические взгляды Сократа стояли в тесной связи с его общемировоззренческими принципами, сформировавшимися в полемике «босоногого мудреца» с софистами.
Напомним, практически все представители софистического движения (кто-то в большей, кто-то в меньшей степени) придерживались релятивизма, прежде всего гносеологического, но имевшего тенденцию также проникать в сферу, с одной стороны, онтологии, с другой — этики и политики. В противовес им Сократ, решительный противник релятивистских идей, доказывал существование объективной истины, которую к тому же можно, хотя и трудно, отыскать. Он учил, что есть обязательные для всех, неписаные моральные законы — законы добра и истины. Тот, кто их постигнет, не сможет уже совершать дурные поступки. Вот только дано это далеко не каждому: научиться нравственности могут лишь немногие, ибо это требует большой самоотдачи и искреннего стремления.
Упомянем теперь о том, что в античности этика и политика не мыслились как две отдельные, изолированные друг от друга сферы бытия, а фактически отождествлялись. Любое этическое учение было тем самым одновременно политическим и, наоборот, любое политическое учение — этическим. Справедливо подчеркивается, например, что «этика и политика Аристотеля изучают один и тот же вопрос… Этика великого Стагирита… переходит в политику»{179}. Знаменитые этические трактаты этого мыслителя («Никомахова этика» и др.) одновременно являются трактатами политическими.
Так и у Сократа этические взгляды определяли политическую позицию. В отличие от софистов, многие из которых были сторонниками демократии, он находил более чем достаточно пороков в этой форме правления и не боялся критиковать их. Особенное его неприятие вызывали непрофессионализм и некомпетентность полисного народоправства. Он говорил: «Глупо должностных лиц в государстве выбирать посредством бобов (то есть с помощью жребия. —