и отважны свыше сил, способны рисковать свыше меры благоразумия, не теряют надежды в опасностях. А вы всегда отстаете от ваших возможностей, не доверяете надежным доводам рассудка и, попав в трудное положение, не усматриваете выхода. Они подвижны, вы — медлительны. Они странники, вы — домоседы. Они рассчитывают в отъезде что-то приобрести, вы же опасаетесь потерять и то, что у вас есть. Победив врага, они идут далеко вперед, а в случае поражения не падают духом. Жизни своей для родного города афиняне не щадят, а свои духовные силы отдают всецело на его защиту» (Фукидид. История. 1.70.1–6).
Великий историк, как всегда, смог найти меткие и точные слова, нарисовать запоминающийся образ афинян, а главное — глубоко проникнуть в корни и причины явлений. Связь демократии и агрессии — не случайное совпадение, а закономерность. Жители свободного, демократического государства более предприимчивы, они всегда готовы к новшествам и переменам, не удовлетворены существующим положением вещей, а стремятся к все большему и большему. Они не знают покоя. Кроме того, убежденность в том, что их политический строй — самый лучший, заставляет их и другим нести тот же строй, пусть даже понадобится навязать его силой.
Такой способ поведения спартанцы презрительно называли «суетливостью». Афиняне, чтобы не остаться в долгу, именовали спартанцев праздными бездельниками. Одним словом, назревавшая в Элладе война была не только столкновением двух военно-политических сил, не только схваткой за гегемонию, за первенство. В той же мере можно говорить о конфликте двух систем ценностей, двух мировоззрений.
Итак, самым явным образом все шло к крупномасштабному вооруженному конфликту между двумя крупнейшими военно-политическими блоками Греции V века до н. э. — Пелопоннесским союзом и Афинской морской державой, — конфликту из-за гегемонии, который, очевидно, был объективно неизбежен и он назревал долго, на протяжении десятилетий.
На союзных собраниях пелопоннесцев представители Коринфа оказывали постоянное давление на спартанские власти, побуждая их положить предел росту афинского могущества. Сама Спарта более осторожно относилась к перспективе крупной войны. Спартанцы, обладая лучшим в греческом мире сухопутным войском, тем не менее прекрасно сознавали, какая тяжесть ляжет на их плечи в случае, если вооруженный конфликт окажется трудным и затяжным, — а это казалось (и оказалось) неизбежным. Постоянная внутренняя опасность, исходившая от илотов (зависимого населения, спартанских «крепостных», которых было в несколько раз больше, чем полноправных граждан полиса — спартиатов), тоже была фактором, который Спарта должна была принимать во внимание: война с Афинами означала отправку крупных воинских контингентов за пределы государства, чем илоты вполне могли воспользоваться и восстать. Тем не менее и спартанцы, напуганные продолжающимся возвышением Афин, со временем стали склоняться к решительным действиям.
К концу 430-х годов до н. э. внешнеполитическая обстановка в Элладе была предельно накалена. Страна, если воспользоваться популярной метафорой, напоминала пороховой погреб, который мог вспыхнуть от малейшей искры. Иными словами, непосредственным поводом к началу военных действий между Афинами и Спартой мог послужить любой, даже незначительный, локальный пограничный инцидент.
Это не заставило себя долго ждать, и в течение одного-двух лет произошло сразу несколько инцидентов такого рода. Один из них был связан с Керкирой — островом в Ионическом море, у северного побережья Гфеции. Керкира, располагавшая сильным военным флотом и занимавшая чрезвычайно важное стратегическое положение на морских путях, ведущих к Италии и Сицилии, была колонией Коринфа, но к рассматриваемому здесь времени рассорилась со своей метрополией и даже вела с ней войну. В поисках сильного союзника керкиряне обратились в Афины; афинское народное собрание в высшей степени благосклонно восприняло их просьбу о помощи и установило с Керкирой союзные отношения. Коринфяне не без оснований рассматривали поведение афинян как вмешательство в свои внутренние дела и были крайне возмущены.
Тогда же Афины ужесточили политику по отношению к городу Потидее на полуострове Халкидика, входившему в состав Афинской морской державы. Потидея тоже была колонией Коринфа и традиционно поддерживала с ним политические связи. Когда же афиняне приказали Потидее разорвать эти связи, она предпочла поднять восстание и заявить о своем выходе из союза. На усмирение отпавшего полиса была направлена афинская эскадра с отрядом гоплитов, который осадил Потидею. Эти события послужили для Коринфа новым поводом для агитации за войну против Афин.
Примерно в то же время, в конце 430-х годов до н. э., Афины ввели жесткие экономические санкции против Мегар — соседнего с ними полиса, входившего в Пелопоннесский союз. Любым мегарским товарам был отныне закрыт доступ на рынки Афин и всех союзных с ними полисов; торговцы-мегаряне были под страхом смерти изгнаны оттуда. Экономика Мегар, в очень большой степени ориентированная именно на торговлю с Афинами, в кратчайший срок пришла в бедственное положение.
Большая война становилась совершенно неизбежной. В этих условиях в 432 году до н. э. в Спарте состоялся очередной конгресс государств — членов Пелопоннесского союза. Союзники во главе с Коринфом стали дружно оказывать давление на спартанцев, убеждая их наказать наконец «распоясавшиеся» Афины, положить предел их усилению. Спартанские власти неохотно склонялись на уговоры.
На конгрессе было решено использовать вначале все возможные мирные средства и попытаться снять напряженность путем переговоров. После этого в Афины несколько раз прибывали спартанские послы и то в относительно мягкой, то в более угрожающей форме предлагали афинянам разорвать союз с Керкирой, снять осаду с Потидеи и отменить санкции против Мегар. В принципе, на этом этапе война еще могла быть предотвращена: спартанцы ее по-прежнему не слишком хотели и удовлетворились бы, если бы Афины пошли на некоторые, даже небольшие уступки.
Однако стоявший по-прежнему во главе афинского полиса Перикл был убежденным противником каких бы то ни было уступок противостоящей стороне. Он считал, что Афины уже достаточно сильны и готовы к решающей схватке за гегемонию в Греции.
Сыграл свою роль и внутриполитический фактор. К концу 430-х годах до н. э. положение Перикла в Афинах несколько пошатнулось. «Первый гражданин» старел — ему пошел седьмой десяток — и не мог уже так же эффективно, как прежде, держать все под своим контролем. Кроме того, возрастало недовольство единоличным характером его власти. Попросту говоря, афинянам надоело, что один и тот же человек так долго бессменно находится у руля государства.
Падением популярности Перикла не преминули воспользоваться его внутриполитические соперники. Они, объединившись. повели против него борьбу Правда, сам он пока еще казался неуязвимой мишенью: его авторитет у сограждан был, несмотря ни на что, очень высок. Поэтому был избран окольный путь, чтобы со временем «свалить» Перикла. К нему стали подбираться постепенно, исподволь, для начала организуя нападки на его друзей и соратников, особенно на деятелей культуры из перикловского кружка.
В кружке этом царило полное свободомыслие; входившие в него умные и просвещенные люди не боялись высказывать самые смелые идеи. Это не нравилось многим афинянам, особенно представителям старшего поколения, воспитанным в духе традиционных ценностей. В городе стали поговаривать, что Перикл поощряет безбожие, неуважение к полисной религии.
Учитель Перикла, философ Анаксагор, много размышлявший о природных явлениях и учивший, что Солнце — огромная каменная глыба, а не бог Гелиос, как рассказывалось в старинных мифах, — был предан суду и как нечестивец приговорен к изгнанию из Афин. Еще более тяжелая судьба ждала Фидия. Гениального скульптора тоже обвинили в религиозном преступлении. Создавая статую Афины-Девы для Парфенона, он изваял на щите богини битву греков с амазонками. И, как говорили недоброжелатели, среди сражающихся героев Фидий поместил свой собственный портрет, а рядом изобразил своего друга Перикла.
Создавать скульптурные изображения живых людей в классической Греции строго-настрого запрещалось (исключение делали только для победителей в Олимпийских играх, которых считали героями-полубогами). С точки зрения традиционной религии, такие изображения были кощунством, издевательством над святынями. За это-то теперь и должны были судить Фидия. Но великий ваятель умер в тюрьме, не дождавшись процесса. Не исключено, что он был тайно отравлен врагами Перикла.
Даже Аспасия — тогдашняя жена «первого гражданина», образованнейшая женщина своего времени — предстала перед судом. Как рассказывает Плутарх, «Перикл вымолил ей пощаду, очень много слез пролив за нее во время разбирательства дела… и упросив судей» (Плутарх. Перикл. 32). Лидер афинского полиса не мог не понимать: атаки на членов его кружка ведутся с одной-единственной целью — скомпрометировать и в конечном счете устранить с политической арены его самого. Цель эта казалась не столь уж и далекой…
Почему мы так подробно говорим обо всех этих перипетиях? Прямо или косвенно, с какой бы то ни было целью — в Афинах разжигали религиозную истерию, подозрения по отношению к инакомыслящим. В душах граждан пробуждали довольно низменные чувства, а главное — подспудно склоняли к поиску «врагов», «виноватых»… Сократу — а уж кто среди афинян был инакомыслящим, если не он? — еще предстоит почувствовать на себе тяжелую руку державного демоса.
Перикл же, опасаясь за свое положение, решил форсировать начало войны, чтобы побудить народ вновь сплотиться вокруг своего испытанного руководителя. Как известно, в военную годину не до внутренних распрей. Потому-то по его инициативе афинская экклесия отвечала на все требования спартанских послов самым решительным отказом. В результате Спарта склонилась-таки к активным действиям. Пелопоннесский союз, собравшись на новый конгресс и заручившись поддержкой авторитетного Дельфийского оракула, официально объявил Афинам войну.