аведливости и охрану себя от угроз» (Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. 1.1.18).
Некоторые современные ученые{195} склонны доверять этому известию, согласно которому Сократ в день суда являлся не просто одним из пританов, а их главой и, по сути дела, верховным должностным липом государства. Однако закрадываются сомнения: действительно ли так оно было? Во-первых, ни из каких других источников мы ни о чем подобном не узнаем. Во-вторых, если Сократ, будучи эпистатом, отказался ставить противозаконное предложение на голосование, то кто-то все-таки это сделал? Но кто? Ведь предложение судить стратегов было в конечном счете проголосовано и принято демосом. Но никто, кроме эпистата, не имел права вести собрание, ставить проекты постановлений на голосование и т. п. Что же, получается, было допущено еще одно беззаконие: Сократа отстранили от председательства и кто-то другой взял дело в свои руки? Странно, что в таком случае об этом не говорит ни один античный автор{196}. А имеем ли мы право пускаться в собственные домыслы?
Допускает ошибку В. С. Нерсесянц, когда пишет: «В лень, когда он (Сократ. — И. С.) был дежурным главой Совета (эпистатом), нарушение законности было пресечено. Но на следующий день, при другом эпистате, все стратеги были огульно приговорены к смерти одним поднятием рук на народном собрании»{197}. Если бы это было так, то, конечно, все сразу вставало бы на свои места и никаких объяснений не требовалось бы. Однако, увы, сказанное не соответствует действительности.
Наиболее подробно, со всеми деталями, рассказывает о процессе стратегов-победителей тот же Ксенофонт, но в другом своем сочинении — «Греческой истории». В его изложении дело предстает следующим образом. Вскоре после прибытия в Афины флотоводцев арестовали, и было решено подвергнуть их суду народного собрания (что, заметим, делалось только в очень редких, экстраординарных случаях — обычно судила гелиея). Состоялось первое заседание: на нем среди обвинителей особенно усердствовал Ферамен. Надо сказать, что он тоже участвовал в Аргинусском сражении в качестве триерарха (капитана одного из кораблей). Именно ему и нескольким другим триерархам стратеги после битвы дали поручение подобрать тела погибших, а сами с основной частью флота отправились преследовать отступившего противника. Теперь Ферамен боялся сам стать подсудимым и решил, очевидно, «сыграть на опережение», взвалив вину на своих начальников.
Стратеги защищались достойно, приводили весомые до воды в свою защиту, и народное собрание стало уже склоняться к их оправданию. Однако заседание затянулось, и, когда пришла пора переходить к голосованию, оказалось, что уже стемнело: трудно было бы пересчитать руки, поднятые «за» и «против». Решили отложить процесс и продолжить его через несколько дней. А за это время противники подсудимых сумели хорошенько «обработать» народную массу, и на следующем заседании экклесии отношение к флотоводцам было уже неприкрыто враждебным.
С энтузиазмом было воспринято предложение демагога Калликсена — немедленно, не разобрав толком дела, судить огулом всех стратегов и выносить единый приговор (разумеется, смертный). Это означало грубейшее попрание всех норм законности и судопроизводства. «Евриптолем, сын Писианакта, и несколько других лиц выступили против Калликсена с обвинением во внесении противозаконного предложения. Но их выступление встретило в народном собрании одобрение лишь немногих; толпа же кричала и возмущалась тем, что суверенному народу не дают возможности поступать, как ему угодно. Вслед за тем Ликиск предложил, чтобы приговор относительно стратегов распространялся и на тех, которые подняли вопрос о законности предложения Калликсена, если они не примут назад своих протестов; толпа подняла сочувственный шум, и протестовавшие должны были отказаться от своих возражений. Когда же и некоторые из пританов заявили, что они не могут предлагать народу противозаконное голосование, Калликссн, взойдя на трибуну, предложил включить и их в число обвиняемых. Народ громко закричал, чтобы отказывающиеся ставить на голосование были тоже привлечены к суду, и тогда все пританы, устрашенные этим, согласились поставить предложение на голосование, — все, кроме Сократа, сына Софронискова. Последний заявил, что он во всем будет поступать только по закону» (Ксенофонт. Греческая история. 1.7.12–16).
Эпизод говорит сам за себя и вряд ли нуждается в комментариях. Полный триумф беззакония, звериный оскал охлократии… Один из самых позорных инцидентов во всей афинской истории. Правда, судя по всему, упорство Сократа все-таки не осталось без последствий. Было позволено сказать еще одну речь в защиту стратегов. Затем поставили на голосование вопрос: судить ли каждого обвиняемого по отдельности или же всех вместе? И вначале большинство оказалось на стороне первого предложения. Но, сославшись на несоблюдение каких-то формальностей, результаты этого первого голосования тут же отменили и назначили второе! Фарс продолжался… Создается впечатление, что стратегов хотели «убрать» во что бы то ни стало. И добились своего: повторное голосование принесло перевес Калликсену и его единомышленникам. Тут же народное собрание и вынесло общий приговор: флотоводцы, как и следовало ожидать, обрекались на казнь, каковая сразу была приведена в исполнение.
Как видим, все эти драматические события развертывались в один день, а не в два разных, как пишет В. С. Нерсесянц. Обратим внимание еще и на то, что в данном рассказе Ксенофонт, в отличие от своего же свидетельства в «Воспоминаниях о Сократе», ни словом не упоминает о том, что Сократ в день суда был эпистатом; философ выступает только как один из пританов. Налицо внутреннее противоречие, и, несомненно, доверять нужно именно сообщению Ксенофонта в «Греческой истории». Дело в том, что его сократические сочинения — это факт общеизвестный, о котором и нам доводилось упоминать, — всецело проникнуты апологетической тенденцией по отношению к учителю. А принимая во внимание тот факт, что Ксенофонт и вообще не слишком-то скрупулезно относился к исторической истине, при необходимости даже и искажал ее{198}, не приходится удивляться, что он и в рассматриваемом случае мог придумать что-то «от себя» — что-то, украшающее образ Сократа. В высшей степени характерно, что в «Воспоминаниях» не рассказано, чем же в конце концов завершился суд над стратегами; и от этой «фигуры умолчания» проистекает даже впечатление победы Сократа — победы, которой, увы, на самом деле не было, да и не могло быть: не мог же один гражданин, будь он хоть тысячу раз прав, одержать верх над всем демосом.
Поздний биограф, Диоген Лаэртский, о том же эпизоде сообщает буквально в двух словах, да к тому же еще и несколько недопонимая ситуацию: «Он (Сократ. — И. С.) один голосовал за оправдание десяти стратегов» (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. II. 24). В действительности, как вытекает из ранее приведенных свидетельств, дело обстояло не вполне так. Какую позицию занял философ в непосредственном голосовании-приговоре, мы не знаем, об этом ни один из античных авторов не сообщает. Его роль была связана с более ранним этапом процесса, с решением процедурного вопроса о том, как судить флотоводцев. Он не голосовал за их оправдание или осуждение; он не хотел, чтобы состоялось само это голосование, вопиюще противоречившее существующим процессуальным нормам. Строго говоря, не обвиняемых как таковых защищал «босоногий мудрец»: он грудью вставал на защиту закона, против любых его нарушений. И уж тут его не смущали и не останавливали никакие нападки, угрозы, опасность и самому оказаться вместе со стратегами на скамье подсудимых (раздавались ведь, как мы помним, и такие голоса). В этом — весь Сократ!
Он проиграл. Но бывают такие поражения, которые — выше победы. Проиграл, но не сдался, до конца настаивал на своем. И — один против всех! В этом рисуется уже какое-то предчувствие суда над ним, который прошел в том же роде: по форме — поражение, по сути — победа.
Обратим еще внимание, что в эпизоде со стратегами Сократ и, в общем-то, обычно близкий к нему Ферамен оказались, так сказать, по разную сторону баррикад. Обычная коллизия оппортуниста-политика и нонконформиста-философа. Впрочем, пройдет какая-нибудь пара лет — и все, все пойдет совершенно иначе.
СОКРАТ И «ТРИДЦАТЬ ТИРАНОВ»
Процесс стратегов-победителей — типичный образчик религиозной истерии в Афинах, столь характерной для последних лет Пелопоннесской войны. Афинский демос собственными руками лишал себя тех военачальников, которые у него еще были, обезглавливал вооруженные силы полиса. Рано или поздно все это не могло не кончиться очень плохо. Так в конце концов и получилось.
Главную роль на завершающем этапе войны сыграл командующий спартанским флотом (наварх) Лисандр, выдающийся полководец. Он добился того, чтобы персы стали более активно поддерживать Спарту. А в 405 году до н. э. он нанес афинянам решающее поражение в битве при речке Эгоспотамы, на побережье пролива Геллеспонт (к северо-востоку от Эгсиды). Применив военную хитрость и воспользовавшись тем, что командиры противника были по большей части совершенно некомпетентны (иных в Афинах уже не осталось), Лисандр внезапным уларом захватил врагов врасплох прямо на корабельной стоянке и наголову разгромил их. Лишь одному из афинских стратегов — Конону — удалось с несколькими триерами спастись бегством. Всех остальных — и флотоводцев, и капитанов, и моряков — спартанцы взяли в плен и казнили. Погибли несколько тысяч человек.
Но главное было даже не в этом. Дело при Эгоспотамах стало событием, предрешившим исход всего многолетнего военного столкновения. На море теперь всецело господствовала Спарта, и у афинян не было сил, чтобы противостоять ей. У Лисандра впервые появилась возможность осадить Афины не только с суши, но и с моря, полностью блокировать их и отрезать доступ продовольствия. Нечего и говорить, что он этой возможностью немедленно воспользовался.