Итак, вернемся к прошедшему перед нами разительному различию. Если от Христа пошло единое учение, воплощенное в христианской Церкви, то от Сократа пошло, можно сказать, великое множество учений и школ. И все эти школы не просто мало в чем коррелируют друг с другом — они постоянно конфликтуют, каждая пытается доказать, что она и именно она верна заветам учителя. Платон враждебно относится к Аристиппу, Антисфен — к Платону… Порой споры идут корректно, вполне «по-джентльменски», как, например, между Платоном и Ксенофонтом: их взгляды на Сократа существенно различались, и оба автора это не скрывали, но тем не менее никогда не переходили на личности, даже не упоминали друг о друге в своих произведениях, — возможно, из той же вежливости, дабы не вступать в базарную перепалку. Были, впрочем, и такие, которые именно перепалки-то и хотели. Например, Антисфен написал против Платона обличительный памфлет, в котором даже имя своего оппонента изменил грубым и издевательским образом: из Платона сделал «Сафона», что неудобопереводимо, ибо непристойно. Он даже именно так и назвал свое произведение. «Сафой» Антисфена не сохранился, но можно догадываться, в каком тоне там велась полемика. Впрочем, киники на то и были киники, что никакие нормы благопристойности были им не писаны. Киник Кратет, ученик Диогена, ничтоже сумняшеся совокуплялся со своей женой Гиппархией у всех на виду (Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. VI. 97).
Итак, никакого единства, постоянные споры! Здесь во всей полноте проявляется дух античных эллинов с их неистребимой страстью к состязательности в любой сфере жизни и деятельности. В том числе и в сфере философской мысли. Была в высшей степени целостная, как бы изваянная из мрамора фигура Сократа — а оказалась на ее месте пестрейшая амальгама, когда каждый философ брал и развивал ту частичку взглядов и мнений великого учителя, которая ему лично была более по душе. Но ведь именно поэтому к Сократу и восходит практически вся последующая античная философия, какими бы разнообразными, непохожими друг на друга ни были ее многочисленные «ответвления».
СОКРАТ В ВЕКАХ
Сократа не стало — а страсти вокруг его имени продолжали кипеть. Этот «овод», возмущавший спокойствие афинян (мы знаем, что так он сам себя характеризовал), даже и после своей кончины оставался фигурой спорной. В начале IV века до н. э. софист Поликрат написал специальную речь «Против Сократа» — против уже казненного человека! Приходится сожалеть, что речь эта (точнее выражаясь, это был замаскированный под речь обличительный памфлет) не сохранилась, — из нее мы, наверное, имели бы целостное представление об аргументации тех авторов, которые были противниками «босоногого мудреца».
Дискуссии по поводу оценки сократовской личности и деятельности развертывались в афинском обществе еще долго, на протяжении ряда десятилетий. Так, более полувека спустя оратор Эсхин (не путать с Эсхином Сократиком) в одной из речей мимоходом, как о чем-то общеизвестном, отзывается о Сократе как о софисте, воспитавшем тирана Крития и казненном по заслугам (Эсхин. 1.173).
Но это, впрочем, были уже скорее глухие отголоски былой вражды. Ведь давно уже вступила в действие «тяжелая артиллерия» сократиков. Ученики выпившего цикуту философа на первых порах, как известно, были в растерянности, бежали в Мегары, потом кто-то из них уехал и дальше… Однако прошли какие-нибудь несколько лет после смерти их учителя — и они начали писать и издавать свои сократические сочинения. Есть предположение, что побудительным моментом, «толчком» стало именно издание памфлета Поликрата, наверняка провокационного и по сути, и по форме. Он и вызвал полемику ведь нужно же было отвечать на высказанные в нем наветы. Сократики не могли терпеть оскорбления памяти их наставника.
Хотя эти мыслители и разделились на конкурирующие школы, хотя они и спорили, подчас враждовали друг с другом, — однако имелась вещь, которая всех их объединяла. И это был, разумеется, именно безусловный, благоговейный пиетет перед Сократом. Изображали в своих трудах они его по-разному — но всегда в однозначно положительном свете, как человека в любом отношении безупречного. По сути дела, создавалась традиция, которую можно было бы сравнить с агиографической — с написанием житий христианских святых.
В литературу IV века до н. э. таким образом влился мощный поток произведений, прославлявших Сократа. Среди них встречались краткие и пространные, не блиставшие особым талантом (наверное, таких, по обыкновению, было большинство) и подлинно гениальные (как шедевры Платона)… Но таких сочинений появились десятки, если не сотни! Они читались, оказывали влияние на общественное мнение, на взгляды образованной публики. И в результате проводимая в них точка зрения на «босоногого мудреца» со временем стала общепринятой. Сократ был, фигурально выражаясь, канонизирован.
Этот его чрезвычайно светлый образ фигурирует в философской и общекультурной традиции вплоть до конца античности. Да и позднее тоже. В эпоху Средневековья, если о Сократе вспоминали (а это случалось, понятно, несравненно реже в силу совершенно изменившихся исторических условий), также видели в нем фигуру весьма положительную.
Вот величайшее произведение позднесредневековой литературы — всем известная «Божественная комедия» Данте. В ее колоссальном «космосе», вместившем в себя очень многое, находится место и для античных философов. Поскольку они жили еще до Рождества Христова и, естественно, могли быть только язычниками, для христианина Данте единственно подходящее им место — ад, а не рай и даже не чистилище. Но, с другой стороны, поскольку они отличались личной праведностью, высокой мудростью и заслуги их несомненны, Данте не может допустить, чтобы эти люди подвергались загробной каре. И, соответственно, помешает их в Лимб — первый круг ада, его самую «щадящую» область. Там нет мучений, там мыслители, насколько можно судить, занимаются привычным делом — беседуют друг с другом. Возглавляет их Аристотель, которого в Средние века особенно ценили и который был тогда настолько знаменит, что Данте даже не считает нужным назвать его имя: и так все поймут, о ком идет речь.
Потом, взглянув на невысокий склон,
Я увидал: учитель тех, кто знает,
Семьей мудролюбивой окружен.
К нему Сократ всех ближе восседает
И с ним Платон; весь сонм всеведца чтит;
Здесь тот, кто мир случайным полагает,
Философ знаменитый Демокрит;
Здесь Диоген, Фалес с Анаксагором,
Зенон, и Эмпедокл, и Гераклит…
Как видим, в произведении итальянского поэта Сократ на очень почетном месте, в непосредственной близости от Аристотеля.
В чем-то как будто иллюстрацией к этому описанию вы глядит знаменитая фреска «Афинская школа», выполненная примерно два века спустя соотечественником Данте не менее великим Рафаэлем. Фреска призвана символизировать собой всю древнегреческую философию времен ее расцвета. Центром композиции являются, естественно, фигуры Платона и Аристотеля, чинно и величаво ведущие беседу «о горнем и дольнем», что отражается в характере их жестов. А поблизости, левее — вот он, Сократ! Сразу бросается в глаза его неповторимая внешность, которую живописей запечатлел более чем узнаваемо: лысина, крутой нависший лоб, глаза навыкате, короткий вздернутый нос… «Босоногий мудрец» занят своим привычным делом: спорит, оживленно жестикулируя, с группой слушателей. В отличие от Платона и Аристотеля в его облике нет ни величавости, ни спокойствия; напротив, он весь — борьба.
Интересно, что «Афинская школа» была написана Рафаэлем в папском дворце в Ватикане, на стене рабочего кабинета главы Римской церкви. И это ясно свидетельствует: времена изменились, на смену Средневековью пришло Возрождение. Данте уважает эллинских мыслителей, но для него они в первую очередь язычники, и он помещает их все-таки в ад. В эпоху Рафаэля уже считается возможным изобразить их в «святая святых» католицизма!
Интересу итальянцев к греческой философии в целом и к Сократу в частности удивляться не приходится: как-никак они — потомки римлян и в этом качестве — прямые наследники античности. Гораздо более поразительно, что в те же самые времена, когда писал Рафаэль, то есть в начале XVI века, аналогичный интерес рождается и на далекой Руси! У нас, в Москве, тоже появляются изображения так называемых «внешних мудрецов», то есть языческих, эллинских философов и писателей, живших еще до появления христианства.
Более того — и здесь, как в Риме, мы встречаем их на стенах религиозного по назначению здания, Благовещенского собора в Кремле{230}. Фрески с мудрецами помещены в галерее храма; и по сей день любой посетитель может их увидеть. Тут и Платон, и Аристотель, и историк Фукидид, и другие… Разумеется, в их числе — и Сократ. В руках каждого из древних греков — свиток с изречениями, которые, очевидно, в Древней Руси соотносились с их именами.
На свитке, который держит Сократ, читаем: «Доброго мужа никакое зло не постигнет. Душа наша бессмертна. По смерти будет добрым награда, а злым — наказание». Разумеется, это не дословные шпаты из Сократа (да таких цитат, как мы знаем, и быть не могло, за неимением у Сократа философских трудов). Тем не менее нельзя не заметить, что в целом здесь достаточно адекватно представлены некоторые сократовские взгляды — в той форме, как их донес до последующих поколений Платон.
Фрески с философами в Благовещенском соборе — это, бесспорно, культурная и историческая загадка. Ведь, в отличие от Западной Европы, в нашей стране в ту пору не было Ренессанса, характеризовавшегося секуляризацией, «обмирщением» всей жизни общества, в том числе даже и самой Церкви. В Риме уже вовсю появлялись «папы-гуманисты», а в России устои традиционной веры были еще более чем крепки.
Почему же в храме изображения язычников (пусть даже и великих)? Пожалуй, здесь самое время вспомнить, что при создании архитектурно-художественного комплекса Московского Кремля самым