[315] и мне поиграет; потанцую и я.
Он встал, прошелся на манер того, как танцевал мальчик и девушка. (22) Так как мальчика хвалили, что он, выделывая фигуры, кажется еще красивее, то Филипп прежде всего показал все части тела, которыми двигал, в еще более смешном виде, чем они были в естественном виде; а так как девушка, перегибаясь назад, изображала из себя колеса, то и он, наклоняясь вперед, пробовал изображать колеса. Наконец, так как мальчика хвалили, что он при танце доставляет упражнение всему телу, то и он велел флейтистке играть в более быстром ритме и двигал всеми частями тела, — и ногами, и руками, и головой.
(23) Когда наконец он утомился, то ложась сказал:
—Вот доказательство, друзья, что и мои танцы доставляют прекрасное упражнение: мне, по крайней мере, хочется пить; мальчик, налей-ка мне большую чашу.
—Клянусь Зевсом, — сказал Каллий, — и нам тоже: и нам захотелось пить от смеха над тобой.
(24) А Сократ заметил:
—Что касается питья, друзья, то и я вполне разделяю это мнение: ведь в самом деле вино, орошая душу, печали усыпляет, как мандрагора[316] людей, а веселость будит, как масло огонь. (25) Однако, мне кажется, с людьми на пиру бывает то же, что с растениями на земле; когда бог поит их сразу слишком обильно, то и они не могут стоять прямо, и ветерок не может продувать их; а когда они пьют, сколько им хочется, то они растут прямо, цветут и приносят плоды. (26) Так и мы, если нальем в себя сразу много питья, то скоро у нас и тело и ум откажутся служить; мы не в силах будем и вздохнуть, не то что говорить; а если эти молодцы будут нам почаще нацеживать по каплям маленькими бокальчиками, — скажу и я на манер Горгия[317], — тогда вино не заставит нас силой быть пьяными, а поможет прийти в более веселое настроение.
(27) С этим все согласились; а Филипп прибавил, что виночерпии должны брать пример с хороших возниц, — чтобы чаши у них быстрее проезжали круг. Виночерпии так и делали.
Глава 3[Предложение Сократа. Новый характер пира. Вопросы и ответы гостей]
(1) После этого мальчик, настроив лиру в тон флейты, стал играть и петь. Хвалили все, а Хармид даже сказал:
—Однако, друзья, как Сократ сказал про вино, так, мне кажется, и это смешение красоты молодых людей и звуков усыпляет печали, но любовное вожделение будит.
(2) После этого Сократ опять взял слово:
—Как видно, они способны доставлять нам удовольствие, друзья; но мы, я уверен, считаем себя гораздо выше их; так не стыдно ли нам даже не попробовать беседами принести друг другу какую-нибудь пользу или радость?
После этого многие говорили:
—Так указывай нам ты, какие разговоры вести, чтоб лучше всего достигнуть этой цели.
(3) — В таком случае, — отвечал Сократ, — я с большим удовольствием принял бы от Каллия его обещание: именно, он сказал, что если мы будем у него обедать, то он покажет нам образчик своей учености.
—И покажу, — отвечал Каллий, — если и вы все представите, что кто знает хорошего.
—Никто не возражает тебе, — отвечал Сократ, — и не отказывается сообщить, какое знание он считает наиболее ценным.
(4) — Если так, — сказал Каллий, — скажу вам, что составляет главный предмет моей гордости: я думаю, что я обладаю способностью делать людей лучше.
—Чему же ты учишь? — спросил Антисфен. — Какому-нибудь ремеслу, или добродетели?
—Справедливость, не правда ли, — добродетель?
—Клянусь Зевсом, — отвечал Антисфен, — самая бесспорная: храбрость и мудрость иногда кажется вредной и друзьям и согражданам, а справедливость не имеет ничего общего с несправедливостью.
(5) — Так вот, — сказал Каллий, — когда и из вас каждый скажет, что у него есть полезного, тогда и я не откажусь назвать искусство, посредством которого я это делаю. Ты теперь, Никерат, говори, — продолжал он, — каким знанием ты гордишься.
—Отец мой, — сказал Никерат, — заботясь о том, чтоб из меня вышел хороший человек, заставил меня выучить все сочинения Гомера[318], и теперь я мог бы сказать наизусть всю «Илиаду» и «Одиссею».
(6) — А разве ты не знаешь того, — заметил Антисфен, — что и рапсоды[319] все знают эти поэмы?
—Как же мне не знать, — отвечал он, — когда я слушаю их чуть не каждый день?
—Так знаешь ли ты какой-нибудь род людской глупее рапсодов?
—Клянусь Зевсом, — отвечал Никерат, — мне кажется, не знаю.
—Разумеется, — заметил Сократ, — они не понимают сокровенного смысла[320]. Но ты переплатил много денег Стесимброту и Анаксимандру[321] и многим другим, так что ничего из того, что имеет большую ценность, не осталось тебе неизвестным.
(7) — А что ты, Критобул? — продолжал он. — Чем ты всего больше гордишься?
—Красотой, — отвечал он.
—Так можешь ли и ты сказать, — спросил Сократ, — что твоей красотой ты способен делать нас лучше?
—Если нет, то ясно, что я окажусь ни на что не годным человеком.
(8) — А ты что? — спросил он. — Чем ты гордишься, Антисфен?
—Богатством, — отвечал он.
Гермоген спросил, много ли у него денег. Антисфен поклялся, что у него ни обола[322].
—Но, может быть, у тебя много земли?
—Пожалуй, хватит, чтоб нашему Автолику посыпать себя пылью[323].
(9) — Надо будет и тебя послушать. А ты, Хармид, — сказал он, — чем гордишься?
—Я, наоборот, — отвечал он, — бедностью.
—Клянусь Зевсом, — заметил Сократ, — это — вещь приятная: ей не завидуют, из-за нее не ссорятся; не стережешь ее, — она цела; относишься к ней без внимания, — она становится сильнее.
(10) — А ты, Сократ, чем гордишься? — спросил Каллий.
Сократ, сделав очень важную мину, отвечал:
—Сводничеством.
Все засмеялись при этом.
А он сказал:
—Вы смеетесь, а я знаю, что мог бы очень много денег получать, если бы захотел пустить в ход свое искусство.
(11) — А ты, — сказал Ликон, — обращаясь к Филиппу, конечно, гордишься своим смехотворством?
—Да, и с бо́льшим правом, думаю, — отвечал он, — чем актер Каллиппид[324], который страшно важничает тем, что может многих доводить до слез.
(12) — Не скажешь ли и ты, Ликон, чем ты гордишься? — сказал Антисфен.
Ликон отвечал:
—Разве не знаете все вы, что своим сыном?
—А он, — спросил кто-то, — конечно, своей победой?
Автолик, покраснев, сказал:
—Клянусь Зевсом, нет.
(13) Когда все, обрадовавшись, что услышали его голос, устремили взоры на него, кто-то спросил его:
—А чем же, Автолик?
Он отвечал:
—Отцом.
И с этим словом прижался к нему.
Увидя это, Каллий сказал:
—Знаешь ли ты, Ликон, что ты богаче всех на свете?
—Клянусь Зевсом, — отвечал он, — этого я не знаю.
—Но разве ты не сознаешь того, что ты не взял бы всех сокровищ персидского царя за сына?
—Да, я попался на месте преступления, — отвечал он, — должно быть, я богаче всех на свете.
(14) — А ты, Гермоген, — спросил Никерат, — чем всего больше величаешься?
—Добродетелью и могуществом друзей, — отвечал он, — и тем, что такие особы заботятся обо мне.
Тут все обратили взоры на него, и многие при этом спросили, назовет ли он их. Он отвечал, что ничего против этого не имеет.
Глава 4[Продолжение беседы о ценности обещанного каждым из гостей предмета]
(1) После этого Сократ сказал:
—Теперь остается нам показать великую ценность обещанного каждым предмета.
—Выслушайте меня прежде всех, — сказал Каллий. — В то время, как вы спорите о том, что такое справедливость, я делаю людей справедливее.
—Как же, дорогой мой? — спросил Сократ.
—Я даю деньги, клянусь Зевсом.
(2) Тут встал Антисфен и очень задорно спросил его:
—Как по-твоему, Каллий, люди носят справедливость в душе или в кошельке?
—В душе, — отвечал Каллий.
—И ты, давая деньги в кошелек, делаешь душу справедливее?
—Конечно.
—Как же?
—Люди, зная, что у них есть, на что купить все необходимое для жизни, не хотят совершать преступлений и тем подвергать себя риску.
(3) — Отдают ли они тебе, что получат? — спросил Антисфен.
—Клянусь Зевсом, — отвечал Каллий, — конечно, нет.
—Что же? Вместо денег платят благодарностью?
—Клянусь Зевсом, — отвечал он, — даже и этого нет; напротив, некоторые становятся даже враждебнее, чем до получения.
—Удивительно, — сказал Антисфен, — глядя на него с задорным видом: ты можешь их делать справедливыми ко всем, а к себе самому не можешь.
(4) — Что же тут удивительного? — возразил Каллий. — Разве мало ты видал плотников и каменщиков, которые для многих других строят дома, но для себя не имеют возможности выстроить, а живут в наемных? Примирись же, софист, с тем, что ты разбит!
(5) — Клянусь Зевсом, — заметил Сократ, — он должен мириться с этим: ведь и гадатели, говорят, другим предсказывают будущее, а для себя не предвидят, что их ожидает.
Этот разговор на том и прекратился.
(6) После этого Никерат сказал:
—Выслушайте и мое рассуждение о том, в чем вы улучшитесь от общения со мной. Вы, конечно, знаете, что великий мудрец, Гомер, в своих творениях говорит обо всех человеческих делах. Таким образом, кто из вас хочет стать искусным домохозяином или народным витией, или военачальником, или подобным Ахиллу, Аяксу, Нестору, Одиссею, тот должен задобрить меня: я ведь все это знаю.
—И царствовать ты умеешь, — спросил Антисфен, — раз ты знаешь, что он похвалил Агамемнона за то, что он и царь хороший и могучий копейщик?