Старик прямо из кожи лез, чтобы достать эту комнату, так что она и его не обошла своими любезностями.
— Стар уж я, помочь ничем не могу, да и сын говорит — товарищи придут, помогут, — весело ответил старик, устроившись на диване.
— Из окна университетскую рощу как на ладони видно. Так что желаю вам успеха, — сияя улыбкой, добавила хозяйка и, распрощавшись, вышла.
Студент переехал тридцать первого марта. Это был последний день работы Такако в конторе. Незадолго до этого он привез битком набитый чемодан и портфель, объявив, что это — самое ценное его имущество, потому он боится перевозить его на машине. Оказалось, что речь идет о пластинках. И чемодан, и портфель были наполнены пластинками в пестрых легкомысленных суперобложках, и названия там были такие: «Дождь гортензий», «У меня нет зонтика», «Отчего-то полюбили, отчего-то расстались» и тому подобное. Такако удивилась. Она-то думала, там и вправду что-то важное.
Почему их нельзя перевезти на машине? Даже если что-нибудь разобьется, уж наверно большой беды не будет.
— Сыну отцовского сердца не понять, — бормотал Эндо, отсчитывая Такако половину ее жалованья. Половину она уже взяла вперед, так что это был остаток. Эндо положил ассигнации на стол. И с легкомысленным видом вдруг запел:
Надо мне идти,
Идти на свиданье с тобой.
Пусть дождем намочит,
Идти на свиданье с тобой.
Но дело в том, что дождик льет,
А зонтика нет у меня.
Надо мне идти,
Идти на свиданье с тобой.
Что «сыну отцовского сердца не понять», Эндо тоже взял с пластинки. Помогать медику при переезде явились не товарищи, а две девицы. Оказавшись втроем в комнате, они заварили кофе и начали носить вещи. Вещи были не очень тяжелые, но таскали эти трое не спеша и с перерывами, так что непонятно было, когда же наконец из машины, остановившейся у входа, извлекут последний предмет. Такого, уж конечно, ни Эндо, ни отец студента не ожидали. Старик пришел поблагодарить товарищей за помощь, но, увидев женщин, тут же ушел в полном расстройстве чувств.
— А ведь он даже не рассердился. Застыдился, смутился — и все. У меня почему-то так и стоит перед глазами эта картина, как он бредет отсюда прочь. Прямо хоть песню сочиняй! — И Эндо снова запел, уже на другой мотив:
Надо мне идти,
Идти на свиданье с тобой,
Но дело в том, что дождик льет,
А зонтика нет у меня…
С завтрашнего дня сюда на работу снова выйдет та студентка из параллельной группы. Интересно, доводилось ли ей здесь видеть такое…
На обратном пути Такако встретила знакомого, Хомму, учившегося в том же университете. Они вместе зашли в кафе.
— Ты что, с отцом поссорилась, что ли? — спросил Хомма, когда они уселись на диванчике.
— Да не то чтоб поссорилась…
Просто расстроилась и ушла, добавила про себя Такако. А разве станет он высылать ей деньги после той сцены? Сегодня она это поняла.
— Учебу ты бросила? — спросил Хомма.
— Нет.
— Да ведь ты вроде из-за того с ним и поссорилась, что решила университет бросить. Значит, решение-то было не слишком серьезным? — У Хоммы лукаво заблестели глаза.
— А вы не собираетесь бросать учение? — отпарировала Такако. Хомма относился к своей работе в комитете по оказанию помощи неимущим с непомерным рвением. Словно жить без нее не мог. Еще он был членом студенческого комитета самоуправления. Так что на лекциях его и видно не было. Поэтому во время сессии он всегда одалживал чужие конспекты, но на этом дело кончалось — читать их у него желания не было. А раз так, думала Такако, не лучше ли бросить учебу и заняться делом?
— Ну как? — переспросила Такако.
— Нет, и в мыслях не держу, — беспечно ответил Хомма. — У меня ведь другого выхода нет, кроме как учиться. Я ведь тоже с отцом в ссоре, — пояснил он. — Забыл, что он мастер дзюдо третьего разряда! — Хомма втянул голову в плечи.
На Новый год Хомма сидел дома с отцом, пил сакэ и смотрел телевизор. Начали передавать новости, и они с отцом поспорили по какому-то политическому вопросу. Хомма, конечно, был за реформы, а отец выступал приверженцем консерватизма и умеренности.
— Я, в общем-то, хотел с ним потолковать как с человеком, да не получилось. Невозможно с ним спорить — все о каких-то мелочах разговор идет. Ну я вконец разгорячился…
Разгорячившись, Хомма обнаружил, что оба они довольно пьяны. И, вдруг завопив, что из-за таких, как его отец, гибнет Япония, он стукнул его по голове. А отец, хоть и пьян, все же мастер дзюдо. И забывший об этом Хомма полетел вверх тормашками и оказался на полу. При этом хорошенько стукнулся затылком. Отец рассердился не на шутку.
— Я ору: «Нехорошо применять силу!» А он мне: «Это честная оборона. Попросишь — отпущу. Но тогда деньги перестану высылать. Ну как? Идет?» Вот как дело было.
В конце концов Хомма сдался. Теперь отец денег не дает, только мать иногда украдкой от него посылает.
Такако рассказала ему историю со студентом.
— Да, — усмехнулся Хомма. — Раньше за деньги избирательное право покупали, а теперь — учебу. Вот я и стараюсь.
Некрасивое лицо Хоммы расплылось в улыбке. Он нисколько не походил на человека, которого уложили на обе лопатки, — столько силы было в этой улыбке.
Киёси ОдзаваОбломки
Война обошлась со мной жестоко. Старший сын погиб во время бомбежки, а мы с трудом нашли пристанище в крохотной лачуге. Раньше там была мастерская, где работало пятеро человек — делали гильзы для артиллерийских снарядов. Теперь мы вчетвером ютились среди станков, уцелевших при пожаре. А тут еще война в Корее, вызвавшая бум на военные заказы. Наш домишко как раз был в центре промышленного района, и я сразу же смекнул, что к чему. Я ненавижу войну, но жить-то надо. И вот, чтобы не платить налогов, прибил я табличку «Лаборатория прецизионных прессов», постелил у входа коврик и стал ждать заказчиков.
Вскоре пришел посетитель — кругленький, что пивной бочонок, в черной рубашке и в коричневых вельветовых бриджах. Голова тоже круглая, и лысина блестит. Протягивает визитную карточку. Читаю: Ивамото, принимает подряды по ремонту станков.
— Эй, послушай! Ты когда-нибудь делал штамп для дверных рам? — грубо спросил он. Не успел я и рта открыть, как он уже скинул черные ботинки на пуговках и уселся на татами, поджав под себя ноги. Я человек темный, двадцать лет прожил в захолустье, только и видел что трубы да газгольдеры и мазут нюхал, но даже мне от его тона стало как-то не по себе.
— Вот тебе светокопия чертежей. Завод, на котором я ее взял, кажется, выпускает пулеметные ленты.
Я взглянул на чертеж и ответил:
— Рамы изготовляют очень просто: берут угловое железо и прессом штампуют его. В основном такие рамы используют на военных складах, например на Окинаве.
— Ну что? По рукам? Если все пойдет как задумано, в убытке не останешься! — Ивамото не терпелось. Сплюнув, он вскочил на ноги, а у меня на душе кошки скребли. Частенько ко мне заезжали на мотороллерах то бывшие вояки, то деловые люди, но все они только приценивались. В отличие от них Ивамото, по-видимому, собирался действительно делать дело. — Договорились? А вот чтобы сделать штамп, потребуются денежки. Пятимиллиметровое угловое железо у нас найдется. Последнее время цены на сталь здорово растут. Но что сегодня даром? Разве что сон!
Я первым протянул руку в знак согласия, но в душе никакого энтузиазма не испытывал. Компаньон мой явился вовсе не из любви ко мне.
Без лишних церемоний Ивамото сунул ноги в мои дзори и спустился в мастерскую — комнатушку с земляным полом. Когда дело касается денег, каждый сам себе на уме. Но тут все мое имущество предстало как на ладошке: английский токарный станок, сверлильный станок с ременной передачей, небольшой винтовой пресс — небогато, конечно, но все как у людей.
— Ну что, за дело?
От этих слов я даже онемел. На столе лежала стальная арматура для бетонных труб, что используют в городских жилищах. Особо на них не наживешься, в лучшем случае заработаешь 500 иен в день. Да и к тому же много их не требуется, да деньги получаешь с опозданием в три месяца. Ивамото оценивающе оглядел мои станки мутными глазами, потрогал стержни и сказал:
— Будешь возиться с таким барахлом, только на вареный рис и заработаешь!
Его слова задели меня за живое.
— Это лучше, чем делать оружие! — не выдержал я.
— Ха-ха-ха! Ну и горяч же ты! — рассмеялся Ивамото, показывая черные зубы. И вправду выходило, что я зачинщик этой перебранки.
Я не жаден по природе, но мне было больно видеть, как моя жена, прихватив детей, идет к родственникам клянчить денег, когда другие любуются цветением сакуры. Тогда я еще больше начинал ненавидеть всяких приспособленцев. И мне начинало казаться, что уж лучше работать до изнеможения самому, нежели возиться с этой чертовой мастерской.
— А вдруг на нашем штампе мы заработаем кучу денег? — сказал Ивамото.
Что ж? Неплохо было бы подзаработать. Но вопрос заключался не в этом. Меня беспокоило одно: вот подпишу контракт с человеком, которого знать не знаю, закуплю сталь, а потом он возьмет и вышвырнет меня из дела. Я хотел получить хотя бы десять тысяч иен. Так я и сказал Ивамото.
— Ну, это слишком жирно, — возразил тот. Он вставил самокрутку в трубку, похожую на охотничий рог, и поднялся. — Слушай! Что-то дымом запахло! — и стал помешивать золу в хибати.[47]
Что и говорить, жизнь моя несладкая. Даже риса в доме нет. И курить третий день нечего. А ведь курильщик я заядлый. Получи я задаток, прежде, чем закупить железо, я бы поправил домашние дела. Я не стал больше спорить и замолчал. Ивамото вздохнул с облегчением. Откуда-то из-за пазухи он извлек две бумажки по тысяче иен.
— Что это? — я бросил взгляд на Ивамото.
— Это тебе по случаю знакомства. Завтра пойдем на завод. А сейчас можешь идти спать. Остальные деньги без расписки не дам, — подчеркнул он. Это было унизительно, но отказаться я не мог. Мне стало любопытно, какое отношение к такому крупному предприятию, как «S-когё», имеет этот прохвост, и, понимая, что вопрос звучит глупо, я все же задал его.