Мать сделала вид, будто действительно ничего не понимает, и нарочито медленно поправила подставку для шитья.
— Не понимаешь? Тебе же Таминэ предложил отправить сестру в Симоносэки! Я все поняла! — возмущенно выпалила я, и мать, сердито взглянув на меня, вдруг сказала:
— Ничего не поделаешь. Кунио надо класть в больницу. Да и долгов у нас полно. А где ты будешь работать, когда кончишь школу, — в патинко или где еще, — об этом рано говорить. Некуда нам деваться, и я решила: Ко-тян поедет в Симоносэки.
На следующее утро я пошла на почту, послала телеграмму и тут же отправилась в школу. Но я все время думала о сестре, и никакая учеба не шла мне в голову.
Вечером я примчалась домой и увидела, что сестра одиноко сидит у печки, даже не сняв пальто.
Знает ли она, в чем дело? Я с тяжелым сердцем вошла в комнату, боясь посмотреть ей в глаза.
— Сестрица, ты приехала? — задала я дурацкий вопрос — и так же ясно! — и бросила школьную сумку на «стол».
Сестра без улыбки взглянула на меня:
— Я ездила в больницу, к Кунио.
— Да? Ну и как он?
Я все избегала встретиться с сестрой взглядом.
— Исхудал, на себя не похож, — вздохнула сестра, открыв дверцу в печке и раздувая огонь.
Я повесила пальто на гвоздь.
— Я тоже поеду к нему в это воскресенье.
— Съезди.
— А где мама? — спросила я, надевая фартук.
— В Готодзи. Поехала взять мои вещи и жалованье.
Вот оно что. Значит, сестра согласилась ехать в Симоносэки? С горьким отчаянием я опустила голову и стала медленно завязывать тесемки фартука. Опустив глаза, я выскользнула из комнаты и задвинула сёдзи.
— Сэцуко, — позвала сестра.
— Что? — спросила я, ставя на пол ведро с водой.
— Пойди-ка сюда.
Я подошла к сестре.
Она притянула меня к себе, заглянула мне в лицо и как-то виновато спросила:
— Почему ты все время прячешь от меня глаза?
— Что? — переспросила я, но тут же снова отвела взгляд в сторону.
— Ты все знаешь? — спросила она недовольно.
Я молча потупилась.
— Ведь знаешь? — в голосе у сестры прозвучала нежность, и она схватила меня за руки. Меня захлестнуло теплом, исходившим от ее рук, они жгли меня даже через рукава свитера. Я отчаянно прижалась к ее груди.
— Дурочка. Нечего плакать. О чем ты плачешь, — сказала сестра почти шепотом, обнимая меня.
Я всхлипывала, а она гладила меня по спине и все говорила и говорила, уговаривая скорее не меня, а самое себя.
— Волноваться нечего. Где бы твоя сестра ни работала — все будет хорошо. Бояться не надо.
Я прижала мокрое от слез лицо к ее груди, и было слышно, как неровно бьется ее сердце.
Прощальный подарок
— Сэттян, к телефону, — позвала хозяйка.
— Иду, — ответила я и остановила швейную машинку.
Харуко Ниномия, девушка чуть постарше меня, — она приметывала воротничок к костюму, надетому на манекен, — улыбаясь, с интересом посмотрела на меня.
— Интересно, кто это? — удивилась я, вставая из-за машинки.
Это была швейная мастерская в ателье европейского платья Кусакабэ, работало там пять портных, в том числе и я. Я была новенькой — поступила всего полтора года назад. Недавно мне исполнилось семнадцать.
Отодвинув отделявшую мастерскую от приемной портьеру с изображенными на ней водяными брызгами, я подошла к хозяйке.
Хозяйка Акико Кусакабэ, в очках, склонив над столом худое лицо, кроила костюм. Телефон стоял на краю стола.
Я взяла лежавшую трубку и поднесла к уху.
— Алло, Сэцуко?
— Ой, Ко-тян! — невольно вскрикнула я и крепко сжала трубку рукой. — Откуда ты?
— Я сейчас здесь, в Окуре. Звоню из универмага Идзуцуя. Это рядом с твоим ателье. Не могла б ты выйти ненадолго?
Голос сестры, который я первый раз слышала по телефону, звучал как-то многозначительно.
— Сейчас, подожди минутку.
Я положила трубку и попросила хозяйку отпустить меня повидаться с сестрой.
— Работы очень много, возвращайся поскорее, — предупредила она.
Я выскочила на улицу, испытывая смутное беспокойство: у сестры что-то случилось. Октябрьское небо было прозрачно-голубым, дул свежий ветерок.
Зачем она приехала в Окуру, думала я, переходя торговую улицу и почти бегом направляясь к универмагу Идзуцуя.
С сестрой мы не виделись уже целых два года. С тех пор как мы расстались и она поступила в веселый дом в Симоносэки, мы даже не переписывались. Сколько раз бралась я за перо, но стоило мне представить себе это ужасное место, как невыносимая тяжесть наваливалась на меня, и дописать письмо я уже не могла.
Мысль о том, что сейчас я увижусь с сестрой, которую не видела целых два года, радовала меня, но в то же время мучительный стыд за то, что я ни разу не написала ей, терзал мое сердце. О том, что я окончила школу и поступила ученицей в швейную мастерскую в Окуре, сестра узнала, наверное, от матери. Вот она и приехала повидаться со мной, подумала я.
Как она выглядит? Я боялась, что она сильно изменилась. С замирающим сердцем я мчалась по оживленной улице и наконец прибежала в универмаг. Сквозь витрину я увидела сестру: она стояла у стенда с сумками. В выражении ее лица сквозили странное безразличие и безмерная усталость. И само лицо, хоть и ярко накрашенное, было мертвенно-бледным, осунувшимся, точно после тяжелой болезни.
— Сестренка, Ко-тян! — толкнув стеклянную дверь, позвала я ее.
— Ой! — Сестра обернулась, и на ее лице засияла родная, такая дорогая мне улыбка. Она вернула ему прежнее выражение, и я успокоилась.
— Да ты уже совсем взрослая, — сказала сестра, оглядывая меня с ног до головы. Она держалась так, что можно было подумать, будто она старше меня лет на десять, а то и пятнадцать.
— Пойдем, — ласково позвала сестра, и мы направились к выходу. На ней был белый вязаный джемпер и красная шерстяная юбка-клеш. Когда она шла, подол красиво обвивался вокруг ее стройных ног, и туфли на высоких каблуках очень шли ей.
Когда мы вышли, я прибавила шаг и поравнялась с сестрой. От нее исходил едва уловимый запах сладких духов.
Я спросила:
— Зачем ты приехала в Окуру?
— Да так, приехала на машине поразвлечься, — небрежно бросила она.
— На машине? Из Симоносэки? На собственной?
— С другом. Он взял машину у приятеля.
— С другом? А кто он?
Сестра не ответила и толкнула дверь в кафе. В кафе тихо играла музыка. Сестра усадила меня за столик в глубине зала.
— Что будешь есть?
— Мне все равно.
Мне почему-то было не по себе, и я неотрывно смотрела на модную черную атласную блузку, которую сестра надела под джемпер. Она очень шла к красной юбке. На шее, на цепочке, висел кулон в форме сердечка.
Похудела сестренка, подумала я. Грудь еле видна под блузкой, плечи — одни кости.
— Ну а шить ты уже научилась? — поинтересовалась сестра, заказав что-то официантке и доставая сигарету.
— Да. Но пока мне доверяют шить только юбки и сметывать, — в изумлении глядя на сестру, привычным жестом сунувшую в рот сигарету, пояснила я.
— Ничего, постепенно всему научишься, станешь прекрасной портнихой.
Сестра говорила очень серьезно. Она медленно поднесла зажженную спичку к сигарете. Потом откинула голову, положила ногу на ногу, небрежно выпустила дым изо рта и неторопливо перевела взгляд к окну.
За столиком у окна сидел молодой мужчина в джемпере. Он тоже курил, с отсутствующим видом глядя в окно.
— Ну вот. Ешь.
Официантка принесла кофе и фрукты.
Сестра взяла кофе, а вазу с фруктами придвинула мне. Бананы, дыня, ананас, вишни — целая гора соблазнительных лакомств.
— Ой, вкуснотища какая! — невольно вырвалось у меня. Я протянула руку к вазе. — Никогда такого не ела.
— Возможно. — Сестра снисходительно усмехнулась и небрежно стряхнула пепел с сигареты.
Опустив голову, я уплетала фрукты. А сестра, вдыхая дым, смотрела на меня и молчала.
Я подумала: надо наконец что-то сказать. Но о чем говорить? Вообще-то, мне хотелось о многом расспросить. Как она живет? Что делает в выходные дни? Но я не могла говорить с сестрой даже о таких обычных вещах, и мне было не по себе…
Эх, если бы сестра не работала в таком ужасном месте, мы могли бы свободно болтать с ней о чем угодно, а тут… Не разбирая вкуса фруктов, я двигала челюстями и чувствовала, как сердце сковывает леденящий холод.
Сестра протянула руку за кофе. Я подняла голову и проговорила:
— Шахту Окадзаки закрыли.
Только на это меня и хватило…
— Знаю, — отозвалась сестра с безразличным видом, поднося чашку ко рту.
Вот как, значит, мать написала ей и об этом, подумала я.
— А Хироси, когда перестали платить пособие по безработице, уехал и ищет теперь другую работу, — добавила я, подумав, что и это она, наверное, знает.
— Вон оно что, — сказала сестра безо всякого интереса и поставила чашку на блюдце.
— Кунио скоро, наверно, выйдет из больницы…
— Ну что ж. — Лицо сестры помрачнело, она раздавила сигарету в пепельнице.
— А мама, когда Хидэо в будущем году кончит школу и поступит на работу, устроится куда-нибудь, хоть кухаркой, и будет жить на хозяйских харчах.
— Вся семья разбрелась кто куда, — с горечью сказала сестра, так и не подняв глаз.
Потом она посмотрела на часы, сняла с шеи кулон и сказала:
— Сэцуко, это тебе.
— Правда? — радостно вспыхнула я.
Сестра кивнула и улыбнулась:
— Протяни-ка руку.
Я положила на стол обе руки. Сестра опустила в них кулон и крепко стиснула мои пальцы. Потом посмотрела на меня долгим пристальным взглядом, будто не могла насмотреться, и проронила:
— Будь здорова. Работай как следует.
Тут она снова посмотрела в сторону окна. Молодой мужчина за столиком обернулся на нас и встал. Джемпер на нем был поношенный, брюки пузырились на коленях. Высокий, худой, лет двадцати трех.
Когда он подошел к нам, сестра сказала:
— Моя младшая сестра.