В ожидании ответа, который должен решить мою участь, остаюсь преданный вам и глубоко любящий
Тарас Шевченко».
31 [января]. Я совершенно не гожусь для роли любовника. Она, вероятно, приняла меня за помешанного или, просто, за пьяного и, вдобавок, за мерзавца. Как растолковать ей, что я ни то, ни другое, ни третье, и что [я] не пошлый театральный любовник, а искренний, глубоко сердечный ее друг. Сам я ей этого не умею рассказать. Обращусь к моему другу М. А. Дороховой! Если и она не вразумит ее, — тогда я самый смешной и несчастный жених.
1 февраля. Получил письмо от М. С. Щепкина с 200 рублей и с самой сердечной готовностью переселить мою прекрасную невесту в Харьков. Он желает знать ее условия, а она не желает свидания со мной. Но так как это свидание не любовное, а деловое, то оно и необходимо. Делать нечего; принимаюсь опять за послание [370].
2 [февраля]. Дело мое не так плохо, как я думал. Она приняла мое внезапное предложение за театральную сцену. Настоящая актриса. Она во всем видит свое любимое искусство. Даже во мне она открыла сценического артиста тогда, когда я менее всего был похож на актера. Я действительно тогда был похож на помешанного или, скорее, на пьяного, а она, бедняжка, приняла меня за лицедея. Но — перемелется — мука будет.
Все это объяснил мне ее отец [371], который явился на мое приглашение по поводу письма Михайла Семеновича. Старик не высказал прямо своего мнения на счет моего сватовства, но согласился со мною, что ей необходимо чтение, и взял у меня Губернские очерки [372] и несколько ливрезонов Гогарта [373]. Добрый знак.
В заключение спектаклей дана была драма “Парижские нищие”. [374] Роль Антуанетты исполнила она, и исполнила лучше, нежели в первый раз; но я не апплодировал. А почему — и сам не знаю. Мне казалась она выше всяких апплодисментов. Но я этого никому не сказал.
3 [февраля]. Ниночка Пущина именинница. Вчера я уведомил Пиунову об этом с намерением увидеться и поговорить с нею, но политика мне не удалась. Возлюбленная моя явилась, поздравила именинницу и через полчаса уехала. И я успел, и то уже в передней, пожать и поцеловать ей руку и не проговорить ни слова. Лукавое создание! Теперь я тебе не западню, а капкан поставлю. Посмотрим, кто кого перехитрит.
Тут же при ней прочитал я вслух уже напечатанную статейку собственного изделия о ее бенефисе. [375] Быть может, ей не понравилось мое нельстивое рукоделие, и она поторопилась уехать. Да не плюнуть ли мне на эту сердечную затею? Не плюй в колодезь, придется воду пить.
4 [февраля]. Лучше хоть что-нибудь, нежели ничего. Другой день нет спектаклей, бедных нижегородских спектаклей! И будто чего-то необходимого недостает.
5 [февраля]. Я видел ее во сне. К добру ли это? Будто бы она слепая, нищая, но такая молодая и хорошенькая! Стоит у какой-то ограды или забора и протягивает руку Христа ради. Я хотел подойти с какою-то мелкою монетою, но она внезапно исчезла. Это продолжение роли Антуанетты Ничего больше.
Вечером был у Татаринова. Белов [376] и Татаринов играли в четыре руки увертюру из “Вильгельма Телля” и из “Фрейшютца”, [377] а потом некоторые вещи духовного содержания Гайдна. Божественный Гайдн! Божественная музыка!
После музыки зашла речь о театре и о таланте моей возлюбленной Пиуновой. Сначала слушал я с удовольствием расточаемые ей похвалы, но потом так мне грустно стало, что я хотел уйти. Что бы это значило? Не ревность ли? Глупо, нелепо ревновать актрису к зрителям. Ее истинный любовник должна быть публика, а муж — друг.
В заключение вечера хозяин прочитал нам песню Беранже, переведенную Ленским под названием «Старый холостяк». Мне она очень понравилась, потому, может быть, что я, если не сдружусь с моей возлюбленной артисткой, должен буду вступить в эту не почтенную категорию.
6 [февраля]. М. А. Дорохова сегодня репетировала предстоящий акт выпускным своим юным питомицам. Юные питомицы, в зеленых платьицах и белых пелеринках, числом [378] чинно сидели на скамейках, в роде театральных зрителей, и благоговейно внимали, как их досужие подруги исполняли на фортепьяно руколомные пьесы. Между прочим, была исполнена на двух инструментах весьма недурно увертюра из “Вильгельма Телля”. Потом прочитаны стихи по-французски, по-немецки, и в заключение девица Беляева прочитала русские стихи собственного сочинения на тему — благодарность за воспитание; для ее возраста стихи хороши, за что я ей обещался подарить сочинения И. [И.] Козлова, [379] если найду в Нижнем. [380] В заключение, пропет был хором так называемый народный гимн. И репетиция тем кончилась.
Все это обыкновенно дурно, но вот что отвратительно. В залах института, кроме скамеек и грозного лубочного изображения самодержца, ни одной картины, ни одной гравюры. Чисто, гладко, как в любом манеже. Где же эстетическое воспитание женщины? А оно для нее, как освежающий дыхание воздух, необходимо. Душегубцы.
После этой театральной репетиции зашел к М. А. Встретил у нее старого моего знакомого, некоего г. Шумахера; он недавно возвратился из-за границы и привез с собою 4 номера Колокола. Я в первый раз сегодня увидел газету и с благоговением облобызал. [381]
7 [февраля]. Сегодня получил письмо, да еще страховое, от директора харьковского театра [И. А.] Щербины. [382] Он весьма любезно просит меня сообщить ему условия Пиуновой и ее самое поторопить приездом. Сердечно рад, что мне удалось это дело. Вечером пошел я обрадовать ее этим любезным письмом и поговорить окончательно об условиях и о времени выезда в Харьков. Ее самой не застал дома, а глупая мамаша так меня приняла, что я едва ли когда-нибудь решусь переступить порог моей милой протеже. Необходимо прибегнуть к письменным объяснениям.
8 [февраля]. Она прислала за мной, чтобы объясниться по поводу харьковского предложения. Я, разумеется, охотно согласился на это деловое свидание, имея в виду и любовное. Но, увы! Старая ворчунья-мамаша одного шагу не ступила из комнаты, и я должен был ретироваться с одними поручениями. Она предпочитает с отцом ехать в Харьков. Это стеснит ее денежные средства, потому что отец должен оставить контору, от которой он получает 30 рублей в месяц. Но, вероятно, мамаша и ей навязла в зубах.
9 [февраля]. После беспутно проведенной ночи я почувствовал стремление к стихословию, попробовал — и без малейшего усилия написал эту вещь. Не следствие ли это раздражения нервов. [383]
Доля
Ти не лукавила зо мною;
Ти другом, братом і сестрою
Сіромі стала. Ти взяла
Мене, маленького, за руку
І в школу хлопця одвела
До пьяного дяка в науку.
— Учися, серденько: колись
З нас будуть люди, — ти сказала.
А я й послухав, і учивсь,
І вивчився. А ти збрехала…
Які з нас люди?… Та дарма!
Ми не лукавили з тобою,
Ми просто йшли, — у нас нема
Зерна неправди за собою.
Худімо ж, доленька моя,
Мій друже щирий, нелукавий!
Ходімо дальше: дальше слава,—
Муза
І ти, пречистая, святая,
Ти, сестро, Феба, молодая!
Мене ти в пелену взяла
І геть у поле отнесла;
на могилі серед поля.
Як тую волю на раздоллі.
Туманом сивим сповила, —
І колихала, і співала,
І чари діяла… і я…
О, чарівниченько моя!
Мені ти всюди помогала,
І всюди, зоренько моя.
Ти не марніла, ти сіяла…
В степу безлюднім, в чужині,
В далекій неволі,
Ти в кайданах пишалася,
Як квіточка в полі;
Із казарми смердячоі
Чистою, святою
Вилітала, як пташечка.
І по надо мною
Полинула, заспівала.
Моя сизокрила,—
Мов живущою водою
Душу окропила…
І я живу, і надо мною
Свое божою красою
Витаэш ти, мій херувим,
Золотокрилий серафим,
Моя порадонько святая,
Моя ти доле молодая!
Не покидай мене. В ночі,
І в день, і в вечері, і рано
Вітай зо мною… і учи, —
Учи неложними устами
Хвалите правду! Поможи
Молитву діяти до краю.
А як умру, моя святая,
Моя ти мати! — положи
Свого ти сина в домовину.
І хоть единую сльозину,
Слава
А ти задріпанко, шинкарко,
Перекупко пьяна!
Де ти в ката забарилась
З своіму лучами?
У Версалі над злодіем
На-бор роспустила?
Чи з ким иншим мизкаеться
З нудьги та з похмілля?
Гонись лишень коло мене,
Та витнемо з лиха,
Гарнесенько обіймемось,
Та любо, та тихо
Пожартуем, чмокнемся,
Тай поберемося,
Моя крале мальована…
Бо я таки й досі
Коло тебе мизкаюся:
Ти хоча й пишалась
І з пьяними королями
По шинкам шаталась
І курвила з Миколою
У Севастополі.
Та мені про те байдуже…
Мені, моя доле,
Дай на себе надивитись.
Дай, і пригорнутись
Під крилом твоім і любо
10 [февраля]. Получил письмо от кошового батька Я. Кухаренко, от 7 августа. Оно из Екатеринодара прогулялось через Новопетровское укрепление в Оренбург и только сегодня достигло своей цели. А все-таки лучше позже, нежели никогда. Кухаренко не знал о моей резиденции, а я не знал, как растолковать себе его молчание. А теперь все объяснилось. [387]
И. А. Усков из Новопетровского укрепления пишет, что у них все обстоит благополучно. Не завидую вашему благополучию.
В. Н. Погожев пишет из Владимира, что он наднях виделся в Москве с М. С. Щепкиным и что он ему читал наизусть какую-то мою Пустку, совершенно не помню этой вещи. А слышу об ней уже не в первый раз. [388]
11 [февраля]. М. С. Щепкин с сокрушением сердца пишет мне о моем безалаберном и нетрезвом существовании. Интересно бы знать, из какого источника он почерпнул эти сведения. Стало быть, и у меня не без добрых людей. Все же лучше, нежели ничего.
Благодарю тебя, мой старый, мой добрый; но чем тебя разуверить, не знаю. Далее он пишет о перемещении Пиуновой в Харьков. Он сомневается, чтобы ей дали там требуемое ею содержание. Будет досадно, если не состоится это перемещение. Подожждем, что скажет Иван Александрович Щербина. [389] Боже мой, как бы мне хотелось вырвать ее из этой тухлой грязи!