12 [февраля]. Сегодня нарисовал портрет Кадинского. Остается нарисовать Фрейлиха — и квиты.
14 [февраля]. Кончил, наконец, вторую часть “Матроза”. Переписыванье — это самая несносная работа, какую я когда-либо испытывал. Она равняется солдатскому ученью. Нужно будет прочитать еще это рукоделье; что из него выйдет? Как примет его С. Т. Аксаков? Мне ужасно хочется ему нравиться, и только ему. Странное чувство!
15 [февраля]. Приглашал запиской свою мучительницу обедать у М. А. Дороховой. Сказалась больной, несносная лгунья. Мне необходимо с ней поговорить наедине до выезда из Нижнего; а как это устроить, не придумаю. Писать не хочется, а кажется, придется писать. Опять видел ее во сне слепою нищею, только уже не у церковной ограды, как в первый раз, а в живой картине, в малороссийской белой свитке и в красном очипке.
16 [февраля]. Отправивши на почту письма Кухаренку и Аксакову, зашел в собор послушать архиерейских певчих. Странно, или это с непривычки, или оно так есть. Последнее вернее. В архиерейской службе с ее обстановкою и вообще в декорации мне показалось что-то тибетское, или японское. И при этой кукольной комедии читается Евангелие. Самое подлое противоречие.
Нерукотворенный чудовищный образ, копия с которого меня когда-то испугала в церкви Георгия. Подлинник этого индейского безобразия находится в соборе и замечателен как древность. Он перенесен из Суздаля князем Константином Васильевичем в 1351 году. Очень может быть, что это оригинальное византийское чудовище.
Вечером были живые картины в театре, которые я не пошел смотреть, несмотря даже на то, что в них участвовала моя несравненная. Я боялся увидеть византийский стиль в этих картинах. Опасения мои основательны. Г. Майоров [390] малейшего понятия не имеет в этом простом деле. В театральном кафе или, как его здесь называют, в “кабаке”, встретил старика Пиунова, которому, как он мне сказал, очень бы хотелось, чтобы его Катя что-нибудь прочитала в следующее воскресенье на сцене. Я обещал порыться в российской поэзии. Порылся. И выбор мой пал на последнюю сцену из “Фауста” Гёте, перевод Губера. [391] Она прочитает хорошо, только нужно будет одеть ее сообразно с местом и временем. Жаль, что нет под рукою Реча! [392] Да достану ли еще и книгу Губера в этом затхлом городе?
17 [февраля]. Не без труда, однакож, достал “Фауста” Губера, послал книгу моей артистке и часа через три являюсь к ней в полной уверености, что она уже наизусть читает роль Маргариты. Ничего не бывало. Она нашла почему-то неудобной эту сцену для чтения. На зов матери вышла из комнаты; а я с полчаса поболтал с отцом и ушел как несолено хлебал. Замечательная простота нравов!
18 [февраля]. Проездом из Киева в Иркутск посетили меня земляки мои — Волконский и Малюга. [393] Они едут в звании медиков заслуживать казне за воспитание. Какая нелепость посылать молодых медиков в такую даль от центра просвещения! Где средства на будущее развитие? Варварство!
Малюга сообщил мне, что Марко Вовчок — псевдоним некоей Маркович и что адрес ее можно достать от Данила Семеновича Каменецкого, поверенного Кулиша в Петербурге 394. Какое возвышенно-прекрасное создание эта женщина! Не чета моей актрисе. Необходимо будет ей написать письмо и благодарить ее за доставленную радость чтением ее вдохновенной книги.
19 [февраля]. В шесть часов утра приехал Шрейдере из Петербурга, привез мне письмо от Лазаревского, песни Беранже Курочкина [395] и четыре экземпляра моего портрета, фотографированного с моего же рисунка.
В 12 часов в зале дворянского собрания происходило торжественное открытие комитета, собранного для окончательного решения свободы крепостных крестьян [396]. Великое это начало благославлено епископом [397] и открыто речью военного губернатора А. Н. Муравьева, речью не пошлою официальною, а одушевленною христианскою свободною речью. Но банда своекорыстных помещиков не отозвалася ни одним звуком на человеческое святое слово. Лакеи! Будет ли напечатана эта речь? Попрошу М. А Дорохову, не может ли она достать копию. [398]
20 [февраля]. Один экземпляр моего нерукотворенного образа подарил М. А. Дороховой; он ей не понравился, выражение находит слишком жестким. Просил достать копию речи Муравьева. Обещала.
21 [февраля]. Писал Лазаревскому, чтобы он свои письма ко мне адресовал на имя М. С. Щепкина в Москву.
Начал переписывать свою поэзию для печати, писанную с 1847 по 1858 год. Не знаю, много ли выберется из этой половы доброго зерна.
2 [февраля]. Третий раз вижу ее {Е. Б. Пиунову.} во сне и все нищею. Это уж не следствие роли Антуанетты, а следствие каких данных, не разумею. Сегодня представилась она мне грязною, безобразною, оборванною, полунагою и все-таки в малороссийской свитке, но не в белой, как прежде, а в серой, разорванной и грязью запачканной. Со слезами просила у меня и милостыни и извинения за свою невежливость по случаю “Фауста” Губера. Я, разумеется, простил ее и, в знак примирения, хотел поцеловать, но она исчезла не предсказывают ли эти ночные грезы нам действительную нищету?
23 [февраля]. Сон в руку. Возвращаясь с почты, зашел я к Владимирову и услышал, что моя возлюбленная Пиунова, не дождавшись письма из Харькова, заключила условие с здешним новым директором театра, с г. Мирцовым. [399] Если это правда, то в какие же отношения поставила она меня и Михаила Семеновича со Щербиною? В отвратительные!
Вот она где нравственная нищета! А я боялся материальной.
Дружба врозь и черти в воду. Кто нарушил данное слово, для того клятва не существует.
24 [февраля]. Получил письмо от Кулиша с дороги в Бельгию, с хутора Мотроновки, около Борзны. [400] Он предлагает мне рисовать сцены из малороссийской истории, из песен и из современного народного быта. Рисунки, которые бы можно было вырезать на дереве, печатать в большом количестве, раскрашивать и продавать по самой дешевой цене. Мысль его та, чтобы заменить в нашем народе суздальское изделие. Прекрасная, благородная мысль! Но она может осуществиться только при больших деньгах и принести даже материальную пользу. Теперь я не могу приняться за такую работу. Для этого нужно жить постоянно в Малороссии, чтобы была разница между моими рисунками и суздальскими, и потому еще, что я не теряю надежды быть в Академии и заняться любимой акватинтой.
Я так много перенес испытаний и неудач в своей жизни. Казалось бы, пора уже освоиться с этими мерзостями. Не могу. Случайно встретил я Пиунову; у меня не хватило духу поклониться ей. А давно ли я видел [в ней] будущую жену свою, ангела-хранителя своего, за которого готов был положить душу свою? Отвратительный контраст. Удивительное лекарство от любви несамостоятельность; у меня все как рукой сняло. Я скорее простил бы ей самое бойкое кокетство, нежели эту мелкую несамостоятельность, которая меня, а, главное, моего старого знаменитого друга поставила в самое неприличное положение. Дрянь госпожа Пиунова! От ноготка до волоска дрянь!
Завтра Кудлай едет во Владимир, попрошу его взять и меня с собою. Из Владимира как-нибудь доберусь до Никольского [401] и в объятиях моего старого искреннего друга, {М. С. Щепкина.} даст бог забуду и Пиунову и все мой горькие утраты и неудачи. Отдохну и на досуге займусь перепиской для печати моей невольничьей поэзии. А сегодня перепишу чужую не поэзию, но довольно удачные стишки, посвященные памяти неудобозабываемого фельдфебеля.
Когда он в вечность переселился,
Наш незабвенный Николай,
К Петру-апостолу явился,
Чтоб дверь ему он отпер в рай.
— Ты кто? — спросил его ключарь.
— Как кто! Известно — русский царь.
— Ты царь? Так подожди немного:
Ты знаешь — в рай тесна дорога
И узки райские врата:
Смотри, какая теснота!
— Что ж это все за сброд?
Простой народ!
— Аль не узнал своих? Ведь это россияне —
Твои бездушные дворяне.
А это вольные крестьяне.
Они все по миру пошли
И нищими к нам в рай пришли.
Тогда подумал Николай:
— Так вот как достается рай!
И пишет сыну: «Милый Саша!
Плоха на небе участь наша
И если подданных ты любишь.
То их богатства поубавь.
А если хочешь в рай ввести,
То всех их по миру пусти!» [402]
25 [февраля]. В 7 часов утра получил письмо Лазаревского; он пишет, что мне дозволено приехать и жить в Петербурге. Лучшего поздравления с днем ангела нельзя желать. [403]
В три часа собрались к обеду: Н. Брылкин, П. Брылкин, [404] Грас, Лапа, Кудлай, Кадницкий, Фрелих, Климовский, Владимиров, Попов, Товбич. [405] За обедом было и шумно, и весело, и изящно, потому что компания была единодушна, проста и в высокой степени благородна. За шампанским я сказал спич, сначала поблагодарил гостей моих за сделанную мне честь и в заключение прибавил, что я ни на кого не буду на бога в претензии, если буду встречать всюду таких добрых людей, как они, теперь сущие со мною, и что память о них навсегда сохраню я в моем сердце.
Праздник мой совершился в квартире добрейшего К. Шрейдерса. Вечером пошел я проводить отъезжающего в Петербург Климовского, с которым предполагал и сам отправиться в гости к М. С. Щепкину, но письмо Лазаревского меня вовремя остановило.
26 [февраля]. Товбич предложил мне прогулку за 75 верст от Нижнего; я охотно принял его предложение, с целью сократить длинное ожидание официального объявления о дозволении жить мне в Питере. Мы пригласили с собою актера Владимирова и некую девицу Сашу Очеретникову, отчаянную особу. [406] Скверно пообедали на мой счет в трактире Бубнова и пустились в дорогу.
27 [февраля]. В селе Медновке, цели поездки Товбича, пробыли мы до 8 часов вечера. Тут встретился я с путейским капитаном Петровичем, приехавшим туда по одному делу с Товбичем. [407] Петрович по происхождению серб, образованный, прямой и сердечный человек, хорошо разумеющий и глубоко сочувствующий всему современному. Мне больно, что я прожил столько времени в Нижнем и только сегодня встретился с этим редким человеком.