Из магазина возвратился опять к Станкевич, где я встретил еще одну мою старую знакомую, Олимпиаду Ивановну Миницкую. [430] Пообедали у Станкевич и в 6 часов вечера благополучно пешком же возвратился во-свояси, дивяся бывшему.
20 [марта]. Мой неразлучный спутник и чичероне М. С. сегодня ставил себе банки, и я один, от 10 до 4 часов, месил московскую грязь. Поутру велел я кучеру вымазать себе сапоги добрым дегтем, вооружился и по Тверской отправился в Кремль. Полюбовавшись старым красавцем-Кремлем, прошел я к юному некрасавцу-Спасу, с целью посмотреть скульптурные работы. Но меня и на двор не пустили. “Не приказано”, сказал сторож. Я ему не противоречил и возвратился в Кремль. Полюбовавшись еще раз стариком, вышел я на Ильинку и потом на Покровку. Зашел к А. А. Сапожникову, моему спутнику из Астрахани до Нижнего. Болен — никого не принимает. И хорошо делает, потому что я весь облеплен грязью. Расспросил у будочника дорогу к почтамту и поплелся тихонько к Мокрицкому. Отдохнул у него, полюбовался эскизами незабвенного друга моего покойного Штернберга и пошел к уральскому козачине Савичу. [431] Взял у него “Летопись Велички”, которую он получил от О. М. Бодянского два года тому назад для пересылки [мне] и держал у себя, сам не знает с каким намерением. [432] От Савичева зашел в харчевню, напился чаю с кренделями и Страстным бульваром вышел на Дмитровку. Потом к старому Пимену и ровно в 4 часа пришел домой.
Вечером М. С. [Щепкин] был готов на новые подвиги, и мы отправились к Станкевичам. Весело, нецеремонно болтали о Малороссии, о днях минувших, и на расставаньи А. В. Станкевич подарил мне экземпляр стихотворений [Ф. И.] Тютчева. [433]
21 [марта]. В 10 часов утра, не пешком, а в пролетке, пустились мы с М. С. Москву созерцать. По дороге заехали к сыну его Николаю. Выпили по стакану чая и потягли далее. Заехали также по дороге к Кетчеру, встретили там Бабста. Кетчер подарил мне все издания своей компании, [434] кроме своего перевода Шекспира: он еще в типографии. А Бабст подарил свою речь об умножении народного капитала, издание той же компании. [435] Выпили у Кетчера по рюмке сливянки и поехали к Якушкину. Хозяина не застали дома, а милейшая хозяйка [436] подарила нам по экземпляру портрета кн. [С. Г.] Волконского, декабриста, и мы раскланялись и поехали к Красным воротам к Забелину. [437] Это молодой еще человек, самой симпатической кроткой физиономии, обитающий не в квартире, а в библиотеке. Он не совсем здоров, и я не решился просить его показать мне Оружейную палату, где он служит помощником Вельтмана. От Забелина поехали мы в книжный магазин H. М. [Щепкина], и тут расстался я с моим путеводителем.
Грешно роптать мне на судьбу, что она затормозила мой поезд в Питер. В продолжение недели я здесь встретился и познакомился с такими людьми, с какими в продолжение многих лет не удалось бы встретиться. Итак — нет худа без добра.
Вечер провел у своей милой землячки М. В. Максимович. И, несмотря на страстную пятницу, она, милая, весь вечер пела для меня наши родные задушевные песни. И пела так сердечно, прекрасно, что я вообразил себя на берегах широкого Днепра. Восхитительные песни! Очаровательная певица!
22 [марта]. Радостнейший из радостных дней! Сегодня я видел человека, которого не надеялся увидеть в теперешнее мое пребывание в Москве. Человек этот — Сергей Тимофеевич Аксаков. Какая прекрасная благородная старческая наружность. Он нездоров и никого не принимает. Поехали мы с М. С. [Щепкиным] сегодня поклониться его семейству. Он узнал о нашем присутствии в своем доме и, вопреки заповеди доктора, просил нас к себе. Свидание наше длилось несколько минут. Но эти несколько минут сделали меня счастливым на целый день и навсегда останутся в кругу моих самых светлых воспоминаний.
После постного обеда в Троицком трактире, отправился я домой с намерением приготовиться к ночному кремлевскому торжеству. [438] Намерение мне не удалось. Прочитав статью в 3 No “Полярной звезды” о записках Дашковой, в и часов я отправился в Кремль. [439] Если бы я ничего не слыхал прежде об этом византийско-староверческом торжестве, то, может быть, оно бы на меня и произвело какое-нибудь впечатление, — теперь же ровно никакого. Свету мало, звону много, крестный ход, точно вяземский пряник, движется в толпе. Отсутствие малейшей гармонии и ни тени изящного. И до которых пор продлится эта японская комедия.
В три часа возвратился домой и до 9 часов утра спал сном праведника.
23 [марта]. Христос Воскрес!
В семействе М. С. [Щепкина] торжественного обряда и урочного часа для разговен не установлено: кому когда угодно. Республика. Хуже — анархия! еще хуже — кощунство! Отвергнуть веками освященный обычай обжираться и опиваться с восходом солнца, это просто поругание святыни!
В 10-м часу пришел к М. С. с праздничным поклоном актер Самарин [440] и сообщил ему очень миленькую эпиграмму Щербины, которую при сем и прилагаю.
Боже! В каком я теперь упоеньи
С “Вестником русским” в руках,
Что за прекрасные стихотворения.
Ах!
Тут Данилевский, Плещеев таинственный,
Майков наш флюгер поэт.
Лучше же всех несравненный, единственный
Фет!
Много нелепостей патетических,
Множество фраз посреди.
Много и рифм. Но красот поэтических
Жди! [441]
24 [марта]. Еще раз виделся я с Сергеем Тимофеевичем Аксаковым и с его симпатическим семейством и еще раз счастлив. Очаровательный старец! Он приглашает меня к себе в деревню на лето, и я, кажется, не устою против такого искушения. Разве попечительная полиция воспрепятствует.
От Аксаковых заехали к В. Н. Репниной, а от нее к актеру Шумскому. [442] Вкусили священной пасхи с вестфальской колбасой и поехали к Станкевичам. Не застали дома. Отправились в книжный магазин H. М. Щепкина и Комп., где и осталися обедать. Обед был званый: H. М. праздновал новоселье своего магазина и по этому случаю задал пир московской учено-литературной знаменитости. И что это за очаровательная знаменитость! Молодая, живая, увлекающаяся, свободная! Здесь я встретил Бабста, Чичерина, [443] Кетчера, Мина, Кронеберга-сына, [444] Афанасьева, Станкевича, Корша, [445] Крузе [446] и многих других: я встретился и познакомился с ними как с давно знакомыми родными людьми. И за всю эту полную радость обязан я моему знаменитому другу М. С. Щепкину.
В 8 часов вечера отправились к купцу Варенцову, музыканту и любителю искусств. [447] Тут встретился я с некоторыми московскими художниками и музыкантами и, послушавши Моцарта и Бетховена и других великих представителей слышимой гармонии, в 11 часов удалился восвояси, дивяся бывшему.
25 [марта]. Многоуважаемый М. А. Максимович задал мне обед, на который пригласил, между прочим, и ветхих деньми товарищей своих, Погодина и Шевырева. [448] Погодин еще не так стар, как я его воображал себе. Шевырев старше и, несмотря на седенькую свою благопристойную физиономию, почтения к себе не внушает. Сладкий до тошноты старичок. В конце обеда амфитрион прочел в честь мою стихи собственного сочинения. [449] А после обеда милейшая хозяйка пропела несколько малороссийских песен, и восхищенные гости разошлись кто куда, [450] а я заехал к Сергею Тимофеевичу Аксакову с намерением проститься. Он спал, и я не имел счастия облобызать его седую прекрасную голову. До 9 часов пробыл я у Аксаковых и с наслаждением слушал мои родные песни, петые Надеждой Сергеевной. [451] Все семейство Аксаковых непритворно сердечно сочувствует Малороссии и ее песням и вообще ее поэзии. В 9 часов с Иваном и Константином Аксаковыми поехал я к Кошелеву, [452] где встретился и познакомился с Хомяковым и со стариком декабристом к[нязем] Волконским. Кротко, без малейшей желчи, рассказал он мне некоторые эпизоды из своей 30-летней ссылки и в заключение прибавил, что те из его товарищей, которые были заточены поодиночке, все перемерли, а те, которые томились по нескольку вместе, пережили свое испытание, в том числе и он.
В 9 часов утра расстался я с М. С. Щепкиным и с его семейством. Он уехал в Ярославль, а я, забравши свою мизерию, поехал к железной дороге и в два часа, закупоренный в вагоне, оставил я гостеприимную Москву. В Москве более всего радовало меня то, что я встретил в просвещенных москвичах самое теплое радушие лично ко мне и непритворное сочувствие к моей поэзии. Особенно в семействе С. Т. Аксакова.
27 [марта]. В 8 часов вечера громоносный локомотив свистнул и остановился в Петербурге. В 9 часов я был уже в квартире моего искреннейшого друга М. М. Лазаревского.
28 [марта]. По снегу и слякоти пешком обегал я половину города почти без надобности. На перепутья зашел в гостиницу Клея [453] и нашел там только что приехавшего из Москвы Григория Галагана. [454] Он передал мне письмо Максимовича с его стихами, читанными им за обедом 25 марта, записку на получение “Русской беседы” и моего, в Москве обретшегося, Еретика, т. е. Яна Гуса, которого я считал невозвратно погибшим. [455] В 3 часа возвратился я домой и обнял моего задушевного Семена [Гулака] Артемовского, а через полчаса я был уже в его доме, как в своей родной хате. Много и многое мы вспомнили и переговорили, а еще большего не успели ни вспомнить ни переговорить. Два часа мелькнули быстрее одной минуты; я расстался с моим милым Семеном и в 6 часов вечера, вместе с Лазаревским, отправились мы к графине Н. И. Толстой.
Сердечнее и радостнее не встречал меня никто, и я никого, как встретились мы с моей святой заступницей и с графом Федором Петровичем. Эта встреча была задушевнее всякой родственной встречи. Многое хотелось мне пересказать ей, и я ничего не сказал в другой раз. Бутылкой шампанского освятили мы святое радостное свидание и в 8 часов расстались. [456]
Вечер провели мы у В. М. Белозерского, моего союзника и соседа по каземату в 1847 году. [457] У него встретил я моих соизгнанников оренбургских: Ораковского, Станевича [458] и Желяковского (Сову). [459] Радостная веселая встреча! После сердечных речей и милых родных песен мы расстались.