иканской церкви — о неутолимой страсти и неугасимом огне, но, думаю, мало кто из нас понимает, что на самом деле означают эти слова. Надеюсь, тебе никогда не придется пережить того, что довелось мне, когда я увидел в окне это лицо; представь: надо мной — летнее синее небо, теплый ветерок овевает меня свежим дуновением, и вдруг... Я понял, что случайно проник взглядом в иной мир, заглянул в окно заурядного современного домика — и увидел разверстую пасть преисподней. Первый шок прошел, но еще раза два мне казалось, что я вот-вот упаду в обморок: ледяной пот струился по моему лицу, и я с трудом ловил ртом воздух, как если бы тонул. Наконец мне удалось встать и подойти к дому: у парадной двери красовалась медная табличка — «Доктор Блэк». Было ли то провидение или просто мое везение, но как раз в этот момент дверь отворилась и по ступенькам крыльца спустился какой-то человек — я не сомневался, что это и есть доктор Блэк собственной персоной. Типичный лондонец: длинный, тощий, бледный, с поблекшими черными усиками. Проходя мимо меня, доктор бросил в мою сторону лишь тот рассеянный взгляд, которым обычно обмениваются случайные прохожие, но я почувствовал, что с этим человеком сталкиваться опасно. Как ты понимаешь, я отправился восвояси весьма озадаченный и потрясенный увиденным... Позже я еще раз посетил заведение под названием «Генерал Гордон» и постарался собрать все местные сплетни о докторе Блэке и его жене. Я не распространялся о том, что видел в окне женское лицо, но мне рассказали о прекрасных золотых волосах миссис Блэк, неизменно вызывавших всеобщий восторг, и я понял: то, что недавно привело меня в такой ужас, было ничем иным, как копной золотых волос, подобных сияющему ореолу вокруг лица сатира. Все это изрядно меня растревожило, и, вернувшись домой, я попытался уговорить себя, что все происшедшее — обман зрения, но, увы, — без толку. Я знал совершенно точно: все, о чем я тебе только что рассказал, мне не пригрезилось, я действительно видел это, видел лицо миссис Блэк. И потом — все эти местные сплетни, подозрения в убийстве; хоть я и знал, что они неверны, но меня не покидала твердая уверенность, что в ярко-красном доме на углу Девон-роуд происходит что-то ужасное: как же из этих двух несовпадающих предпосылок выстроить сколько-нибудь разумную теорию? Так я оказался причастным к миру тайны, я ломал себе голову над этой загадкой, посвящал все свободные минуты попыткам собрать воедино нити своих размышлений, но мне так и не удалось хоть на шаг приблизиться к какому-нибудь разумному решению, и, пока утекали летние дни, эта загадка все больше покрывалась туманом, превращалась в какой-то расплывчатый и смутный ужас, словно ночной кошмар, приснившийся месяц назад. И вскоре эта история померкла бы где-то в глубинах моего сознания — вовсе забыть ее я бы не смог, потому что такое не забывается, — но однажды утром, просматривая газеты, я заметил небольшую колонку, набранную мелким шрифтом. Заголовок, который привлек мое внимание, гласил: «Харлесденское дело», и я сразу понял, о чем сейчас прочту. Миссис Блэк мертва. Доктор Блэк вызвал другого врача, чтобы засвидетельствовать смерть жены, но тот что-то заподозрил, в результате чего началось расследование и было произведено вскрытие. И что же обнаружили? Вот это-то и озадачило меня: должен признаться, такого я вовсе не мог ожидать. Оба врача, которые производили вскрытие, пришли к выводу, что никаких следов преступления нет, даже с помощью самых изощренных тестов и всевозможных новейших реактивов не удалось обнаружить ни малейшего присутствия яда. По мнению патологоанатомов, смерть была вызвана странной и очень любопытной, с научной точки зрения, формой воспаления мозга. Ткани мозга и молекулы серого вещества претерпели целый ряд самых необычных изменений; младший из врачей, производивших вскрытие, считавшийся специалистом по заболеваниям мозга, объявляя свое заключение, произнес несколько фраз, которые уже тогда поразили меня, хотя я еще не мог осознать их подлинного смысла. Он сказал: «В самом начале нашего исследования я был крайне удивлен, обнаружив симптомы и явления, совершенно мне неизвестные, несмотря на мой довольно большой опыт в этой области. Сейчас нет нужды подробно их описывать, замечу лишь одно: в процессе исследования мне была трудно заставить себя поверить в то, что передо мной мозг человека». Это необычное заявление вызвало некоторое замешательство, и следователь спросил врача, не означают ли его слова, что исследуемый мозг напоминал мозг животного. «Нет, — возразил доктор, — здесь другое. Некоторые признаки действительно напоминали мозг животного, но другие — и это кажется мне гораздо более странным — выявляли нервную организацию совершенно иного типа, чуждую как человеку, так и животным». Все это звучало довольно странно, тем не менее суд без колебаний вынес вердикт, подтверждающий, что смерть носила естественный характер, публика потеряла интерес к происходящему, и дело было закрыто. Но когда я прочел отчет этого врача, мне захотелось узнать о «Харлесденском деле» как можно больше, и я решился начать то, что представлялось мне увлекательным расследованием. Пришлось преодолеть немало препятствий, но в результате удалось отчасти добиться успеха, однако... Почему-то за разговором, дорогой Чарльз, всегда забываешь о времени. Знаешь ли ты, что мы просидели здесь уже: около четырех часов? Официанты явно косятся на нас. Давай попросим счет и уйдем отсюда.
В молчании они вышли из ресторана и некоторое время стояли под порывами холодного ветра, созерцая суету Ковентри-стрит, прислушиваясь к звонкам кэбов и воплям разносчиков газет, различая иногда за этим шумом далекий, глухой, неумолчный рокот Лондона.
— Не правда ли, удивительная история? — наконец нарушил молчание Дайсон. — Что ты об этом думаешь?
— Друг мой, я же еще не слышал конца твоей истории, так что лучше мне пока воздержаться от каких бы то ни было суждений. Когда же ты собираешься завершить свой рассказ?
— Приходи ко мне как-нибудь вечером — скажем в четверг. Вот мой адрес. Доброй ночи; мне надо в Стрэнд.
Дайсон остановил проезжавший мимо кэб, а Солсбери повернул на север и отправился домой пешком.
2
Уже по тем немногим репликам, которые мистер Солсбери соизволил произнести в течение вечера, можно понять, что сей молодой джентльмен отличался непоколебимым здравомыслием, пасующим перед лицом таинственного и необъяснимого, и врожденным неприятием парадоксов. За обедом Солсбери почти все время молчал, тогда как на него обрушился поток неправдоподобных и странных событий, собранных и изложенных человеком, только что исчезнувшим в недрах Сохо, человеком, вся жизнь которого как раз и состояла из всевозможных тайн и лихо закрученных сюжетов; и теперь, когда Чарльз Солсбери пересекал Шефтсбери-авеню, направляясь к скромному кварталу по соседству с Оксфорд-стрит, он ощутил сильную усталость, несмотря на то что все уже осталось позади. По дороге он размышлял о будущем Дайсона, не имеющего надежных родственников, возложившего все свои упования на литературу: что ждет этого талантливого и утонченного человека — пара фанерных щитов с рекламой сандвичей на груди и спине или флажок стрелочника? Поглощенный этими мыслями, Солсбери в то же время восхищался своеобразным талантом Дайсона, сумевшего превратить лицо больной женщины и банальное воспаление мозга в набросок романа, и, пробираясь по тускло освещенным улицам, он почти не замечал ни резких порывов ветра, со злобным завыванием караулившего его за каждым поворотом и взметавшего над тротуаром мелкий мусор, ни черных туч, собравшихся вокруг изжелта-бледной луны. Даже первые капли зарождавшегося дождя, упавшие ему на лицо, не отвлекли его от размышлений, и только когда разразился настоящий ливень и ветер яростно погнал вниз по улице потоки воды, Солсбери стал осматриваться в поисках какого-нибудь укрытия. Дождь, усиленный ветром, обрушился на город словно ураган, со свистом разрывая воздух и разбиваясь о камни мостовой, потоки воды переполнили канавы и начали собираться в огромные лужи вокруг засоренных водостоков. Несколько зазевавшихся прохожих, которые, по всей видимости, просто прогуливались по улице, нежели шли куда-то конкретно, разбежались, словно перепуганные кролики, и попрятались, и сколько Солсбери ни свистел, в надежде остановить кэб, ни один из них так и не явился на выручку. Солсбери огляделся, пытаясь определить, далеко ли он находится от своего надежного пристанища на Оксфорд-стрит, но увидел, что, размышляя, отклонился от привычного пути и попал в совершенно незнакомую глухую местность, где, кажется, не имелось даже кабачка, в котором за умеренную плату в два пенни можно было бы найти прибежище. Редкие фонари на улице располагались далеко друг от друга, слабый свет керосиновых ламп с трудом пробивался сквозь закопченные стекла, и в этом дрожащем и мерцающем свете старые мрачные дома по обеим сторонам улицы показались Солсбери пустыми и призрачными. Он торопливо пошел прочь, прижимаясь к стенам домов в надежде хоть немного защититься от дождя и машинально читая почти стертые временем, потускневшие имена на медных дверных табличках под бесчисленными звонками и дверными молотками; иногда фасад того или иного дома украшало пышно отделанное крыльцо с резным навесом, почерневшим за полстолетия. Ливень становился все яростнее, Солсбери уже насквозь промок и безнадежно загубил свою новую шляпу, а до Оксфорд-стрит было по-прежнему далеко, поэтому он испытал чувство глубочайшего облегчения, заметив впереди темный свод арки, сулившей ему убежище если не от ветра, то хотя бы от дождя. Солсбери нашел сухой уголок и огляделся: он попал в узкий проход, над его головой возвышался дом, позади открывалась дорожка в неизвестное. Какое-то время он постоял там, тщетно пытаясь хоть чуть-чуть отжать одежду и прислушиваясь, не проезжает ли мимо кэб, как вдруг его внимание привлек непонятный шум, доносившийся сзади, — шум явно приближался, становясь все громче и отчетливей. Вскоре Солсбери уже мог различить пронзительный и хриплый женский голос, выкрикивавший угрозы с такой силой, что даже камни откликались эхом, повторяя интонации голоса; время от времени что-то в ответ бурчал мужчина, не то возражая, не то успокаивая. Не будучи романтиком, Солсбери тем не менее любил наблюдать уличные сцены и особенно пьяные ссоры, поэтому сейчас он приготовился слушать с рассеянным вниманием завсегдатая оперы. К его разочарованию, ссора быстро прекратилась, и теперь Солсбери различал только нервные шаги женщины и неуверенную походку мужчины — незнакомцы по-прежнему приближались к нему. Скрытый тенью стены, он наблюдал за ними: мужчина, несомненно, был пьян и прилагал массу усилий, чтобы избежать постоянных столкновений со стенами, что придавало ему сходство с парусником, плывущим против ветра. Женщина неподвижно глядела прямо перед собой, слезы струились по ее щекам — и вдруг, как раз когда эти двое проходили мимо Солсбери, угасшее было пламя ссоры вспыхнуло вновь, и женщина, обернувшись к своему спутнику, разразилась потоком проклятий и брани.