Голубые доски
Дядя Миша очень переживал по поводу сарая. Он грустил и постоянно говорил о прогнивших досках на полу и о старом шифере на крыше. В минуты отчаяния дядя Миша решал то ничего не менять («стоял двадцать лет и еще простоит»), то сжечь сарай («к чертям») и выстроить на его месте новый. Но тогда, опять же, вставал вопрос о стройматериалах. Даже для перестройки сенника нужны были доски, а на сарай – бетон, шлакоблоки, рейки и шифер для крыши. Дядя Миша чинил провисающую над свиньей крышу, тяжело вздыхал и жаловался. Асе было жалко дядю, и она приходила в сарай посидеть с ним. Помогала перемешивать овес для свиньи, подметала двор, придерживала прутья метлы, пока дядя связывал их проволокой, которая ломалась и крошилась от старости.
Ася любила сарай и любила дядю Мишу. Вопрос с сараем тянулся, как резина, ему не было ни конца ни края. Был нужен новый сарай, но денег не было, и хуже всего – было непонятно, когда они появятся. Зарплаты и у дяди, и у тети не было уже давным-давно. Вместо нее выдавали дрова, индюков, овес, комбикорм, макароны, крупы и сахар.
Потом пришла новость: Кузнецовы достали грузовик пиленых досок и продают их, для своих, деревенских, – со скидкой. Дядя Миша ходил торговаться, но не смог договориться.
– Давай коньяком рассчитаемся, – предложила тетя Маша.
– Как мы им рассчитаемся, если он еще не готов, ты думай? – возмущался дядя Миша.
– Подождут полтора месяца, поди, – сказала тетя Маша.
Но за коньяк не удалось договориться, он был не нужен Кузнецовым, или просто у них был свой. И дядя снова приколачивал заплатки, утрамбовывал щебенкой дыры в полу.
Индюк наконец поплатился за свой мерзкий характер. Узнав, что произошло в день, когда ходили на речку, дядя оставил его запертым в сарае по соседству со свиньей.
– Посидит, подумает, – сказал он девочкам.
Тетя Маша рассказала, что такой вид наказания называется «изоляция». Это значит, что агрессивное домашнее животное изолируют от общения с людьми и животными. Все, что ему остается, – сидеть в темном углу в одиночестве и думать о своем плохом поведении. Ася надеялась, что Премерзкий все поймет и перестанет нападать на нее и сестер. Она ходила навестить индюка, было немножечко его жалко. Он злобно смотрел на нее и бурчал, и в груди у него что-то клокотало и щелкало. И Ася сразу переставала его жалеть.
Однажды, когда Ася стояла у индюка и скашивала глаза к носу, а он в ответ тихонько рычал, за сараем раздался протяжный свист и грубый мужской голос прокричал:
– Ми-ха-ил!
Ася услышала, как дядя перестал стучать молотком. Голос снова позвал:
– Михаил!
За забором стоял высокий и большой, как медведь, мужчина. Вблизи оказалось, что вся голова у него в шрамах, а шея, грудь и руки покрыты наколками – купола церквей, женские лица, розы.
– Михаил, доски нужны? – спросил мужчина, протягивая руку.
Дядя пожал ее и ответил:
– Нужны. Где уперли?
– Где уперли – там больше нет. – Незнакомый мужчина улыбнулся, открыв верхний ряд железных зубов.
Дядя заколебался. Ася смотрела то на него, то на наколотого гостя. Она знала, что уперли – значит свистнули, стибрили, отняли, присвоили, похитили, стащили, слимонили, прикарманили или просто – украли.
– Много? – с сомнением спросил дядя Миша.
– На новый сенник хватит, – подмигнул наколотый и тем самым наступил на самое больное место дяди, о котором он, несомненно, знал, как знала вся деревня.
– Сколько? – спросил дядя.
– Договоримся, – неопределенно ответил мужчина. Он отвернулся и сплюнул через дырку в зубах. – Поехали? Машина за углом. Закинем доски и обратно.
– Далеко?
– Да тут рядом.
Дядя стянул через голову фартук, в котором работал в сарае.
– Ладно, поехали, но если плохие – не возьму.
Он повесил фартук на калитку и вышел, оставив калитку приоткрытой. Ася, пользуясь моментом, тихо закрыла калитку с обратной стороны и скользила следом за дядей и наколотым.
Дошли до конца улицы, и наколотый протяжно свистнул. С грохотом завелся и выехал из кустов грузовик с железными бортами.
– Давай в кабину, я в кузов, – сказал наколотый. Он схватился за край борта, поставил ногу на колесо и ловко перевалился через борт. Раз – и нет.
Дядя полез в кабину и заметил Асю.
– А ты куда? А ну, марш домой!
– За сараями? – Ася сделала вид, что испугалась. Дорога за сараями была безлюдной, Асе запрещалось здесь ходить.
– Давай быстрее, не пали контору, – раздался из кузова голос наколотого.
– Ладно, давай залезай, – сказал дядя.
Он подал Асе руку и помог ей забраться по высоким ступенькам. Ася устроилась на сиденье и, чтобы освободить место для дяди, придвинулась ближе к водителю и почти коснулась коленом рычага передач.
– Здравствуйте, – сказала она водителю.
– Здравствуй, краса, – ответил водитель, который, как и первый гость, был покрыт наколками. На его шее было выбито «Оля». Он улыбался, показывая передние железные зубы.
Дядя Миша захлопнул дверь, и грузовик свернул на тропинку, идущую вдоль речки. Чтобы никто не увидел, догадалась Ася. Так, виляя и ухая в ямы, доехали почти до мостика и пляжа и остановились у кустов. Машину заглушили, и водитель выпрыгнул из кабины. Выпрыгнул из кузова и наколотый. Дядя и Ася тоже полезли из кабины, но водитель их остановил:
– Сидите, без вас быстрее покидаем.
Голос у него был хриплый, рокочущий, как будто говорил не человек, а сам старый грузовик обрел голос. Он сунул указательный и большой пальцы в рот и свистнул. Кусты неподалеку зашевелились, и из них выглянул третий наколотый. Как на подбор, решила Ася. Бортик кузова со стороны третьего наколотого откинули, и втроем они (и в самом деле быстро) стали бросать в кузов доски. Дядя Миша и Ася смотрели в заднее окно кабины.
– Хорошие, – сказал дядя.
Доски были не новые, с дырками от гвоздей, но все равно лучше, чем трухлявые деревяшки сенника. Они были разной ширины и длины, некоторые с остатками выцветшей голубой краски.
– Чью-то беседку разобрали, – грустно сказал дядя. – Не хватит на сенник.
– Может, ну их тогда? – спросила Ася, у которой в груди появилось и трепетало неприятное чувство.
Снаружи забросили последнюю доску и закрыли борт. Наколотый забрался в кузов. Водитель уселся на свое место, завел грузовик и стал разворачиваться. Пятачок, на котором грузились, был такой маленький, что разворачиваться пришлось в семь (Ася посчитала) приемов. Машина, заметно осевшая и потяжелевшая, поехала обратно, еще больше припадая на ямах.
Но как только машина выехала на дорогу, невдалеке раздался рев мотоцикла, и спустя секунду они услышали громкий свисток.
– Ай-ай-ай, ментяра! – цокнул языком водитель. Он остановил машину и оскалился, глядя в зеркало заднего вида, как к ним на мотоцикле с люлькой подъезжает и тормозит милиционер.
– Ну вот и купили доски, – грустно сказал дядя Миша.
– Я же говорила, – прошептала Ася. – Нас теперь в тюрьму, да?
– Да нужны вы кому, – снова цокнул языком водитель. – Не боись, малява.
– Жолдас Азаматович! – раздался голос наколотого. – Сколько лет, сколько зим!
– У Тулебаевых вчера летнюю кухню на даче разобрали, – без лишних приветствий сказал Жолдас Азаматович. – Не знаете кто?
– Да кто ж их знает, начальник, – ответил наколотый.
– В кузове что? – спросил милиционер.
– Михаилу Макарычу доски перевозим. Шабашим на казенной машине. Ты уж главбазе нас не сдавай, начальник.
– Михаилу Макарычу? – изумился милиционер.
Дядя, сидевший тихо, открыл дверь и спрыгнул на землю. Он обошел кабину и показался Жолдасу.
– Дядьмиш, и вы туда же! – рявкнул милиционер. – А ну, открывай кузов! – приказал он.
Водитель и наколотый медленно-медленно отодвигали засовы борта. Ася спустилась на землю и тоже обошла кабину.
– Еще и ребенка с собой взял! – Жолдас от изумления снял фуражку и снова надел ее. В это время бортик откинули, и он заглянул в кузов. – Доски голубые!
Пока милиционер и наколотые пререкались, что голубые доски могут быть где угодно, Ася потянула дядю за штанину, и они за спинами милиционера и похитителей летней кухни прошли на дорогу за сараями и почти бегом добрались до своей калитки.
– Тете Маше только не говори, – попросил дядя, закрывая калитку с обратной стороны.
Жолдас тоже ничего не сказал тете Маше, и тайна ворованных досок осталась между Асей и дядей Мишей.
Еще раз коньяк на дубовой коре
– Как думаете, это и есть «насыщенный коричневый цвет»? – спросила тетя, рассматривая банку на свету.
– Конечно насыщенный.
– Бывает и коричневее.
– Дальше только черный.
– Придумали чиво – коньяк… по нашей-то, старой вере, и бражки в рот нельзя брать, а тут, гляди-ка…
– Давай на вкус продегустирую, – предложил дядя Миша.
– Да ну тебя, дегустатор, – дернула головой тетя.
В предбаннике вокруг тети и ее трехлитровых банок собралось все семейство. По сроку сегодня пора достать из темного места заготовку для коньяка, процедить ее несколько раз через марлю, перелить в чистые банки и поставить в темное место на месяц. В темном месте коньяк дозреет и будет готов.
В рецепте было написано, что «после завершения процесса настаивания коньяк приобретает насыщенный коричневый цвет и ярко выраженный аромат». Все по очереди понюхали коньяк, и девочки, и даже бабушка. Но, конечно, никто не знал, достаточно ли выражен аромат коньяка и насколько насыщен его коричневый цвет.
Поэтому тетя сомневалась.
– Татьяна! – позвала она.
Кровать в детской заскрипела, и пришла Таня.
– Главный специалист, что ли? – фыркнула Лена.
– Татьяна, посмотри, – попросила тетя, – насыщенный коричневый, как думаешь? Не пойму, процеживать или еще подержать.
– Коричневый, – пожала плечами Таня.
Тетя поставила банку на место.
– Календарные дни выдержала? – уточнила Таня.