– Да врешь.
– Да правда! Еще на обертке были тоже котики и иероглифы! – привела доказательства Ася.
– Ну тогда может быть, – согласился Игорь.
Они сложили все обратно и закопали, но не под крыжовником, а под кустом смородины.
– Зачем перепрятывать? – спросил Игорь.
– Чтобы никто не нашел, – ответила Ася. – Это же сокровища.
– Понятно.
Смородина, в отличие от крыжовника и малины, не кололась, и, хоть куст был виден из окна кухни, все равно получилось очень хорошо.
– Хочешь, покажу тебе Премерзкого? – спросила Ася.
– Хочу, – согласился Игорь. – А это кто такой?
– Индюк такой, – ответила Ася.
Она хотела показать индюка, запертого в сарае, и подразнить его. Но как только они прошли по двору сарая, индюк собственной персоной выскочил из куриного летника и понесся прямо на них. Ася взвизгнула и схватила метлу. Но было поздно: индюк со всего размаху налетел на Игоря и сбил с ног.
Игорь свалился лицом прямо в пыль, а Премерзкий отступил назад с низко опущенными крыльями, прорисовал ими в пыли полукруг и приготовился бить еще раз. Но Ася подняла метлу и ткнула ею в грудь индюка, и тут же уронила – метла была тяжелой, и руки сразу ослабли. Индюк отступил, затряс крыльями, запрокинул голову и явно собирался отомстить за тычок метлой. Ася с перепугу завизжала. Дяди в сарае не оказалось.
Но в это время Игорь уже поднялся и схватил метлу.
– Уходим, уходим! – крикнул он, и Ася с удивлением увидела, что ему весело.
Она тоже взялась за метлу, и, поддерживая ее на весу и отгоняя индюка, когда он пытался зайти сбоку, они спиной допятились до калитки и выскочили в нее, оставив метлу внутри.
Ася закрыла калитку на деревянную задвижку. Индюк победно прошелся туда-обратно вдоль калитки, поглядывая на нее и на Игоря, словно спрашивал: «Ну что, получили?»
– И правда… как там его… Отвратительный? – сказал Игорь.
– Премерзкий, – поправила его Ася.
Она постаралась отряхнуть Игоря, но он был в пыли весь, с ног до головы, еще и в волосах был песок. Колени и ладони оказались поцарапаны.
К ним от дома бежали сестры вместе с Таней.
– Что у вас случилось? – спросила она, задыхаясь.
– Дядя Миша индюка не закрыл, – пожаловалась Ася.
– Ах ты, зараза! – выругалась Таня. – Говорила же – забить давно пора! Папа! – закричала она в сарай.
Дядя Миша не отзывался – ушел к соседям или на базу. Поэтому Таня вошла во двор, взяла метлу и, не обращая внимания на боевую стойку индюка и возмущенные вопли, загнала его в сарай. На пороге Премерзкий сдулся и жалобно, как курица, закудахтал. Ася и Игорь рассмеялись.
Таня и Ася отвели Игоря к дому, вынесли воды в тазике и помогли отмыться, а потом повели в дом и прижгли коленки и ладошки зеленкой. Таня взяла огромный кусок ваты, опрокинула на него бутылек зеленки, а потом по очереди пришлепывала царапины и, пока Игорь морщился и пищал, командовала:
– Дуйте!
И Ася и Игорь наклонялись и дули.
Ася проводила Игоря до калитки и, когда он выводил велик на дорогу, сказала:
– Я тоже гонять люблю.
– Да ну? Где?
– За деревней. – Ася показала рукой. – Ну и еще… наперегонки с пацанами из-под моста. Только они обгоняют.
– Всегда?
– Всегда, – призналась Ася, пожимая плечами. – Когда разгонюсь – страшно.
– Ну, это совсем не страшно, – сказал Игорь. – Давай научу.
– Угу, – промычала Ася. По дороге возвращалась из школы тетя Маша. – Ладно, пока.
Игорь помчался по дороге. Ася побежала встречать тетю.
– Это кто у нас был? – поинтересовалась тетя.
– Да так, один, – отмахнулась Ася.
Но едва они зашли в дом, как из своей комнаты выплыла бабушка.
– Мань, ты тока послушай! К Настасье жоних приходил, дак она иво чуть не уморила! – И бабушка с удовольствием рассмеялась.
Баня
По субботам топили баню. Баня, покрытая, как заплатками, кусками шифера, досок и шин, стояла боком к гаражу. Между ними был зазор шириной в ладонь, и здесь, в тени, вымахала лебеда.
В предбаннике были деревянные лавки, на подоконнике маленького окошка – шампуни и мыло. На столике стояли графин с водой и несколько покорябанных пластмассовых кружек. На вбитых в стены вешалках оставляли полотенца и одежду. Здесь одевались и раздевались, выходили передохнуть от жара парной, пили воду и высовывались на улицу, чтобы охладиться.
Прямо у двери лежали дрова. Через щели неплотно пригнанной чугунной дверцы топки видно было, как горит огонь. Спина печки согревала камни в парной, на которые лили воду, чтобы поддать жару. Кроме бака с камнями в парной были бак с холодной водой, тазики, мочалки, двухступенчатые широкие полки́, в ведре в углу – замоченные березовые веники. Парная освещалась через два узких окошка в самом верху, почти у самого потолка, и, когда на камни поддавали воды, комнатка заполнялась густым паром, становилось совсем-совсем ничего не видно, так что приходилось нащупывать друг друга, как в тумане, – страшно и весело.
Дядя Миша топил – невозможно зайти. Он мылся первым, долго, часа два, выходил красный как помидор. Потом, когда жар спадал, шли мыться тетя и бабушка. Бабушка надевала халат и заранее накручивала тюрбан. Они с тетей тоже мылись долго, несколько раз заходили в парную, потом отдыхали в предбаннике и всегда выпивали несколько графинов воды. Все происходило в полной тишине, только были слышны звуки льющейся воды, хлопание веников и скрип двери в предбанник. Бабушка и тетя так же молча возвращались домой, уже на закате, красные, распаренные, с тюрбанами на голове. Бабушка ходила со своей мочалкой, которую она называла вехо́ткой. Она хранила ее у себя в комнате.
– Девчонки, идите мыться! – кричала тетя с порога, и девочки брали полотенца и шли в баню.
– Фу! Опять нажарили, – говорила Лена.
Она открывала нараспашку дверь парной и дверь бани, потом, если в печке еще горел огонь, девочки прибивали его кочергой. Когда в бане становилось прохладнее, раздевались и шли мыться.
Но сегодня с ними была Таня, и Ира с Леной помалкивали. Лена открыла по привычке парную, но Таня коротко сказала:
– Закрой, не выстужай.
Таня сняла свой ситцевый халат, потом трусы. Ася украдкой рассматривала ее белое тело в ярких коричневых родинках. Родинки были у всех, но Тане они шли особенно. Яркие россыпи, как созвездия, – на бедрах, животе и плечах. Таня сняла заколку, и волосы раскрутились и упали ниже лопаток, свесились у лица и коснулись голой груди.
Таня вошла в парную, и там набирала кипятка в тазик и окатывала им полки. Несколько раз – шух, шух, шух, вода полилась на пол. Когда вошли Ира, Лена и Ася, Таня плеснула воды на камни, и от них повалил пар, и девочек обволокло, как туманом. Пар накатывал жаркими волнами, забирался в нос и обжигал щеки. Ася закрыла лицо руками. Пахло водой, размокшим деревом, размоченными березовыми листами. Ася села на нижнюю полку – не так жарко. Остальные забрались наверх, под самый потолок, и просидели там, пока пар не рассеялся. Тогда Таня так же молча набрала два тазика воды – себе и Асе, той еще не разрешалось подходить близко к баку.
Таня взяла девчачьи мочалки – разноцветные. Сначала она помогла помыться Асе, потом помылась сама. Ира и Лена потерли друг другу спины. Потом все окатились прохладной водой из тазиков и пошли отдохнуть в предбанник. Сидели на полотенцах и тяжело дышали – жарко было мыться с Таней.
Таня по очереди похлопала девочек веником. Ася тоже легла, и Таня легонько похлопала ее мокрой березой. Пахло вкусно, но было щекотно, а еще веник захватывал горячий воздух, и он жег кожу. После веника снова окатились прохладной водой, вымыли и прополоскали волосы. На этом баня закончилась. Стемнело. Когда возвращались в дом, на воздухе у Аси пошли мурашки, хотя было, конечно, тепло.
После чая Ася читала бабушке новую книгу. Перед сном та развернула тюрбан и расчесывалась гребешком. Горели два фитилька – один на столе, возле которого пристроилась Ася, другой – на полочке у кровати, для бабушки. Бабушка свесила голову вниз и, начиная с концов, расчесывала свои длинные волосы. Дело продвигалась медленно, потому что гребешок был маленький и с частыми зубчиками, они то и дело застревали, и приходилось вычесывать каждый узелок.
– «Довольно войны, революции! Жить, жить! Он ясно видел себя в сереньком костюме с иголочки, на руке – трость с серебряным крючком, он подходит к чистильщику сапог и ставит ногу на ящичек, сверкающий южным солнцем. Гуляют роскошные женщины. Так бы и зарыться в эту толпу. И всюду – окорока, колбасы, белые калачи, бутылки со спиртом». Баб, массажку принести? Быстрее будет, – предложила Ася, отрываясь от книжки. Горло у нее уже болело, а нерасчесанных прядей у бабушки осталось полголовы.
– Не надо мне ваших массажек, – ответила бабушка. – Гребешком лучче всего чесать. Давай дальше про зундугло́ этого. Ишь, калачи ему…
– «До поздней ночи Семен Иванович бродил по улицам. В весеннем небе слышались гудки паровозов. Это прибывали истерзанные поезда со скупым хлебом, с обезумевшими людьми в солдатских шинелях, прожженных и простреленных. Паровозы кричали в звездное небо: „Умираааааем“».
Ася зевнула, прикрыв рот книгой.
– Отец мой-та тоже из Забайкалья простреленный да голодный бежал от революции. Нас на телеге вез, меня, мать да Саньку, брата мово. Годами я как ты была. Дальше давай.
– «Семен Иванович, насквозь пронизанный этими звуками, ночной свежестью, голодный и легкий, повторял про себя: „Первое – достать деньги, первое – деньги“. Незаметно для себя он очутился близ знакомой антикварной лавки. Стал, усмехнулся, покачал головой: „С бухты-барахты – нельзя. Придется обдумать“».
– Ох, чего удумал! Неужто умыкнет? От человек!
Ася вспомнила о голубых досках и вздохнула.
Воскресный базар
По воскресеньям в деревню приезжал базар – несколько торговцев из города, всегда одни и те же. На асфальтированном пятачке перед заброшенным универмагом выставляли столы с товаром. Одежда, обувь, коробки нездешних шоколадных конфет, жвачки, шампунь из рекламы, заколки, резинки, игрушки, посуда – в общем, чего только не было. Покупали мало, ходили в основном посмотреть.