Глядя на облака и цветы, она думала о маме и о таинственных «изменениях», которые мама пообещала; о том, с кем будет сидеть за партой в школе, потому что Саша Миллер уехала в Германию; об Игоре и о том, пойдут ли они еще на рыбалку, и о щепке, которую приложила на место, где закопала коробку с сокровищами. Щепка по форме напоминала акулу, и Ася представляла себе акулу, а потом – море.
После обеда цветник накрывала тень дворовых тополей, поэтому можно было сколько угодно лежать, не боясь перегреться или обгореть. Входившие в школу учителя недовольно поглядывали – цветы после нее оставались примятыми. Но следующим утром цветы стояли как ни в чем не бывало.
– А-а-ась! – кричала Таня с крыльца, когда заканчивала.
После работы они шли к Тулебаевым, там Таня занималась с Айнагуль русским. Ася ждала сестру в зале. В доме не было книг, зато было много фарфоровых статуэток. На окне висели грандиозные шторы, по обе их стороны – кисти размером с ладонь. Кисти почти касались таких же грандиозных декоративных ваз – с золотыми ободками и изображениями женщин в пышных платьях.
Фарфоровые фигурки стояли в стенке на стеклянных полках. Крошечная фигурка спаниеля, старичок с коромыслом. Девушка в украинском костюме, расправившая в танце красную юбку, выставляла вперед сапожок на каблуке. На голове у нее был венок из цветов, а лицо – нежное, румяное. На фарфоровых руках отчетливо виден каждый пальчик. Она лукаво смотрела на молодого трубочиста с лестницей за спиной, словно говорила: «Бросай работу, идем танцевать!»
Родители Айнагуль работали в городе, и в доме, кроме нее, никого не было. Поэтому Ася в одиночестве ходила по дому, по огороду, засаженному только деревьями. Когда занятие заканчивалось, Айнагуль провожала сестер до калитки.
Когда занятий не было, они шли на речку у мостика, перебирались на галечный бережок, и там Ася кидала камни в воду, а Таня молча грустила. Ася хотела ее развеселить и рассказывала о червячках, живущих в ведре, и о сокровищах. Таня улыбалась, но все равно грустила.
– Договорилась! – однажды крикнула тетя, входя в дом. – С сентября двадцать часов по русскому! Старшие классы.
Таня, чертившая выкройки для халата, поджала губы.
– Хорошо для начала. Потом репетиторство возьмешь, хоть здесь, хоть в городе. – Тетя уже все распланировала.
– Не хочет девка тут оставаться, отстань от нее! – неожиданно пришла на выручку бабушка. – Пусть в город едет.
– Зачем тогда вернулась? – взорвалась тетя. – Август на дворе, кто ее в городе возьмет?
Асе становилось неловко от этих разговоров, которые, чем ближе к сентябрю, становились все чаще.
Мама тоже не приезжала, только звонила изредка, отговариваясь работой, и, когда становилось совсем уж тошно, Ася шла дразнить Премерзкого.
Индюк кое-что понял за время своего заключения и теперь если и угрожал, то издалека – распушался и клокотал. Ася тоже издалека кидала в него камушки, не подходила близко – боялась. Перемирие позволяло ходить в сарай и в туалет во дворе.
Городские дети, гостившие в деревне, начали разъезжаться по домам. Дискотеки не проводили – в клубе сломался электрогенератор, поэтому Асины сестры принялись читать книги по школьной программе, лежали на кроватях с утра до ночи.
Свинья жирела. Коньяк настаивался.
Дядя Миша вздыхал длиннее: лето проходило, а если ломать сарай, то только в тепло, не будешь же перестраивать осенью. Значит, придется ждать следующего года.
– С одной стороны – лучше. Денег подкопим, материала за зиму наберу, – рассуждал он. – С другой…
Он подпер двумя бревнами отходящую наружу стену и понадеялся, что она выстоит до следующего года. А потом уехал на несколько дней на сенокос.
Асина челка отросла и лезла в глаза. Таня усадила Асю на стул перед зеркалом и снова подрезала волосы. Но это было не как в первый раз.
В видеосалон
Смотрели «Бетховена» по телевизору, но не досмотрели и начала, как телевизор отключился – разрядился аккумулятор, и наступила темнота. Ася завыла – фильма ждала неделю.
– Не ной, завтра в видеосалон сходим, – сказала Лена. В последнее время она подозрительно перестала дразнить Асю, честно играла в карты и даже пообещала сводить на речку, но все равно не вела.
– Сходите, в самом деле, – сказала тетя. – Все время дома. Сколько там стоит?
– Яйцо с человека, – ответила Ира.
– Ох, сегодня все пожарила. Но ничего, завтра утром, поди, снесут.
Утром Ася первым делом побежала проверять яйца. В курятнике в двух гнездах сидело по курице. Они дремали, прикрыв глаза. Ася не знала, нужно ли что-то говорить курам, когда забираешь у них яйца, поэтому сказала на всякий случай:
– Доброе утро. Отдайте яйца, пожалуйста.
Она по очереди приподняла кур и достала из каждого гнезда по два яйца, горячих, с налипшими перышками – красота!
Премерзкий стоял напротив курятника – ждал, когда Ася выйдет, и шаркнул лапой, когда она появилась. Ася замерла. Индюк кулдыкнул, встряхнул перьями и бросился на нее, а Ася швырнула в него с размаху все яйца и захлопнула за собой дверь курятника.
– Ай, дурак! – крикнула индюку Ася.
Дождавшись, когда индюк забудет о ней, она добежала до калитки в огород. В расстройстве вернулась домой.
– Что, опять индюк? – сочувственно спросила тетя.
– Угу, – ответила Ася. – Как бросится. Яйца разбились.
– Скажу дяде Мише, чтоб опять закрыл в сарае. Или забить его пора, – задумалась тетя.
Ася сначала обрадовалась слову «забить», но секунду спустя индюка стало жалко.
– Может, не надо? – попросила она. – Он красивый.
– Да что там красивого-то, – рассмеялась тетя. – Злющий. Кур гоняет.
– Ну, все равно.
Дядя запер Премерзкого в сарае, и Ася несколько раз бегала в курятник проверить, не снесли ли куры еще яйцо.
– Чего ты бегаешь, не снесут они больше. Наши по утрам несутся.
– Ага. А как в видеосалон пойдем? – заныла Ася.
Тетя рассмеялась.
Никто не понимал Асю, поэтому она рассердилась и, уже не скрываясь, ушла к сокровищам. Она давно их не откапывала, поэтому пришлось поискать щепку в форме акулы. Краска с чертика потекла и испачкала резинку для волос. Ася торопливо вынула чертика и резинку и стала проверять, не испачкался ли иероглиф или, чего доброго, Ясмин. Но календарик лежал фотографией вниз, и с красавицей было все в порядке. Чтобы такой беды больше не случалось, Ася решила помыть чертика.
Вода в баллоне снова зацвела и пахла тиной. Ася долго-долго отмывала чертика от краски, полоскала и шаркала щеткой. Без гуаши чертик стал грустный и облезлый и потерял всю свою зловещесть. Ася положила его сушиться на солнце и принялась отстирывать резинку. Потом Ася долго отжимала резинку об одежду и болтала ею на солнце, чтобы поскорее высохла. Резинка немного покрасилась в черный и потеряла яркость. С досады Ася отнесла просушенные сокровища обратно, запихнула в коробку.
– Нужно поменять тайное место, – сказала Ася сама себе. И еще прижала к груди коробочку, оглянулась по сторонам и, как будто в комедии, сказала скрипучим голосом: – Враги не дремлют!
Она обошла участок. Почти всюду сокровища уже побывали. Оставался сарай.
Ася осторожно открыла калитку. По двору ходили, квохтая, куры. Индюк сидел в курятнике. Увидев Асю, он начал раздуваться, словно понимал, что попал в изолятор из-за нее.
– А тебя забить хотят, – сказала ему Ася.
Индюк злобно таращился на нее, а потом – фр-р-р-р – расправил крылья и раздул зоб. Ася взвизгнула и убежала.
Она нашла отличное место в коробах для кормов. Комбикорм и отруби хранились в двух деревянных ящиках, а другие при Асе никогда не открывались. Она перегнулась через высокую стенку самого дальнего и глубокого короба и спрятала сокровища под ржавой лопатой.
В зале Таня опять перемеряла бабушку. Ася с горя разлеглась на диване.
– Чово смурна-то така? – спросила бабушка.
– Из-за индюка кино не посмотрим, – ответила Ася.
– Чово? – удивилась бабушка.
– У Дубвининых. Там вход – тви тенге или одно ицо, – пояснила Таня с карандашом в зубах.
– У матери-то деньги просили? – спросила бабушка.
– Да куда столько на кино тратить. Ничего, завтра сходим, – сказала Таня.
– Когда завтра, когда завтра?! – чуть не кричала Ася. – Кассету на один день привозят!
– А ну не уроси, – сказала бабушка.
– Дался он тебе, – нахмурилась Таня. – Не скандаль, некрасиво. Осенью в городе посмотришь.
– Не хочу в городе, хочу сейчас! – Ася уже не могла остановиться, и Таня посмотрела на нее своим тяжелым взглядом, которым умела смотреть в особых случаях. И Ася махнула рукой и выбежала во двор.
Она села на низенькую скамейку у баллона, приготовилась как следует ненавидеть весь мир, но вместо этого заплакала. Потом сидела и смотрела на низкую мягкую лебеду у своих ног.
Скоро пришла Таня и села рядом с Асей. Она не стала уговаривать или воспитывать Асю, просто сидела рядом, и Ася положила голову ей на колени и опять заплакала. И плакала долго, не только о кино, а о том, что мама долго не звонит, и о том, что лета вроде осталось много, но оно закончится, и о том, что покрасилась резинка для волос, и просто так.
Таня молчала и думала о своем. И Ася плакала еще потому, что Таня грустит.
– Сводите робенка, – проворчала бабушка из открытого окна. – Раз хочет. Отличница, поди. Я денег дам.
Ася обрадовалась, а Таня рассмеялась:
– Баб, ты же на смерть отложила.
– Поживу, поди, еще, – ответила бабушка.
– Ты так каждый раз говоришь.
Таня со шмыгающей носом Асей вернулись в дом, и там бабушка завела их к себе в комнату и достала из-под перины крепко завязанный платок. Развязав тугой узел, она разложила платок на кровати. В платке было несколько сложенных вчетверо банкнот и горсть монет.
– Давайте сами, мне не видать, – сказала бабушка.
Ася взяла двенадцать тенге монетами и потом два раза пересчитала. Потом бабушка завернула деньги в платок, завязала узел и спрятала обратно под перину.