– Может быть, но я говорю как человек, который отдал бы все на свете, чтобы загладить свою вину перед своей бедной женой, которая умерла, пока я был в море, расставшись с нею в гневе.
– Ради Бога молчите, – сказал Дач, схватив его за руку.
– По ее лицу видно, – продолжал капитан, не обращая внимания на слова Дача, – что ваше пренебрежение убьет ее через несколько недель.
– Не могу и не хочу вас слушать, – сказал Дач хриплым голосом, и жилы на его висках надулись.
– Ничего не буду больше об этом говорить, раз так, – сказал капитан, – а скажу вам только то, что хотел сказать. Может быть, я ошибаюсь, но я все время думал об этом, и ничего не говорил Паркли, потому что не уверен.
– Я вас не понимаю, – сказал Дач, с любопытством смотря на капитана.
– Я сам себя не понимаю, – ответил капитан, – но постараюсь объясниться. Во-первых, вы или мы нажили себе смертельного врага в кубинце.
– Несомненно, – воскликнул Дач.
– Этот человек готов решиться на все, для того чтобы достигнуть своей цели и не допустить нас до того места, которое известно Окуму.
– Я в этом уверен.
– Он захочет остановить нас во что бы то ни стало.
– Если сможет. Но мы ему не поддаемся, и до сих пор он нас не остановил.
– Это-то меня и беспокоит.
– Как это может беспокоить вас?
– Потому что человек с такой дьявольской хитростью нашел бы, если бы пожелал, способ остановить нас. И вот почему, как вам известно, я старательно рассматривал каждое судно, приближавшееся к нам.
– Да, знаю, – сказал Дач, начиная волноваться, – но он нас не мог перехитрить.
– А я все-таки опасаюсь, – сказал капитан Стодвик. – Он не остановится и перед убийством или потопит нашу шхуну.
– Разве вы узнали что-нибудь?
– Нет еще.
– Однако вы, наверно, что-нибудь подозреваете, говорите! – с нетерпением воскликнул Дач. – Вы терзаете меня вашими загадками. Что вы думаете?
– Не говорите так громко, и не оглядывайтесь, и не вздрагивайте, когда я буду вам говорить, а курите спокойно, так же, как я.
Дач кивнул головой.
– Продолжайте, – сказал он тихим голосом.
– Я думаю, – начал капитан, – что Лоре не остановил нас и не нагнал, потому что опасность подстерегает нам на самой шхуне.
– Что вы хотите сказать? – опять воскликнул Дач.
– Я просил вас не волноваться, – заметил капитан. – Наша безопасность зависит от того, чтобы враг наш не знал, что мы подозреваем его.
– Извините, – сказал Дач, взяв зрительную трубу и делая вид будто наблюдает за макрелями, выплывшими на поверхность моря, подернутого всеми возможными оттенками от самого бледного бирюзового цвета до самой богатой глубокой синевы. – Я горяч, но я преодолею себя. Продолжайте. Кого вы подозреваете?
– Разумеется, кубинца.
– Но он за две тысячи миль отсюда.
– Может быть. Но его влияние с нами.
– Так вы подозреваете, что у Лоре есть шпионы на шхуне?
– Может быть, есть, а может, и нет. Послушайте, Поф, я подозреваю многое, а наверняка не знаю ничего. Одно верно – что эти сокровища существуют, поступки кубинца доказывают это. И он употребит все силы, чтобы не допустить нас до них. Какой великолепный цвет у этой рыбы, – прибавил он громче. – Дамам надо прийти и посмотреть. Все поступки этого человека, – продолжал он тише, – доказывают, что он необыкновенно находчив и хитер.
– Да, – подтвердил Дач.
– И бессовестен.
Дач кивнул головой.
– Окум, – крикнул капитан, – велите-ка наловить рыбы.
– Не хочешь ли ты попробовать? – обратился он к Тонио, который стоял недалеко.
– Хорошо, я попробую, – сказал мулат горловым голосом.
Окум принес копье и веревку, мулат навертел ее на руку и приготовился пустить копье в первую рыбу, которая подплывет поближе.
– Я уверен, что кубинец действует, и мне нужна ваша помощь.
– Разумеется, я буду вам помогать, – ответил Дач, – и уверен, что вы правы. Но, по-моему, он отправился прежде нас.
– Не думаю, – сказал капитан.
– А что если у него здесь на шхуне есть подкупленный шпион?
– Вот это вероятнее и этого я боюсь.
– Так и должно быть, – воскликнул Дач. – Негодяй! Он подкупил ваших матросов, чтобы они бежали, и подослал других.
– Я сам это подозреваю, но, конечно, можно ошибаться.
– Для меня всего подозрительнее мулат, – сказал Дач.
– И я сначала так думал, – ответил капитан, – а теперь более подозреваю двух англичан Ленни и Рольса.
– Знаю, – сказал Дач, – один из них черноволосый, со злыми глазами.
– Это Рольс. Другой, кажется, глуп, как осел. Он постоянно ухмыляется и кажется олицетворением простоты…
– Я знаю их обоих, – перебил Дач, – но что же вы намерены делать?
– Ничего, только ждать. Я хотел было предостеречь других, но это опасно. И может быть, я ошибаюсь, и мы ничего более не услышим о мистере Лоре. Разве только, если нам удастся предприятие, то он потребует от нас своей доли через суд.
– Но вы можете принять предосторожности, – воскликнул Дач, невольно взглянув на свою жену, которая смотрела на него с таким умоляющим выражением, что сердце его дрогнуло.
– Я принимаю всевозможные предосторожности. Все оружие держу под замком. Я желаю, чтобы вы были осторожны и днем и ночью и сообщали мне все, что покажется вам подозрительным; а я употреблю все силы, чтобы как можно скорее дойти до места.
– Может быть, это окажется ложной тревогой, – сказал Дач.
– Буду надеяться, но не уверен, – ответил капитан.
– Боюсь, что должен согласиться с вами.
– Человек упал за борт! Человек упал за борт! – закричало двенадцать человек разом.
Поднялась тревога, начали спускать шлюпку. Оказалось, что Тонио-мулат, бросавший копье несколько раз с большим или меньшим успехом наконец так сильно кинул его в большую рыбу, что та увлекла его за собой, и, несмотря на то, что мулат был хороший пловец, рыба быстро увлекала его вниз. Дач тотчас понял, что прежде чем спустят шлюпку, утопающий выбьется из сил, если не освободится от веревки, которой была обернута его рука и за которую рыба тащила его под воду. Думать было некогда; человек находился в смертельной опасности. Дач сбросил с себя верхнее платье, башмаки, раскрыл свой нож и бросился в воду. Мельком увидел он Эстеру, которая бежала к нему с распростертыми руками, но он быстро поплыл к утопающему.
Громкие крики сопровождали его, но, несмотря на все усилия Дача, рыба, собравшаяся возле него, не давала ему плыть, а борьба мулата, когда он поднимался на сильных волнах Атлантического океана, становилась слабее и слабее. Дач, делая необыкновенные усилия, вдруг почувствовал, что веревка от копья, воткнутого в рыбу, очутилась на его теле и что он быстро погружается в страшную глубину океана. Свет над ним потускнел, и он почти лишился чувств.
Потом, с последним усилием воли, он ножом перерезал веревку, вынырнул на поверхность и, едва переводя дух, стал искать мулата и увидел, как он машет одной рукой по воздуху. Дач подплыл к нему и старался схватить его сзади, но мулат ухватился за него руками и ногами, совершенно лишив его возможности плыть, и после краткой борьбы они оба погрузились в воду.
Когда они опять выплыли на поверхность, шлюпка была на расстоянии двести ярдов от них, и Дач понял, что он погибнет, если не решится на отчаянный поступок. Повернувшись, насколько мог, он нанес мулату удар кулаком по виску и оглушил его. Тот выпустил его. Дач повернул его на спину и поплыл, поддерживая его, пока подоспевшая шлюпка не спасла обоих и благополучно доставила их на шхуну, разумеется, без чувств.
Прежде всех взгляд Дача, когда он пришел в себя, упал на жену, стоявшую возле него на коленях. Когда их глаза встретились, она взяла его за руку и поднесла к губам, а ее трепещущие губы как будто говорили неслышно:
– Не отталкивай меня. Я так нежно тебя люблю.
Чрез минуту Бесси увела ее, а Дач, выпив лекарство, поданное ему доктором, встал, пошел вниз, переоделся, а когда вернулся, доктору уже удалось привести в чувство мулата.
Глава XVI. Безмолвное море
Шхуна шла несколько дней, и ничего особенного не случилось, даже капитан начал забывать о своих подозрениях.
Поф не помирился еще с Эстерой, но не избегал ее теперь, а наблюдал как-то спокойно и сурово, как она выздоравливала при неусыпном надзоре доктора.
На шхуне дела обстояли хорошо. Доктор успел сойтись с Сэмом Окумом, болтал с ним, давал ему сигары, которые он разрезал и жевал. Вступал иногда с Сэмом в разговор и естествоиспытатель, расспрашивая его, каких птиц случалось ему встречать в его путешествиях. А Сэм смотрел на него и потихоньку качал головой, примечая, что, когда Бесси Стодвик выходит на палубу, то долговязый естествоиспытатель смотрит на нее издали и не смеет подойти, потому что ее брат чувствует антипатию к нему.
– Странный этот мир, мистер Окум! – сказал ему однажды Вильсон.
– Всегда такой был, сэр, и всегда будет. Но ведь легко понять, что с вами происходит, сэр.
– О, это вздор, мистер Окум, – сказал долговязый естествоиспытатель, краснея как девушка.
– Это очень естественно, сэр, – сочувственно сказал Сэм. – Тут нечего стыдиться.
– Ах, мистер Окум, как я завидую вам! Вы можете оказывать разные услуги…
– А все-таки вы не захотите быть на моем месте. Только такие безобразные старики, как я, могут пользоваться привилегиями у прекрасного пола. Захотите ли вы сделаться таким безобразным стариком, как я.
– Ах, мистер Окум, я согласился бы сделаться ее собакой, если бы только она полюбила меня, или птицей, – сказал он восторженно. – Если бы это пришло мне в голову до отъезда…
– Что такое, сэр?
– Взять с собой несколько канареек. Это очень милый подарок даме.
– Вы желаете сделать ей подарок, сэр?
– О да, мистер Окум.
– А если бы я был влюблен и желал…
– Ах, тише, мистер Окум!
– Желал, говорю я, сделать подарок, я послал бы к ней не канареек, а пару голубков.