– Я собираюсь снимать короткометражный фильм «Маленький принц» и приглашаю тебя на главную роль, – предложила она, оценив мои внешние данные.
Представьте себе мою реакцию. Я только второй месяц в Париже, и мне уже предлагают главную роль в кино! По наивности подумал: если все так начинается, то дальше роли посыплются на меня, как из рога изобилия. Ничего, конечно, не посыпалось. Но тогда я был очень воодушевлен. К тому же Анна Вормс предложила мне самому создать себе костюм. Я купил жатый серебристый бархат, из которого сшил камзол и панталоны, а из серебряной сетки сделал потрясающий воротник наподобие того, который был у принца из киносказки «Золушка» 1947 года с Яниной Жеймо. В ту пору я носил длинные волосы – они очень подошли к образу, был красивый грим… Декорация представляла собой макет нашей планеты. Но закончилась эта история печально. Из-за проблем с финансированием оператор уничтожил пленку. Остались только фотографии проб и съемочного процесса.
Не желая расставаться с мечтой об актерской карьере, я продолжал ходить на кастинги и однажды попал на пробы к самому Роману Полански. Тому требовался исполнитель роли пирата. Съемки планировались во Франции и Тунисе. Однако мою кандидатуру знаменитый режиссер не утвердил.
К счастью, я вовремя одумался и понял, что русскому актеру большой карьеры во Франции не сделать. Однако природный артистизм и отсутствие внутреннего зажима не раз меня выручали. Особенно когда приходилось зарабатывать уличным пением. Расскажу по порядку.
Еще до эмиграции в Париж, во время отдыха в Паланге, я познакомился с Сашей Хомой, приходившимся внучатым племянником знаменитому художнику Энди Уорхолу. Его мать, Татьяна Александровна Хомова, в девичестве Лазыкина, была дочерью советских дипломатов в Норвегии, жила в Братиславе и работала преподавателем английского языка. Саша был обладателем рыжей шевелюры, увлекался спортом и любил играть на гитаре. Мы очень быстро нашли общий язык и стали закадычными друзьями. Начав зарабатывать в Париже деньги, я получил возможность звонить по телефону в разные страны и первым делом позвонил в Братиславу Саше Хоме. Трубку взяла Татьяна Александровна:
– Расскажи мне, как ты устроился, – потребовала она.
Я перечислил все свои проекты, контракты и места работы.
– Ты должен принять у себя моего сына! – тоном, не терпящим возражений, заявила она. – Он хорошо играет на гитаре – может где-нибудь в театре подрабатывать. Он уже очень взрослый, я не могу его без конца тащить… Забери его в Париж!
Прошло совсем немного времени, и в моей квартире раздался телефонный звонок. Это был Саша Хома.
– Послезавтра приезжаю в Париж, встречай меня на вокзале!
Еще не зная, какую ответственность взваливаю на себя, я, конечно, обрадовался – друг из Чехословакии приезжает! Оказалось, что Саша – абсолютно беспомощный в бытовом плане человек, не способный приготовить себе обед и даже постирать собственные носки. В Братиславе все этого за него делала бабушка, жена советского дипломата Людмила Ивановна Лазыкина.
– Саша, здесь нет никакой бабушки, – втолковывал я ему. – Твое белье будет стирать машинка в прачечной или ты сам дома на руках.
На него это произвело большое впечатление.
Деньги, которые Саша привез с собой на первое время, скоро закончились. Тогда он сказал:
– Пойдем петь на улицу!
Чтобы не бросать друга, я, прожив целый год во Франции и имея стабильную работу, согласился. Нас в этом начинании очень поддержала дочь жившего в Париже писателя Анатолия Гладилина – Алла.
– Будем петь в метро! – сказала она.
Алла повязала голову павловопосадским платком на цыганский манер, надела длинную юбку и прихватила с собой бубен, в который планировала собирать деньги. Мы с Сашей, чтобы выглядеть чуточку фольклорно, облачились в льняные косоворотки, маленькие жилетки гуцульского типа и галифе. В нашем репертуаре было три хита: веселая и ностальгическая «А я иду, шагаю по Москве», традиционная «Калинка-малинка» и «Дорогой длинною».
К сожалению, надежды на приличные сборы не оправдались. В бубен Аллы, которая страшно стеснялась собирать деньги, больше десяти франков не попадало. На десять франков нельзя было даже поужинать. Тогда мы приняли решение выйти на «большую сцену» – бульвар Сен-Жермен, где находятся легендарные кафе «Флора» и «Два магога». Первое прославил в своем письме Эрнест Хемингуэй, а второе, 1882 года основания, – завсегдатаи Симона де Бовуар и Жан-Поль Сартр. Несмотря на то, что оба заведения были довольно высокого ранга, на отсутствие посетителей их владельцам жаловаться не приходилось. Публика их буквально осаждала.
Нас главным образом интересовала терраса. Люди на ней сидели лицом к бульвару, а не друг к другу. Это парижская традиция – рассматривать прохожих, обсуждать наряды, прически, фигуры, собачек, шляпы. Общаться приходилось вполоборота, поэтому в основном посетители за чашечкой очень дорогого кофе просто глазели на прохожих, кто во что одет – как в театре. Идеальное место для заработка! Но оказалось, все не так просто. Нам предстояло пробиться сквозь толпу таких же, как и мы, уличных музыкантов и нищих. Конкуренция была колоссальная!
Мы познакомились с жонглером, очень ловко подбрасывающим красные шарики для пинг-понга, а еще с юродивой старушкой лет восьмидесяти. Та «играла» на бумажной гармошечке и напевала: «Квик-квик» («ку-ку» в переводе с французского). В ее смятый бумажный стаканчик монетки попадали редко, и я искренне ей сочувствовал до тех пор, пока не узнал, что юродивость – лишь образ, что летом она гастролирует в Ницце, а живет в квартире на Елисейских Полях. Была клошарка, которая ходила с бутылкой дешевого красного вина и выплескивала его на прохожих в светлых костюмах, если те отказывались откупиться от нее деньгами.
Когда наконец очередь дошла до нашего трио, оказалось, что мы выступаем лучше всех. Высокий и симпатичный Саша виртуозно играл на гитаре, я звонко подпевал его аккомпанементу. Мы срывали банк. Алла в свой бубен собирала с каждого кафе по 50-100 франков, которыми мы оплачивали свои ужины. Вкусив настоящий успех, подумали: «Зачем же нам ограничиваться Монпарнасом?» и стали ездить к Гранд-Опера, затем открыли для себя дорогой ресторан «Фукет» на Елисейских Полях. Дальше – больше. На авеню Монтень, где находился Дом моды «Christian Dior», мы получали за каждое выступление по 300 франков и были безумно счастливы.
Параллельно я работал вместе с Кароль Манн над новой выставкой в Музее современного искусства, где познакомился с уникальной женщиной по имени Эстриана Джонсон. Эта африканка совершенно безумной красоты напоминала эбеновую статуэтку – иссиня-черная кожа, длинная шея, красивый профиль и копна черных волос, которые она укладывала пучок за пучком в высокую пирамиду.
– Я свергнутая королева Бурунди, – призналась Эстриана при знакомстве.
Мне было сложно проверить эту информацию. Бурунди состоит из множества маленьких племен, каждое из которых считается королевством. И я вполне допускаю, что в одном из племен была такая потрясающая королева.
– Мой муж убит, – разоткровенничалась она. – Я бежала из Бурунди с дочкой и живу в маленьком отеле. У меня мало денег, я получила место смотрительницы зала в музее.
Однажды Эстриана пригласила меня в свой номер, заставленный чемоданами и кофрами от «Louis Vuitton». В них хранились исключительно вечерние платья от домов моды «Jean-Louis Scherrer», «Dior», «Yves Saint Laurent»… Я понял, что до своего бегства эта женщина вела роскошный образ жизни.
Узнав, что я с товарищами зарабатываю на жизнь пением, Эстриана сказала:
– Я тоже хочу хорошо кушать. Веди меня в ресторан!
Я не смог отказать Ее Величеству королеве Бурунди. В ресторане с ней мы проели 300 франков. Боже, как меня ругал Саша!
– Ты хочешь сказать, что мы пели ради того, чтобы накормить эту свергнутую королеву?! – негодовал он.
Потом Эстриана устроилась на работу в галерею африканского искусства на авеню Сен-Жермен, где весьма успешно продавала статуэтки из черного дерева, каждая из которых была ее мини-копией.
Блошиные рынки и мои интерьеры
Оказавшись в Париже в 1982 году, я, конечно же, представить не мог, где в этом городе находятся блошиные рынки. Единственным блошиным рынком, который я видел до того в детстве, был Кальварийский рынок в Вильнюсе, куда ходил в десять лет вместе с моей тетей, кабаретной певицей-любительницей Галиной Фоминичной Гулевич-Пекарской.
Париж мне был топографически незнаком. Но в одну из суббот лета 1982 года в маленьком скверике на авеню дю Мен близ станции метро «Мутон-Дюверне» я обнаружил весьма необычную картину. На расставленных козлах, образуя столы, лежали длинные доски, а на них разложены зонтики, фарфор, книги, картины, украшения, платья… Назвать полноценным рынком эту небольшую ярмарку было довольно сложно, тем не менее я как завороженный ходил между рядами прилавков и мечтал скупить всё! Меня поразило, что пару кресел XVIII века с вышивкой ручной работы продавали всего за 5 000 франков. А сегодня одно такое кресло не купишь даже за 5 000 евро. В тот день я приобрел портретную фотографию княжны Щербатовой. Это была моя первая покупка в Париже. Именно там я и познакомился с парижской антикваршей русского происхождения Натали Оффенстадт.
Помнится, она мне сказала:
– Молодой человек, если вы так увлечены стариной, почему бы вам не посетить наши самые главные блошиные рынки?
– Это какие же? – растерялся я.
– Это рынок Ванв, рынок Клиньянкур и рынок Монтрёй.
Все эти рынки резко отличались друг от друга: по типу товаров, их качеству и, конечно же, ценам.
У каждого собирателя старины был свой фаворит. Мой любимый рынок – Ванв. Даже живя в 11-м квартале Парижа на правом берегу Сены в турецком районе на улице Жан-Пьер Тэмбо, я посещал именно его, несмотря на то, что дорога занимала около часа.
Шли годы. В 1990 году муниципалитет Парижа и лично супруга мэра Бернардетт Ширак после моего первого участия в выставке во Дворце