В одну из встреч Халинка призналась, что у нее есть тайный ухажер – польский еврей по фамилии Бергман. Постоянно он жил в Рио-де-Жанейро, а в Париже имел огромную квартиру, от которой у Халинки хранились ключи.
– Саша, идем к Бергману поживиться, – как-то предложила она.
– Без предупреждения? – испугался я.
– Конечно! Бергману 95 лет, он больше не приезжает во Францию.
Пешком мы дошли до высокого дома, где на последнем этаже располагались двухуровневые апартаменты этого самого Бергмана. Такого количества мебели XVIII века в стиле рококо, шпалер, гобеленов, бронзы и портретов французских аристократов в золоченых рамах мне еще не приходилось видеть в частной квартире.
– Саша, ты же разбираешься в этом – какие портреты, по-твоему, хорошие?
– Вот эти хорошие, – показал я.
– Я их заберу. Бергман все равно сюда больше не приедет.
Она очень ловко сняла со стены особенно ценные портреты и по-хозяйски упаковала их в прихваченные с собой сумки. Мне же достались лишь фотографии с изображением мадам Бергман.
– Вот эти пойдут до выжучения (значит, только на помойку), так что забирай себе.
Именно от Халинки я впервые услышал имя другой звезды польского происхождения – Ханки Ордонувны. Это была знаменитая певица, актриса и танцовщица, которая, прожив короткую жизнь, оставила довольно яркий след в истории. Ее имя обессмертил шлягер «Любовь все простит», исполненный в кинофильме 1933 года «Шпион в маске». Ханка там сыграла танцовщицу, которая, отбивая чечетку морзянкой, передает сведения советскому агенту в Вильнюсе. В финале ее героиню убивают.
Судьба самой Ханки похожа на приключенческий роман. В начале Второй мировой войны во время оккупации Польши немецкими войсками она была арестована и содержалась в тюрьме «Павиак». Благодаря стараниям мужа, графа Михаила Тышкевича, Ханку освободили. Вместе они уехали в Вильно. После присоединения Литвы к СССР Ханка Ордонувна была задержана уже органами НКВД и сослана в Казахстан, где ей, графине Тышкевич, приходилось дробить камень для строительства дорог. (Щебенка важнее пения звезды?) А дальше – фантастика! Получив разрешение на эвакуацию польских детей-сирот, в костюме медсестры, через Памир, Индию и Персию она попала на Ближний Восток и стала звездой кабаре в Бейруте. Там же написала книгу «Дети-скитальцы», изданную в 1948 году под литературным псевдонимом Вероника Хорт. А еще через два года Ханка скончалась от туберкулеза, заработанного в лагерях. Она была похоронена в Бейруте. На ее могиле выбили надпись:
Приснопамятная
Мария Ханна Тышкевичова
Ганка Ордонувна
Род. 25 IX 1902
Ум. 8 IX 1950
Ты покров мой: Ты охраняешь меня от скорби, окружаешь меня радостными песнями избавления.
(Псалом 32:7)
Впоследствии поляки перевезли останки певицы на кладбище в Варшаве – «Повонзке», пантеон польских знаменитостей. Там же похоронены сын Матильды Кшесинской и примадонна Варшавской оперетты Виктория Кавецкая, прозванная «польским соловьем» за чистоту голоса и «бриллиантовой королевой» за любовь к драгоценностям. Могилу Ханки Ордонувны всегда украшают горящие свечи – любовь поляков к замечательной артистке и символу довоенной Польши не иссякает и поныне.
Отдавая должное ее человеческим качествам, моя Халинка довольно скептически отзывалась об артистических данных:
– Я запросто могла ее перепеть!
Могла, но не перепела. Во всяком случае, доказательств этому нет. И если после Ханки Ордонувны осталось множество пластинок с записями песен, то у Халинки не было ни одной. Приходилось верить на слово.
Однажды Халинка позвонила мне из Монте-Карло со словами:
– Приезжай, я тебя устрою художником в балет Монте-Карло.
Я тут же приехал. Халинка поселила меня у себя в студии… на полу ванной комнаты на легендарном матрасике, на котором некогда ночевала знаменитая прима-балерина «Русского балета Монте-Карло» Наталья Лесли-Красовская.
На тот момент директором Балета Монте-Карло был знаменитый Пьер Лакотт.
– Скажи Лакотту, что ты мой друг! – напутствовала Халинка. Она была уверена, что это очень авторитетная рекомендация.
Пьер Лакотт и его жена, этуаль Парижской оперы Гилен Тесмар, очень радушно приняли меня, рассмотрели эскизы, сказали, как это хорошо, и предложили вместе работать. Однако уже через год супруги потеряли свои позиции, и мне не довелось поработать в Балете Монте-Карло. Но я уже был счастлив возможности оказаться в этом великолепном здании, построенном по проекту архитектора Шарля Гарнье, увидеть этот зал, эту потрясающую лепнину, мемориальную доску Сергею Дягилеву с выбитой надписью: «Русские балеты ознаменовали появление большинства шедевров, блеск которых благодаря Ему, Его друзьям и Его сотрудникам отразился на всех Искусствах». И сегодня в Монако все знают о русском происхождении их балетной труппы…
Халинка скончалась совершенно внезапно 14 апреля 1993 года в госпитале Гаренн ля Коломб. В день ее смерти меня не было в Париже. Я тогда работал в Германии, в оперном театре Висбадена. Выйдя в тот трагический день из своего отеля, я, еще ничего не знавший о произошедшем, увидел душераздирающую картину. На тротуаре лежала распластавшая крылья мертвая утка. Должно быть, ее сбил автомобиль. Над уткой в отчаянии метался селезень. Любовь животных часто сильнее людской.
Вечером того же дня мне позвонил из Парижа живший у Халинки в комнате для прислуги поляк.
– Халинка умерла, – сказал он.
Перед глазами возникла утренняя сцена с мертвой уткой и убитым горем селезнем. Будучи мистиком, я решил, что таким образом Халинка простилась со мной.
– Можно ли мне получить архив? – спросил я.
– Весь архив уже в костеле.
Я позвонил в костел, по возвращении в Париж встретился с ксендзом. Тот сообщил, что фотографии и документы Халинки были проданы в знаменитый аукцион «Drouot». И все-таки они ко мне вернулись! Уже много лет спустя, оказавшись на блошином рынке Ванв, я увидел на одном из прилавков фотографии Халинки времен ее работы в «Фоли-Бержер». У меня было достаточно денег, чтобы все их тут же приобрести.
– Откуда у вас эти фотографии? – поинтересовался я у торговца.
– В «Drouot» продавали ящики с архивом неизвестной старушки.
Часть архива Халинки все-таки ушла из моего поля зрения – его приобрел какой-то коллекционер из Тулузы. Наверняка кто-то из тех, кто прочтет мою книгу, когда-то разыщет эти фотографии в Тулузе и хотя бы будет знать, что изображена на них одна из самых талантливых и экстравагантных женщин, с которыми меня когда-либо сводила судьба, – Халинка Дорсувна. Много лет спустя я взял ее имя как псевдоним для своих юморесок о моде, которые печатал московский журнал «Harper's Bazaar». Они пользовались большой популярностью в конце 1990-х годов и частично переизданы в моей книге «Этюды о моде и стиле».
Монморанси
Выезжая из СССР, мне пришлось дать расписку в ОВИРе о том, что я буду избегать общения с белоэмигрантами, – но я с радостью нарушал это обещание. Одним из лейтмотивов моей жизни в Париже стала не только дружба, но также сотрудничество с представителями русской эмиграции Первой волны, которых мне удалось застать в то время. Конечно, я горевал, что не мог оказаться во Франции гораздо раньше – в 1960-е, 1970-е годы, когда их было много больше. Но в то время я был еще ребенком и не мог бы адекватно оценить судьбоносные встречи со Старой Россией. Все-таки моим собеседникам, покинувшим родину в свои двадцать и тридцать лет, на момент моего приезда в Париж перевалило за восемьдесят и девяносто.
Однажды по приглашению близкой приятельницы, театралки Мишель Мёнье, я оказался в парижском Городском театре имени Сары Бернар. Давали спектакль «На дне» в постановке румынов Рады и Мируна Борузеску, а одну из главных ролей исполнял знаменитый актер Франсуа Дарбон. Переступив порог зрительного зала, я как будто оказался внутри цыганской кибитки – все стены были украшены черными, в крупных красных розах павловопосадскими платками.
Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что мое место в четвертом ряду партера занято. В кресле сидела пожилая дама с очень красивым камейным профилем. Она куталась в накидку из каракульчи, украшенную большим бантом.
По-французски я обратился к ней и продемонстрировал свой билет. С сильным русским акцентом, который можно было резать ножом, дама ответила:
– Простите, кажется, я ошиблась рядом. – И вздохнув, добавила: – Это Бог знает что!
– Вы, наверное, русская? – уточнил я.
– Да, я – Наталья Петровна, петербурженка. А вы, должно быть, беженец из Советской России. Значит, нам есть о чем поговорить, – резюмировала незнакомка: – Вы знаете, что такое Царское село?
– Конечно, знаю.
– Вам известно, что там есть парк с озером? – продолжала она.
– Да.
– На озере остров, а на острове павильон. Так вот, туда тайно ездила наша Императрица, чтобы встречаться с Григорием Распутиным. Если хотите узнать продолжение истории, запишите мой телефон.
Даму звали Наталья Петровна Бологовская. Урожденная Иванова, она была дочерью думского главы в городе Вильно, нынешнем Вильнюсе, а также в усадьбе князя Гедройца в Антонино, в трех верстах от Мейшагоны. Она приходилась племянницей Константину Ипполитовичу Вогаку, генерал-майору свиты Его Императорского Величества, и была в молодости клиенткой Надежды Петровны Ламановой.
Родилась Бологовская в Санкт-Петербурге в 1900 году, так что на момент нашего знакомства ей исполнилось 82 года. Она выросла на Мойке, 112 в просторной квартире своего дяди, генерал-майора Вогака. А вот в Париже жила в небольшой, но очень уютной трехкомнатной квартирке в Нёйи.
Наталья Петровна была профессиональной портнихой в Доме белья у графини Адлерберг и актрисой-любительницей. Играла в драматическом театре Екатерины Николаевны Рощиной-Инсаровой, поддерживала приятельские отношения с Иваном Буниным, знала писательницу Тэффи, встречалась с Балиевым, Дон-Аминадо и Шаляпиным… Писатель Куприн называл ее Богородицей. Муж Натальи Петровны, импресарио Владимир Бологовской, одно время работал администратором у Анны Павловой.