Наталья Петровна приняла меня очень радушно – с блинами и чаем. Надо заметить, не все эмигранты были столь гостеприимны и хлебосольны. Пока я наслаждался блинами, запивая их крепким чаем, Наталья Петровна рассказывала о том, как ее тетка Вогак играла в карты с Матильдой Кшесинской, о встречах с Григорием Распутиным, о его убийстве в Юсуповском дворце на Мойке, который находился по соседству, о самом князе Феликсе Юсупове, о знаменитом в эмиграции художнике Борисе Ивановиче Пастухове, с первой женой которого Лидой она вместе шила, о петербургском знаменитом танцовщике Икаре, который, облачаясь в женский костюм, изображал балерин и актрис императорских театров. Ее близким другом был актер русского театра Борис Карабанов, родной брат Зои Карабановой, супруги Никиты Балиева и звезды «Летучей мыши».
Ее рассказы были уникальным погружением в прошлое старой России и историю Первой русской эмиграции. К счастью, я всегда все записывал.
Наталья Петровна была знакома с известным русским актером немого кино Николаем Римским. Его мировая карьера пошла ко дну с появлением звука в кино, он не владел французским и стал нищенствовать. Единственное, что у погасшей кинозвезды было в наличии, – это первоклассный элегантный гардероб 1920-х годов – фрак, визитка, смокинг и костюм для гольфа. Наталья Петровна достала нужные Римскому 200 франков и купила этот гардероб для мужа, Владимира Бологовского, который вещи Римского с удовольствием носил. Она много рассказывала и о замечательной писательнице Тэффи, урожденной Лохвицкой, которая ей приходилась дальней родственницей. Сестра Натальи Петровны, манекенщица в Доме «Итеб», баронесса Нина фон Гойер-Оржевская, работала в этом Доме моды вместе с Софией Носович. Нина фон Гойер одно время жила в Японии и приходилась ей племянницей через дядю, Льва фон Гойера, женатого на японке.
Приехав в Париж в 1922 году из Константинополя, который она очень полюбила, Тэффи поселилась в небольшом отеле возле вокзала Монпарнас. В этом отеле она устраивала свои именины в кругу знакомых эмигрантов. Ее диалог с Никитой Балиевым был самым остроумным из репертуара «Летучей мыши». В годы войны Тэффи перебралась в деревню Шевансон, где можно прокормиться.
Соседкой Тэффи в Париже была русская актриса Екатерина Рощина-Инсарова. В Париж Екатерина Николаевна прибыла кораблем из Константинополя через Мальту. Плыла вместе с красавицей актрисой, музой Игоря Северянина Лидией Рындиной, балериной Юлией Седовой, писателем и драматургом Ильей Сургучевым и литератором Лоло. В эмиграции она очень элегантно одевалась, следила за своими ногами с тонкими щиколотками, пользовалась дорогими кремами. При ней была даже личная костюмерша, Наталья Глазко, которая Рощину-Инсарову обожала. В ее круг общения в Париже входили знаменитая певица Оперы Зимина Нина Кошиц, Серж Лифарь и Александр Бенуа. Она благоволила молодой эмигрантке Мусе Ждановой, которая покорила в свое время московскую публику игрой в спектакле по пьесе Сургучева «Осенние скрипки». В Париже Муся вышла замуж за очень красивого православного священника, с которым жила в недорогом отеле в 15-м квартале на Рю Фриманкур. Священник по ночам пытался благословлять живших в этом же отеле арабов.
Рощина-Инсарова была невысокого роста, очень стройной, абсолютно женственной, обладала изумительным грудным бархатным голосом и чудными, мягкими и тонкими руками. Все тело ее было покрыто веснушками. На собеседников она смотрела красивыми большими с поволокой глазами из-под тяжелых век. В свободное время актриса любила заниматься рукоделием – например, вязала крючком цветы.
Ее муж, балетный критик Плещеев, постоянно писал письма с просьбой о материальной помощи в королевские дворы всей Европы – и иногда ее получал! Плещеев был истинный барин, пожилой и красивый петербуржец. Он боготворил свою жену. Полностью освободив ее от быта, выносил поутру мусор, накинув на пижамную курточку петербургский сюртук.
Когда, заболев, Рощина-Инсарова уже не могла выходить на сцену, Наталья Петровна Бологовская навещала ее и как-то поинтеревалась:
– Екатерина Николаевна, отчего вы не напишете книгу воспоминаний?
Рощина ответила:
– Обо мне публике все известно. А то, что тайное, пусть тайной для всех и станется!
В эмиграции Екатерина Николаевна, конечно, нуждалась. Однако продолжала держать при себе няню из России – очень преданную и экономную женщину, которая кормила всю семью и нередко жаловалась:
– У нас дома есть нечего, а Екатерина Николаевна просит в уборную бумагу с запахом фиалок…
При первой же возможности я заказал у Натальи Петровны платье для одного из моих спектаклей для Жоржа Бонно в Париже. Ведь Наталья Петровна в Париже жила «с иголочкой в руках»: долгое время шила для частных клиентов, в том числе для знаменитой певицы Нины Кошиц, которую называла за полноту фигуры «100 на 100». Когда врач посадил Нину Кошиц на диету, та спрашивала у горничной, приносившей диетическое питание:
– Ну диету я свою съела. А что у нас на обед?
В Нёйи я ездил до тех пор, пока Наталья Петровна не переехала по настоянию дочери в старческий дом. Одной становилось жить все тяжелее и просто-напросто небезопасно. Дошло до того, что вопреки запретам дочери Наталья Петровна однажды открыла дверь совершенно посторонним людям, представившимся сотрудниками домоуправления. Незнакомцы на деле оказались грабителями. Они вынесли из дома деньги и драгоценности, к счастью, не причинив вреда хозяйке.
Так Наталья Петровна Бологовская оказалась в Доме для инвалидов Первой мировой войны «Foyer russe», расположенном в предместье Парижа – Монморанси, куда я немедленно отправился ее навестить.
Это был настоящий цветник русской эмиграции, где мне удалось познакомиться с ее лучшими представителями. Маленький и уютный старческий дом, расположенный в парке старинной усадьбы, напоминал своим внутренним устройством дом отдыха. Три корпуса в один и два этажа располагались на территории этого русского приюта, где была своя большая столовая, библиотека, телезал и православная часовня. В центре парка, прилегающего к усадьбе, рос могучий трехсотлетний дуб.
Замечательные строки об атмосфере эмиграции написала Тэффи:
К мысу ль радости, к скалам печали ли,
К островам ли сиреневых птиц —
Все равно, где бы мы ни причалили,
Не сомкнуть нам усталых ресниц.
Директором дома был серб, потому весь персонал – от нянечек до администрации составляли православные сербы, чему очень радовались обитатели «Foyer russe». Во-первых, сербский язык очень похож на русский. А, во-вторых, многие из эмигрантов были родом из Югославии. Во Францию они переехали только в 1944–1945 годах. Как, например, родной брат балерины Ольги Старк – Николка Старк-Кононович. Во время Второй мировой войны он лишился обеих ног и, лежа в своей кровати, разговаривал с сотрудниками исключительно по-сербско-хорватски. Его комнату украшали виды Загреба.
В определенный час для обитателей «Foyer russe» сервировали завтрак, обед и ужин. А в пять часов подавался обязательный чай с печеньем и сухариками. Проведя во Франции большую часть жизни, русские эмигранты не отказались от привычки чаевничать. В столовой висел гигантский портрет императора Николая II, ранее хранившийся в посольстве царской России в Париже на Рю Гренель.
При доме была небольшая полуподвальная церковь с фресками художника Альберта Бенуа и иконостасом его работы.
Администрация дома обеспечивала культурный досуг, вывозя своих подопечных в музеи и театры, и даже активный отдых – например, автобусные поездки к морю в Нормандию.
Одним из постоянных визитеров Натальи Петровны Бологовской был 92-летний эмигрант из России Георгий Новиков по прозвищу Ангел, который в Париже работал таксистом. Он был страстно в нее влюблен. Никогда не наведывался в Монморанси с пустыми руками – обязательно привозил цветы и конфеты. Трогательно обнимал свою избранницу за хрупкие плечи, нежно целовал в щечку. Наталья Петровна благосклонно принимала все знаки внимания. «Ангел» был родным братом Владимира Новикова, известного театрального декоратора в Берлинской опере 1930-х годов, альбом с фотографиями его декораций долгое время хранился у меня дома.
Комнатка Бологовской в «Foyer russe» была очень уютно обставлена ее собственной мебелью: кровать, дамское бюро, старинные лампы, на стенах семейные фотографии, портрет ее сводной сестры – манекенщицы Дома «Итеб» баронессы Нины фон Гойер – и виды Петербурга… Все перевезено из квартиры в Нёйи, чтобы даже в старческом доме хозяйку окружали родные и знакомые вещи. Впрочем, у многих пансионеров этого дома стояла их личная уютная мебель, висели рисунки и фотографии из России.
Благодаря воспоминаниям Натальи Петровны я в 1985 году написал свою первую статью о русской моде для газеты «Русская мысль». Это было еженедельное, очень популярное эмигрантское издание. В то время как раз произошел новый всплеск моды на все русское, а Жан-Поль Готье создал знаменитую коллекцию «Перестройка», написав свой гриф на каждом изделии кириллицей.
После публикации в редакцию газеты посыпались ворохи адресованных мне писем. Меня благодарили, указывали на какие-то неточности, давали советы, где и что необходимо поправить в статье, делились новыми сведениями, приглашали в гости, оставляя в письмах свои телефоны и адреса, предлагали старинные платья для моей тогда еще только-только зарождающейся коллекции исторического костюма.
Например, я получил письмо от Рогнеды Оскаровны Сильванской, урожденной Рудзит, 1908 года рождения, которая писала: «Я приехала в Париж из Риги в 1944 году и привезла с собой вечернее платье одного из самых известных ателье „Плауже“. У меня нет наследников, так что это платье ждет вас!» Я тут же отправился в другой старческий дом забирать это платье, страусовые перья и русский кошелек из кожи середины XIX века.
Статья мне очень помогла встретить и баронессу Галину Романовну Дельвиг, урожденную Горленко, которая продала мне несколько вещей из константинопольского гардероба княгини Орловой. Именно у радушной баронессы Дельвиг я познакомился с победительницей довоенного конкурса Мисс Россия Женей Дашкевич.