на Вандомской площади. Позже она ухаживала за тяжелобольной голливудской актрисой Ольгой Баклановой. О том, что русской звезде немого кино требуется сиделка, Варвара Борисовна узнала из объявления в газете «Русская мысль». Она тут же откликнулась, так как уже много лет сидела без работы. Супруг Баклановой смекнул, что лучшей кандидатуры, чем бывшая манекенщица родом из Киева, ему для своей Ольги не найти.
Так Варвара Раппонет переехала в Швейцарию, в местечко Веве, расположенное на берегу Женевского озера между Женевой и Лозанной, где жила стареющая кинозвезда. Варвара Борисовна рассказывала, что с возрастом у Баклановой стала проявляться болезнь Альцгеймера. Например, она наливала шампанское в туфельку, ставила гребешок вместо денег на рулеточный стол в казино, даже в помещении не снимала роскошную норковую шубу янтарного цвета, совершала какие-то ошибки, забывала собственные воспоминания… но помнила всегда – именно для нее в Москве открылся Музыкальный театр Станиславского и Немировича-Данченко.
Сама Варвара Борисовна Раппонет была женщиной очень эффектной. Ей исполнилось чуть за семьдесят, когда мы познакомились. Стройная и подтянутая, она очень гордилась тем, что с момента ухода из профессии манекенщицы прибавила в талии всего пять сантиметров. Носила шелковые бордовые, фуксиевые и изумрудно-зеленые блузы в сочетании с узкими черными или синими брючками, красила волосы в рыжий цвет. При этом категорически отказывалась фотографироваться, считая, что слишком постарела для фотографий. На том единственном снимке, что мне удалось сделать, Варвара Борисовна очень эффектно закрыла свое лицо рукой.
В том же старческом доме в Монморанси жила еще одна манекенщица – Монна Аверьино, урожденная Мария Петровна Янова. Она была вдовой Владимира Аверьино, члена «Союза младороссов» родом из Таганрога. Эта дама наотрез отказывалась меня принимать.
– Я буду разговаривать с вами только по телефону, – сказала она. – Задавайте свои вопросы, я на все отвечу, но дверь вам не открою.
– Но я так хочу с вами встретиться!
– Только по телефону!
Монна Аверьино работала в Доме моды Люсьена Лелонга, очень хорошо знала княжну Натали Палей и много о ней рассказывала.
– Понимаете, я работаю над книгой, посвященной эмигрантским домам моды, очень бы хотел напечатать в ней вашу фотографию, – однажды попросил я.
– Я вам свою фотографию не дам, – резко ответила Монна, – потому что не знаю, с кем на одной странице окажусь.
Как-то нам и вовсе пришлось разговаривать через дверь. Это было условие Монны.
– Постучитесь, и мы поговорим, – сказала она.
Как-то, идя по коридору старческого дома, я увидел, как в ее комнату завозят пожилую женщину в инвалидной коляске. Так вот почему она не соглашалась встретиться со мной лично! Не хотела, чтобы я увидел инвалида вместо женщины, которая в молодости славилась своей красотой.
Там же, в Монморанси, я познакомился с графиней Мариной Дмитриевной Шереметевой, урожденной Лёвшиной, – матерью графа Петра Петровича Шереметева. Она была знаменитым лингвистом и специалистом по арабскому языку. Живя в Марокко, издала первый учебник арабской грамматики в этой стране. Вместе с дочерью Натальи Петровны Бологовской – Натали Обержонуа – мы навещали Марину Дмитриевну в ее комнатке, обстановку которой составляли казенные металлическая кровать и тумбочка. Графиня носила темно-синий сатиновый халатик, в карман которого прятала ключ от комнаты, выходя на завтрак или на прогулку.
– Вот этот халатик да ключ от комнаты – все, что осталось от многомиллионного состояния графов Шереметевых, – однажды горько заметила Натали.
Еще одной столетней пансионеркой Русского старческого дома в Монморанси была Софья Сергеевна Бондырева, вдова актера МХТ эпохи К.С.Станиславского – Алексея Бондырева. Она жила в комнате с верной кошкой, уже не вставала, но с радостью рассказывала мне истории о Художественном театре 1900-х годов, о Марии Германовой, Владимире Ивановиче Немировиче-Данченко, дружбе ее мужа с Михаилом Чеховым и работе с Пражской группой Художественного театра в эмиграции. Эта скромная женщина пережила даже смерть своей дочери, известной кабаретной танцовщицы Ольги Бондыревой, скончавшийся во время пожара из-за сигареты, не потушенной в кровати ее спальни.
А когда нас покинула Наталья Петровна Бологовская, в ее комнату вселилась очень деятельная и энергичная рижанка, историк балета Йоффе, мать балерины Дианы Йоффе, соученицы Михаила Барышникова по Рижскому хореографическому училищу, долгие годы проработавшая рядом с ним в труппе Американского балета в Нью-Йорке. Старушка-балетовед сильно ностальгировала по Латвии и в свободное время писала книгу жизни – биографию Вацлава Нижинского. Порой я видел мадам Йоффе на пороге ее домика со связками рукописей и чемоданов. Я спрашивал, далеко ли она собралась и ответ был всегда одним:
– В Ригу! В Ригу! Узнайте, ходят ли из Парижа туда поезда?
Самым уникальным в «Foyer russe» была мусорка, куда после смерти его обитателей сносили их архивы – письма, альбомы с фотографиями, подшивки журналов… Впоследствии, когда старческий дом закрыли, на эту помойку выбросили все личные дела бывших жильцов, сотни нанcеновских паспортов. К счастью, узнав об этом, в Монморанси приехал писатель и историк русской эмиграции Андрей Корляков, который спас бесценные архивы. Там же были найдены папки Объединения русских таксистов Франции – всего восемь тысяч досье: имя, чин, в какой кампании участвовал, сколько раз был ранен, к какому гаражу приписан.
Все эти бесценные сокровища могли погибнуть, а память об их владельцах бесследно раствориться. Я с большим уважением отношусь ко всем коллекционерам, потому что они знают, как легко уничтожить – и как сложно сберечь и сохранить.
Красота в изгнании
В Париже у меня иногда гостил знаменитый кубинский историк балета Висенте Гарсия Маркез. Его семья бежала в США после переворота Фиделя Кастро, и он посвятил свою жизнь изучению истории Русского балета полковника де Базиля, так как занимался в студии у Татьяны Рябушинской в Лос-Анджелесе. Работая над этой книгой, а также над биографией Леонида Мясина, он наведывался в Париж. Его пример вдохновил меня, я подумал: у меня в руках великолепный материал о работе русских в мире моды и я могу создать книгу! Я начал активно собирать устные воспоминания целого поколения манекенщиц, портних, вышивальщиц, шляпниц и балерин – участниц этого невероятного торжества русского вкуса в Париже в довоенное время. Благо, многие из них в ту пору были еще живы. Сбор информации, изучение архивов и прессы того времени, интервью с живыми свидетелями этого удивительного русского течения в мировой моде заняло десять счастливых лет. В ту пору не существовало интернета, и поиски любой информации были долгими и трудными.
Одной из самых первых собеседниц после Натальи Петровны Бологовской, о знакомстве с которой я уже рассказал, стала баронесса Галина Романовна Дельвиг, урожденная Горленко, сама манекенщица и родная сестра манекенщицы Евгении Горленко, по мужу – виконтессы де Кастекс. В своем письме мне Галина Романовна оставила номер телефона.
– У меня очень много материалов, посвященных моде русской эмиграции, – сказала она, когда мы созвонились, и тут же пригласила в гости в свой особняк на улице Маршала Буделя, в доме 67, в местечке Шавилль.
Галина Романовна была манекенщицей в Доме «Hermès». Ее сестра, красавица Женя Горленко, служила в Доме «Maggy Rouff». В личном архиве Галины Романовны сохранилось огромное количество уникальных фотографий, которые не без моего посредничества ей удалось продать в Парижский музей городской моды Galliera. Парные снимки (дубли) были в благодарность подарены мне.
К Галине Романовне я приезжал с миниатюрным магнитофончиком и записывал все наши беседы на пленку. Особенно запомнился ее трогательный рассказ о том, как русские манекенщицы из разных домов моды собирались на ланч с бутербродами в кафе на Рю Комбон, где могли не только перекусить, но и обменяться новостями, посплетничать, прочесть друг другу пришедшие из России письма, то есть побыть среди своих. Представьте маленькое, скромное кафе, а в нем – одни из самых красивых женщин Парижа. Та же Галина Романовна рассказала о «манекен-дублерах», то есть девушках приблизительно той же фигуры, что и звезды, – их использовали для примерок. Я сохранил кассеты со всеми этими интервью, и они, конечно, должны стать достоянием специальных программ на какой-то радиостанции.
Когда о книге я еще не помышлял, то собирал разрозненные свидетельства ушедшей эпохи для себя. Шел с завязанными глазами по абсолютно неизведанной тропе – буквально на ощупь.
В декабре 1992 года я познакомился с манекенщицей Дома «Тао», правнучкой поэта Василия Андреевича Жуковского, госпожой Янушевской, урожденной графиней Белевской-Жуковской. Она жила в доме 33 на Рю Райнуар в 16-м арондисмане. В ее квартире хранился большой портрет Василия Жуковского 1844 года, чудом сохранившийся в их имении в Баден-Бадене, где Жуковский и почил в бозе в 1852 году. Седая, стройная, миловидная старушка с абсолютно прямой спиной была крестницей великой княгини Елизаветы Федоровны. Она не без труда сумела отыскать свободную дату для нашего свидания в своем не по возрасту плотном расписании. Но отыскав-таки ее, позвонила и поинтересовалась, встреча у нас но старому или новому стилю календаря?
На пароходе «Ганновер», идущем из Новороссийска в Константинополь, она познакомилась с сестрами-княгинями Марией Сергеевной Трубецкой и Любовью Петровной Оболенской, а также их подругой Марией Митрофановной Анненковой. В Константинополе эти дамы провели зиму на Принцевых островах и перебрались в 1921 году в Париж, где вскоре создали Дом моды «Тао» на авеню Опера, прямо напротив знаменитого Дома «Paquin». Русские аристократки, умеющие превосходно шить и вышивать, были уверены в успехе своего модного дома.
Дочь княгини Марии Трубецкой графиня де Сент-Ипполит рассказывала мне, что ее мать в 1928 году, молясь, вышила хоругви для русского храма на Рю Де-Криме в Париже.